Как Виктор Некрасов прошел путь от лауреата Сталинской премии до диссидента Биография писателя, рассказанная по материалам архивов КГБ
17 июня исполняется 110 лет со дня рождения писателя Виктора Некрасова. В послевоенные годы его, молодого ветерана, прославила повесть “В окопах Сталинграда” — одно из первых произведений советской литературы, в котором Вторая мировая была показана с “непарадной” стороны. За эту повесть Некрасов стал лауреатом Сталинской премии, но годы спустя за демонстративно независимое поведение впал в немилость и постепенно превратился в диссидента. Закончилось это его вынужденной эмиграцией. Родным городом Некрасова был Киев. Здесь он провел большую часть своей жизни, и именно здесь сохранились документы Комитета госбезопасности, посвященные наблюдению за неугодным писателем. Настоящее Время изучило эти рассекреченные материалы, хранящиеся в архиве Службы безопасности Украины.
Американский жучок в квартире на Крещатике
"Не этот Некрасов, а тот, которого все знают", – такой ремаркой Никита Хрущев когда-то сопроводил цитату классика Николая Некрасова. Первый секретарь преследовал очевидную цель – унизить своего современника, писателя Виктора Некрасова. Тогда, в 1963-м, его травили за очерки о США и Италии "По обе стороны океана" – в них усмотрели "низкопоклонничество перед Западом".
Некрасов никогда не отличался характерной для многих своих коллег декларативной верностью коммунистическим идеям, не писал панегириков вождю и партии – но тот случай стал первым, когда на него всерьез обратили внимание как на "неблагонадежного". В КГБ признавали, что эпизоды травли начала 1960-х наложили отпечаток на последующую биографию Некрасова – заставили его бросить писательскую деятельность и толкнули к диссидентству.
"Отрицательные моменты в поведении Некрасова вызваны отчасти тем, что в 1963 г. он подвергался резкой критике за путевые очерки "По обе стороны океана", что повлекло за собой устранение его от активного участия в творческом процессе", – отмечалось в одном из документов КГБ годы спустя.
В конце 1960-х – начале 1970-х писатель все чаще и чаще попадается на глаза органам госбезопасности. Он дружит с киевскими и московскими правозащитниками, поддерживает участников украинского, еврейского и крымскотатарского национальных движений. Подписывает письма-протесты против вторжения в Чехословакию и преследования украинского диссидента Вячеслава Черновола. Посещает несанкционированные акции памяти (языком КГБ – "сионистские сборища") в Бабьем Яру. Хранит дома самиздат. Встречается с иностранцами – журналистами и активистами эмигрантских антисоветских организаций, – передает им "тенденциозную" информацию – о судебных процессах над инакомыслящими, рассказывает о Василии Макухе, который сжег себя в центре Киева в 1968 году в знак протеста против политики русификации и вторжения советских войск в Чехословакию. Портрет еще одного совершившего самосожжение, пражского студента Яна Палаха, Некрасов хранит на своем письменном столе. Все это упоминается в справках на писателя и сообщениях, которые КГБ Украины передавал партийным лидерам республики – Петру Шелесту и (с мая 1972 года) Владимиру Щербицкому.
В эти годы на писателя заводят дело оперативной проверки. Такие дела появлялись, если КГБ подозревал кого-то, например, в антисоветской деятельности, и хотел получше его изучить. Это именно то, что в СМИ и быту, когда речь идет о работе КГБ, называют "досье на человека". Известен псевдоним, под которым Некрасов проходил в деле, – "Архитектор". В свое время он учился именно на архитектора и несколько лет (еще до войны) работал по специальности.
Некрасов жил в центре Киева, на Крещатике, в знаменитом Пассаже – в свое время квартиру там он получил как лауреат Сталинской премии (ее дали в 1947 за "В окопах Сталинграда").
Дома у него часто бывали гости из литературной среды и не только – и среди них хватало агентов. КГБ прослушивал не только телефон Некрасова, но и квартиру. В документах приводится содержание его разговоров, например, с Андреем Сахаровым, который вместе с женой Еленой Боннэр останавливался у киевлянина в 1972 году. В какой-то момент подключилась "наружка": сотрудники КГБ ходили за писателем по пятам – а иногда располагались прямо на лестничной клетке, изображая, например, влюбленную парочку.
Агент ЦРУ — и доказательств не нужно. Андрей Сахаров в документах КГБ Украины
21 мая исполняется 100 лет Андрею Сахарову – человеку, который еще при жизни стал одним из главных символов советского диссидентского движения. Корреспондент Настоящего Времени собрал самые интересные упоминания о нем в документах КГБ и сопоставил с тем, что писал в мемуарах сам Сахаров
"Архитектор" понимал, что находится под колпаком. Оперативников, ведущих слежку, он со временем научился вычислять.
"Вика страшно возбудился. Громогласно захохотал, начал тыкать пальцем в обмякшего от беспомощности сыщика – стой, ты чего, мол, за нами следишь, мы тебя засекли! Парень прошмыгнул мимо, а ВП (Виктор Платонович – прим. НВ) хотел было побежать за ним, но остановился, чуть успокоился", – писал пасынок Некрасова Виктор Кондырев в книге воспоминаний о нем "Все на свете, кроме шила и гвоздя".
Как вспоминает друг писателя Юрий Дулерайн, Некрасов долго не верил, что КГБ установил микрофон прямо в его квартире. В конце концов друзья-радиоинженеры нашли "жучок" в электросчетчике. С помощью лупы разглядели клеймо: "Made in USA".
"После этого в доме появилась привезенная из той же Америки писчая дощечка с пластиковой страничкой сверху. На ней писали, сразу стирая", – отмечает Дулерайн, рассказывая о том, как Некрасов и его близкие пытались уклониться от прослушки.
Почти в каждой справке КГБ считает необходимым обратить внимание не "моральный облик" писателя. Некрасова неизменно характеризуют как "морально разложившуюся, опустившуюся личность, алкоголика", который "окружил себя тунеядцем и пьяницами". Некрасов действительно любил крепко выпить, что иногда сопровождалось эксцентричными выходками – об этом вспоминают многие из тех, кто его знал.
"Хотим помочь вам выпутаться из этой некрасивой истории"
В начале 1972 года прошли аресты и обыски у десятков украинских диссидентов. Удар, который КГБ готовил давно, был направлен прежде всего на изготовителей и распространителей самиздата.
14 января, обыскивая 18-летнюю машинистку Любовь Середняк, чекисты нашли, помимо прочего, тексты пяти рассказов без указания авторства.
Особенно интересными (с точки зрения КГБ) были два – "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века, или Бог правду видит, да не скоро скажет".
Оба "пасквиля", отметили в КГБ, содержали "клевету" на известных всей стране людей. В первом рассказе советский премьер-министр Алексей Косыгин, посещая США, по-дружески общается в бывшим главой Временного правительства Александром Керенским, и, осознав, как надоел ему советский уклад, решает не возвращаться домой и просить политического убежища. Главный герой "Ограбления века", Виктор Некрасов (повествование ведется от его имени), ради куража с пистолетом в руках грабит ненавистного ему Александра Корнейчука – гиперлояльного литератора и чиновника, бывшего главу Союза писателей Украины.
Испуганная Любовь Середняк призналась: тексты ей дал для перепечатки Семен Глузман, а автор "Короля в Нью-Йорке" и четырех других рассказов – Виктор Некрасов. Сам писатель, допрошенный в качестве свидетеля, уверял, что не имеет ни малейшего представления, кто написал это все и почему этот кто-то ведет повествование в "Ограблении века" от его имени. Глузман тоже говорил, что автора не знает. Да и Середняк позже изменила показания: теперь она заявляла, что могла ошибаться насчет авторства.
По этому же вопросу в Москве допросили еще двух человек – поэта Юлия Кима* и его тестя Петра Якира. Ким выгораживал Некрасова, а арестованный Якир подтвердил: слышал от писателя, что эти рассказы – его.
Впрочем, в КГБ и так все знали. "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века" попали к ним "оперативным путем" еще несколькими годами ранее – произведения тогда ходили из рук в руки среди киевской интеллигенции. О том, что рассказы вышли из-под пера Некрасова, чекистам сообщили агенты, а ученый-филолог, проанализировавший по их просьбе стиль текстов, эту версию подтвердил.
Теоретически в 1972-м Некрасова могли посадить – материалов хватало. Особенно если провести у него обыск – все знали, что дома у него полно запрещенной литературы (в одном из документов КГБ характеризует квартиру в Пассаже как "перевалочный пункт для распространения политически вредных документов").
Но 15 января (на следующий день после обыска у Середняк) в КГБ узнали, что "Архитектор" уничтожил часть хранившихся дома запрещенных изданий, в том числе "Август Четырнадцатого" Александра Солженицына и "Только один год" Светланы Аллилуевой. Отдельно чекисты замечают, что портрет Палаха со стола он не убрал.
"В тот же день ему было предложено выдать имеющуюся у него антисоветскую и другую идеологически вредную литературу", – сообщали в КГБ.
Что значит "было предложено"? Виктор Кондырев в своей книге рассказывает, что в тот день к Некрасову домой пришли трое сотрудников КГБ. Это был не обыск или допрос – просто неофициальный разговор. Писателя пожурили за "неправильное" поведение и призвали "одуматься, пока не поздно".
"Имеется, например, информация, что вы не только храните самиздат, но и распространяете его. Где этот самиздат, покажите нам его, наберитесь мужества, наконец... Обещаем вам, что никаких санкций не последует, просто мы хотим помочь вам выпутаться из этой некрасивой истории", – цитирует Кондырев слова чекистов, которые ему в своем письме воспроизвел Некрасов.
КГБ перечисляет книги, которые "после некоторых колебаний" отдал Некрасов: "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, "В круге первом" Солженицына, "Воспоминания" Надежды Мендельштам, "Новый класс (анализ коммунистической системы)" Милована Джиласа. Это все был не сам-, а тамиздат – книги, выпущенные на Западе. Писатель объяснил, что купил из в Москве "у неизвестного".
"Показать, что мы еще есть"
Почему с "Архитектором" обходились сравнительно мягко, ограничиваясь "разговорами" и "просьбами"? Вероятно, его спасали статус лауреата Сталинской премии и издание книг по всему миру ("В окопах Сталинграда" была переведена на 36 языков и издана миллионами экземпляров). Таких именитых диссидентов старались не сажать (самый известный пример – Андрей Сахаров).
В то же время Некрасова наказывали другими способами: после бесконечной череды выговоров исключили из партии (вступил в нее будущий писатель в Сталинграде во время войны), отменили издание двухтомника.
После этого "Архитектор" стал еще более непримиримым – и, как отмечает КГБ, "активизировал свою враждебную деятельность". В апреле 1973-го делу оперативной проверки придают другой статус – дела оперативной разработки. То есть за изучение писателя берутся всерьез.
Вот несколько цитат из документов КГБ 1973 года, которые служат яркими иллюстрациями настроений Некрасова в этот период.
"Я чувствую мазохистические чувства, когда беседую со своими так называемыми партийными следователями, – говорил Некрасов. – <...> Они добиваются от меня покаянного письма, но они его не дождутся, и я до конца жизни останусь на прежних позициях".
В разговоре с Андреем Сахаровым о его возможном отъезде из СССР: "Я знаю, что, если вы уедете, я перехвачу вашу эстафету. Есть невероятно важная вещь в нашей жизни – доказать, что мы еще есть. Причем, учтите, я не из тех, кто хочет славы, я уже перенес свою советскую славу".
"Сахаров сравнил переворот, сделанный военной хунтой в Чили, с мятежом генерала Корнилова в 1917 году, только неудавшимся, и сказал, что если бы Корнилов победил, то он бы расстрелял 500 большевиков. Некрасов возразил: "А я считаю, что их надо было 10 тысяч расстрелять".
В начале 1974 года КГБ все же решает провести обыски у Некрасова и ряда его друзей. Учитывая его громкое имя, санкцию на обыски КГБ просил лично у главы республики Владимира Щербицкого.
"В зависимости от результатов обыска и документации будет рассмотрена возможность привлечения Некрасова к уголовной ответственности или объявления ищу официального предостережения в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1972 года", – писал Щербицкому председатель КГБ УССР Виталий Федорчук.
15 января 1974 года Щербицкий разрешил обыск, а 17-го сотрудники КГБ пришли к Виктору Некрасову и троим близким к нему людям. Это были жена находящегося на принудительном психиатрическом лечении диссидента Леонида Плюща Татьяна Житникова, литературный секретарь писателя Александр Парнис и помощник режиссера и сосед Некрасова Александр Ткаченко.
Обыск у Некрасова длился 42 часа, все изъятые материалы заняли 7 мешков (часть потом вернули), протокол обыска – 61 страницу. Пока одни сотрудники "конторы" перерывали квартиру, другие выгуливали собаку писателя, ходили в магазин за продуктами и даже помогали его жене Галине Базий готовить.
На фото ниже – лишь краткий, предварительный список найденных "враждебных документов":
Среди изъятых текстов самого Некрасова внимание привлекала прежде всего рукопись статьи "Иван Дзюба, каким я его знаю". Дзюба – известный украинский литературовед и диссидент, автор нашумевшей работы "Интернационализм или русификация?". С Некрасовым его связывала многолетняя дружба, взаимная поддержка во время кампаний по шельмованию. В 1972 году Дзюбу арестовали и приговорили к пяти годам лагерей, но в следующем году помиловали и заставили выступить с покаянным заявлением, осудив свои "заблуждения". Одним из троих знакомых, не отвернувшихся после этого от Дзюбы (другие или разочаровались "капитуляцией" диссидента, или боялись), был Некрасов. Найденная при обыске статья полна теплых слов об опальном литературоведе.
Услышав об обыске, несколько друзей Некрасова тут же приехали к нему, чтобы хоть как-то поддержать. КГБ устроил обыски и у них.
Одного из приехавших, режиссера и писателя Гелия Снегирева, вскоре исключили из партии и всех творческих союзов. Позже, когда Некрасов жил за границей, Снегирев передавал ему для публикации свои антисоветские тексты. В 1977-м его арестовали за "антисоветскую агитацию и пропаганду". В следующем году Снегирева, больного раком и наполовину парализованного, вынудили написать отречение от своих взглядов. Это было условием освобождения и, соответственно, нормального лечения вне тюремной больницы. Власти отредактировали авторский текст, среди прочего добавив слова о "бесчестных" Некрасове и еще одном диссиденте-эмигранте – Петре Григоренко. Сам Некрасов это, конечно, понимал.
А школьный учитель Марк Райгородецкий о визите чекистов к Некрасову не знал и не вовремя зашел к писателю, чтобы отдать изданный в США роман Евгения Замятина "Мы" ("с предисловием клеветнического характера", как подчеркивали в КГБ). За лежащую в портфеле книгу, хранящиеся к квартире "идейно вредные документы" и "более 30 фотокадров порнографического характера" Райгородецкий получил 2 года колонии (освобожден на поруки в следующем году). Как пишет Виктор Кондырев, Некрасов впоследствии укорял себя за то, что "смалодушничал" – не признался, что "тамиздатовский" роман Замятина принадлежит ему. В своей книге Кондырев просит у Райгородецкого прощения за умершего отчима.
Обыск еще не закончился, как о нем уже сообщила Русская служба радио ВВС. Чекисты устно попросили Некрасова молчать о случившемся, но тот не послушал – в следующие дни рассказал все по телефону Андрею Сахарову и писателю Владимиру Войновичу. Вскоре КГБ отключил ему телефон.
Все это время Некрасов ходил на допросы как свидетель. Уверял сотрудников КГБ, что признает и осуждает свои "ошибки" – но на их предложение выступить с публичным покаянием отвечал, что пока не готов и что это нужно хорошо обдумать. Слушая разговоры писателя с близкими, чекисты пришли к выводу, что все слова о раскаянии "являются лицемерными и лживыми от начала до конца".
Ни ареста писателя, ни вынесения предостережения не последовало – видимо, так решили в ЦК Компартии Украины.
"Некрасову было разъяснено, что собранные материалы достаточны для возбуждения уголовного дела на основании ч.1 ст. 62 УК УССР, но, учитывая, что он принимал участие в Великой Отечественной войне, был ранен, является автором повести "В окопах Сталинграда", мы лишь предупреждаем его о серьезности сложившегося положения и возможной ответственности за совершение этих действий", – сообщал КГБ.
Помимо упоминаемых записок и справок для ЦК КПУ, в архиве СБУ есть трехтомное дело на Некрасова, заведенное в 1974-м. В нем – протоколы обыска и допросов, копии некоторых изъятых документов, а также копии материалов из дел Глузмана и Середняк 1972 года. Поскольку подозреваемым Некрасов так и не стал, дело окончилось ничем.
Несмотря на отсутствие формальной меры пресечения, Некрасов уже не мог абсолютно свободно передвигаться по стране. Через два месяца после обыска он поехал в Москву – встретился с писателем-диссидентом Владимиром Войновичем, женой и детьми Александра Солженицына (сам он к тому моменту был уже в эмиграции), иностранными журналистами. Но через два милиция за отсутствие прописки выдворила его из города, проводив на самолет до Киева.
Из документа КГБ (на фото ниже) видно, что "нарушение паспортного режима" было лишь предлогом.
"Лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней"
После обыска разные источники все чаще сообщают КГБ: "Архитектор" уверен, что давление на него не прекратится, и склоняется к эмиграции. Рассматривается несколько вариантов выезда из страны: по частным вызовам от родственников в Швейцарии и Израиле (израильского родственника КГБ называет несуществующим; многие выезжающие в Израиль действительно пользовались фиктивными вызовами), для чтения лекций в Италию и США. То есть формально речь шла бы о поездке на определенный срок, но на самом деле возвращение в планы Некрасова не входило.
"В контролировавшемся нами (то есть подслушанном с помощью техники – прим. НВ) разговоре со Снегиревым, касаясь мотивов своего выезда за границу, Некрасов заявил, что он решился на этот шаг, так как считает, что "лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней".
В мае Некрасов пишет открытое письмо к Брежневу с жалобой на преследования и просьбой разрешить ему выезд за границу – якобы на два года. В те же дни его исключают из Союза писателей Украины – за то, что "позорил высокое звание писателя своей антисоветской деятельностью и аморальным поведением".
Цитаты из документов КГБ того периода:
Некрасов в разговоре со знакомой о недавно изданном на Западе "Архипелаге ГУЛАГ" Солженицына:
"Это великая вещь! Какой психологический накал, какая гениальность! Вообще я не знаю, почему разведывательные или пропагандистские центры не могут такую книгу забрасывать к нам в контейнерах на парашютах, чтобы сеять по всей стране".
Некрасов в разговоре с женой и ее родственницей:
"Советский Союз – подлая страна. Пусть гитлеровская Германия была самой жестокой, но эта – самая подлая, ленивая, обманчивая. На фоне всего этого пьянство – лучший из ее недостатков".
Летом 1974 года Некрасов и Базий обращаются в ОВИР с просьбой разрешить им выезд в Швейцарию – к родственнику Николаю Ульянову. Власть понимала, что возвращаться он не собирается. Как и раньше, судьбу писателя решали на самом высоком уровне.
"Учитывая, что Некрасов является морально разложившейся личностью и по своим возможностям вряд ли сможет за границей играть заметную роль в антисоветской эмиграции, а также то, что он и его жена не располагают сведениями секретного характера, представляется целесообразным не препятствовать ему и его жене в поездке в Швейцарию", – писал Щербицкий московскому начальству – в ЦК КПСС.
Выездную визу обоим выдали, начались приготовления к отлету и прощания с киевскими и московскими друзьями. Им Некрасов раздал то, что не смог вывезти. Часть семейного архива оставил на хранение жене поэта Евгения Евтушенко Галине (по словам Виктора Кондырева, впоследствии архив куда-то пропал).
12 сентября 1974 года супруги вылетели в Цюрих. В ходе таможенного досмотра у писателя, как отмечает КГБ, изъяли 23 фотографии поврежденного памятника Сталину и два снимка "с сюжетами тенденциозного содержания". Слежка за парой, очевидно, продолжилась и в швейцарском аэропорту – по крайней мере, в КГБ знали, что встречал Некрасова и Базий (это были в основном политэмигранты, в числе которых – поэт Александр Галич).
Пожив какое-то время в Лозанне у Ульянова, Некрасов и Базий со временем перебрались в Париж. КГБ Украины продолжал "опекать" "Архитектора", пока еще сохранявшего советское гражданство. Власти не исключали, что писатель все же захочет вернуться.
Из Европы киевским чекистам приходили противоречивые сведения. С одной стороны, в письмах "объекта" друзьям очень быстро появились нотки ностальгии. В КГБ обратили внимание и на то, что с деньгами у невозвращенца не складывалось. В то же время расчет на то, что за границей он будет тихо жить частной жизнью, не оправдались. Виктор Некрасов подключился к кампаниям по освобождению советских политзаключенных (Валентина Мороза, Владимира Буковского, Леонида Плюща и других), стал редактором антикоммунистического журнала "Континент", присутствовал на вручении Нобелевской премии мира в Осло жене Андрея Сахарова Елене Боннэр (самого академика не выпустили из страны). КГБ, судя до документам, какое-то время не оставлял надежды как-то повлиять на эмигранта – например, вызвать в советское посольство и провести беседу о недопустимости такого поведения, – но эти методы не помогали.
В 1976 году по решению Главлита (органа, отвечавшего за цензуру печатных произведений в СССР), книги Виктора Некрасова стали изымать из библиотек.
Заложник и гражданин без паспорта
Одной из немногих "ниточек", все еще связывавших Некрасова с Советским Союзом, был пасынок Виктор Кондырев (родных детей у него не было), живущий в Кривом Роге. Он тоже пытался уехать, получил вызов в Израиль (сразу после этого был отчислен из аспирантуры), но ОВИР не разрешал выезд.
"...Некрасов в беседах с единомышленниками высказывал обеспокоенность дальнейшей судьбой своего пасынка Кондырева, которому отказано в выезде в Израиль, считая, что последний "оставлен в СССР заложником" и будет всячески преследоваться органами власти в случае каких-либо враждебных действий со стороны Некрасова за границей", – констатировали в КГБ.
Другой документ наводит на мысль, что Некрасов в этом предположении оказался прав. Вот как КГБ объясняет руководителю советской Украины Щербицкому, почему Кондырева нельзя выпускать: "КГБ при СМ УССР не возражает против выезда семьи Кондырева из СССР. Вместе с тем следует отметить, что пребывание Кондырева В.Л. в СССР, по нашему мнению, в определенной мере сдерживает Некрасова от более активной антисоветской деятельности. Поэтому не исключается, что после выезда Кондырева на Запад Некрасов может активизировать свое участие в подрывных акциях, выступить, в частности,с публичным заявлением о выходе из гражданства СССР по политическим мотивам и т.п."
"Согласен", – написал на полях Щербицкий.
В апреле 1975 года чекисты рапортуют, что попросили ОВИР пока не выпускать Кондырева, чтобы Некрасов не делал никаких резких антисоветских выпадов "в канун празднования 30-летия Победы над фашизмом". Советский режим всеми силами старался избегать любых негативных упоминаний о себе накануне и во время важных юбилеев и масштабных мероприятий.
В качестве способа воздействия на "Архитектора" КГБ предлагает завуалированный шантаж: "Одновременно (в ходе беседы в советском посольстве – НВ) дать понять Некрасову, что к рассмотрению этого вопроса (выезда Кондырева – НВ) можно возвратиться вновь через некоторое время, но это в определенной мере будет зависеть от его поведения".
На писателя снова ничего не подействовало: он, наоборот, энергично принялся выступать в СМИ на тему ситуации с пасынком, обращаться за помощью к той части западной элиты, которая имела какой-то вес в СССР. Наконец в марте 1976-го ОВИР разрешил Кондыреву выезд. Сам он в своей книге утверждает, что решающую роль здесь сыграл знаменитый французский поэт-коммунист Луи Арагон. По просьбе Некрасова он обратился к послу СССР в Париже и якобы даже пригрозил публично вернуть врученный ему советский орден Дружбы народов, если вопрос с Кондыревым не будет решен. Правда, в этой истории есть хронологическая нестыковка: орденом Арагона наградили в ноябре 1977-го, через полтора года после описанных событий.
В Израиль Кондырев не поехал. Добравшись до Вены, он отправился во французское посольство, получил визу и скоро был у матери и отчима в Париже (подобным образом поступали многие советские эмигранты, получавшие израильский вызов).
Между тем уже вскоре после эмиграции самого Некрасова в СССР размышляли о том, как наказать писателя за непокорность. В 1975 году в КГБ Украины предложили: раз Некрасов неисправим, пора лишить его советского гражданства. "Одновременно с этим опубликовать в центральной и республиканской прессе, а также через возможности АПН за границей ряд статей известных советских писателей и журналистов, раскрывающих перед общественностью политическое лицо Некрасова как отпрыска ликвидированных в СССР эксплуататорских классов, его моральное падение как писателя и гражданина нашей страны".
Сделать это предлагалось после XXV съезда КПСС, который был запланирован на февраль-март 1976 года. Здесь работала та же логика, что и со "сдерживанием" перед 30-летием Победы: не нужно омрачать негативной новостью период перед таким важнейшим ритуальным действом, как партийный съезд.
Однако партийное руководство с таким радикальным шагом не торопилось. В ноябре 1977-го КГБ УССР внес свое предложение о лишении Некрасова гражданства повторно. Посвященный этому документ – хронологически последний с упоминанием Виктора Некрасова, который удалось найти в архиве СБУ. В сообщении приводится любопытный факт: некоему источнику КГБ писатель в разговоре сообщил, что потерял свой советский паспорт и восстанавливать его не собирается – французского вида на жительство вполне хватает. Чекисты уточняют, что неизвестный прислал паспорт писателя в советское посольство в Бельгии.
Советского гражданства Некрасова лишили в 1979-м. Четыре года спустя он получил французский паспорт.
Эпилог. Судьба дела "Архитектора"
В 1980 году дело оперативной разработки на "Архитектора" прекратили "в связи с выездом за границу" и сдали в архив. К сожалению, оно не сохранилось. Как указано в предоставленной архивом СБУ карточке учета, все собранные за годы материалы были уничтожены в 1992 году. Вряд ли дело содержало принципиально новые сведения по сравнению с тем, что излагалось в записках для Шелеста и Щербицкого. Однако в деле было на порядок больше подробностей и прямой речи фигуранта, фотографии, сделанные оперативниками КГБ, и сведения об агентах из окружения писателя, которые помогли бы установить их имена.
То, что КГБ регулярно уничтожал дела из своих архивов, – известный факт. Последняя основательная чистка пришлась на 1990-1991 годы – на Лубянке испугались того, что на волне демократизации секретные документы могут попасть в руки тех, кому они не предназначались (именно так вышло в ГДР, где протестующие взяли под контроль архив Штази), и дали отмашку – приказ № 00150 – на уничтожение оперативных материалов и дел агентов. Кстати, именно поэтому даже в Украине с ее открытыми архивами невозможно узнать большинство имен тех, кто негласно сотрудничал с советскими органами госбезопасности.
Но почему дело Некрасова уничтожили в независимой Украине, когда уже не существовало КГБ, имя писателя вернулось на книжные полки, а на его киевском доме уже два года висела мемориальная доска в его честь?
Украинский историк, исследователь архивов спецслужб Владимир Бирчак объясняет, что в Службе безопасности Украины в 1990-х оставалось много кадров из КГБ, который продолжал избавляться от документов на свое усмотрение, по старой схеме и без оглядки на то, что СССР уже не существует.
"Я знаю еще один пример, еще более вопиющий: 12-томное дело разработки Романа Шухевича (командира Украинской повстанческой армии – прим. НВ) было уничтожено аж в 1997 году! Это, к сожалению, безвозвратные потери для исследователей, это документы, которые могли бы расставить очень много точек над "і" в историях и Некрасова, и Шухевича", – добавил он.
Виктор Некрасов не дожил совсем немного до момента, когда он смог бы вернуться в родной Киев. Он умер в 1987 году и был похоронен в Париже.
Русская служба Радио Свобода (Радио «Свобода») – одна из редакций медиакорпорации Радио Свободная Европа/Радио Свобода. Основана в 1953 году. Штаб-квартира располагается в Праге.
© 2021 Радио Свобода RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
