"Если нет будущего, остается только прошлое"

Страна, в которой одни ходят с иконой, изображающей Николая II, а другие стоят с цветами в очереди к могиле Сталина. Страна, где Петербург окружает Ленинградская область, а Екатеринбург – Свердловская. Страна, которая, как порой кажется, до сих пор недовоевала гражданскую войну, закончившуюся почти сто лет назад. Изгибы и причуды исторической политики в России были в центре внимания международной конференции историков, которая завершилась в Осло.

О ее итогах и о причинах того, почему российское общество предпочитает идти в будущее, рассуждая о прошлом и порой крайне причудливо его интерпретируя, Радио Свобода рассказал историк, профессор Европейского университета в Петербурге Иван Курилла.

– Название конференции, в которой вы участвовали, звучит немножко иронично – "Будущее российского прошлого". То есть можно сказать, что и среди западных историков утвердилось представление о России как стране, соответствующей известному афоризму: "Страна с непредсказуемым прошлым"?

– Можно сказать, что не только среди западных историков. Поговорка-то наша, достаточно утвердившаяся в качестве представления о том, как выглядит история России. На конференции речь шла о России прежде всего, хотя, конечно, затрагивалась и историческая политика, "войны за историю" с соседними странами. То, что происходит в исторической политике стран Центральной и Восточной Европы. Все взаимосвязано, поскольку то, что мы называем исторической политикой, конечно, является частью диалога, то есть связано с тем, что происходит в Польше, Украине, – и с той, и с другой стороны есть какие-то реакции на то, что сказано, написано, утверждается в соседней стране.

– С чем, на ваш взгляд, связана такая ситуация, когда история необычайно актуализирована, когда она задает во многом формат и актуальной политики, и восприятия обществом самого себя, национальной идентичности? В чем здесь проблема? Насколько я могу судить, в западных обществах история тоже значима, но не настолько болезненно переживается и не настолько актуализирована.

– Одна из причин в том, что мы относительно недавно пережили большой исторический перелом, крушение советской системы. После такого переживания логично, что общество начинает пристально смотреть в прошлое. Скажем, после Великой французской революции тоже началась эпоха интереса к прошлому. Так, наверное, и у нас произошло в постсоветский период. Во-вторых, есть такая особенность, связанная с развитием последних лет: у нас язык, на котором можно было бы говорить о политике, настолько использовался не по назначению, что все обычные слова, которые в европейской традиции используются как термины, – либерализм, демократия, выборы – это все слова, которые в России употреблялись в последние 20-25 лет совершенно не в первоначальном значении. Сказать что-нибудь о политике, политических связях, интересах, событиях на языке политики оказывается невозможно. Зато можно об этом говорить на языке истории. Спросите, как в России определить политические взгляды человека? Сказать, что он демократ или либерал – не всегда понятно, о чем речь. Можно подумать, что это сторонник ЛДПР Жириновского, наверное. Зато сказать, что человек – сталинист или, наоборот, противник сталинизма – это очень четкое определение.

Вот еще один важный фактор – то, что история оказалась единственным приемлемым языком для разговора о политике, о современных проблемах. И третий фактор – то, что, к сожалению, у нас утрачено ощущение будущего. Советский Союз был репрессивным, авторитарным обществом, но он предлагал какой-то образ будущего. В сегодняшней же России образ будущего размылся, и не очень понятно, к чему мы собираемся идти. Например, я американист, и могу сказать, что в Соединенных Штатах очень большую роль в определении идентичности играет представление о том, к каким идеалам общество стремится, каков образ желаемого будущего. Этого в России практически не осталось. Поэтому разговор об истории – вообще единственно возможный разговор. Если нет будущего, остается только прошлое.

– На днях вы опубликовали интересный текст, касающийся как раз исторической политики. Вы утверждаете, что власть, которая пытается творить образы прошлого в отсутствие образов будущего, сейчас притормозила в том, что касается ползучей реабилитации Сталина. То есть, столкнувшись с феноменом того, что Сталин постепенно возвращается в общественное сознание в ореоле героя, власть начинает робко препятствовать этому возвращению. Что происходит? Кремль действительно не хочет выпускать наружу советские призраки прошлого или это какая-то более сложная и тонкая игра с историческим сознанием?

– Мне трудно, конечно, залезть в голову людей во власти, я могу судить по тому, что происходит, по каким-то знакам, событиям, решениям. С начала 2014 года, и особенно в 2015-м, очень широко пошло по стране возвращение Сталина в виде визуального образа. Памятники ему стали открывать, на знаменах он всё чаще стал появляться – больше всего у коммунистов, но не только у них. "Левада-центр" регулярно проводит опросы об отношении к Сталину. Так вот, доля людей, которые к нему относятся положительно, очень сильно "подпрыгнула" весной 2014 года. А ведь тогда речь шла о чем угодно – о присоединении Крыма, о ситуации на Украине, но собственно Сталина власть никак в это время не использовала, не пропагандировала – и тем не менее всплеск его положительной оценки произошел. Мне представляется, что резкое изменение политики страны привело к такой перемене в историческом восприятии многих людей, для которых оказалось, что самым логичным языком описания происходящего становится язык Советского Союза времен Сталина. Именно тогда Советский Союз расширял свою территорию, и это было положительным в тогдашней трактовке процессом. Со времен Сталина такого больше не было. Получается, что расширение страны, аннексия Крыма оказалась для большой части сограждан толчком к возвращению какой-то мировоззренческой рамки, взгляда на мир, которую мы знаем по Советскому Союзу середины ХХ века.

Я хотел подчеркнуть в своей статье, что это вряд ли входило в замысел руководства страны. Именно потому, что как раз руководство, и Путин, и Медведев, мы это много раз слышали за 15 лет, Сталина довольно часто осуждали, у них были вполне четкие заявления о сталинизме. Я думаю, что сталинский Советский Союз не является моделью для нынешнего Кремля. Скорее уж брежневский, если мы говорим о Советском Союзе. В начале 2015 года, помните, был открыт памятник "большой тройке" работы Церетели в Ялте, где был Сталин, потом в Липецке поставили памятник Сталину, потом пошли подобные новости из других регионов, что там тоже собираются открывать. И вдруг посреди этой волны в августе мы видим новость: правительство достало откуда-то давно отложенный законопроект о памяти жертв политических репрессий, представило его в Думу, весной он прошел все слушания и был подписан, стал законом. Это совершенно антисталинский проект, подготовленный в рамках программы десталинизации, и он был поднят в разгар вот этой нынешней ресталинизации. Это, мне кажется, сигнал о том, что Кремль полномасштабного возвращения Сталина не хочет. Но каким образом сдержать это? Вот так, этим законом они попытались дать сигнал.

– Если говорить о советском формате, как вы сказали, взгляда на мир, который устраивает значительную часть общества, то чем объяснить его существование – ведь мы живем без СССР уже почти 25 лет? Вы согласны с тем, что в 90-х по разным причинам не произошло переформатирования этой исторической памяти, того, что называют словом "десталинизация" или еще жестче – "десоветизация"?

– Возможно, это тоже объяснение. Но когда мы говорим, что чего-то не произошло, надо иметь в виду, что некоторые события, как бы кто из нас ни хотел, наверное, и не могли произойти. Возможно, часть общества или власть недостаточно активно эту повестку дня продвигала. Но давайте сравним эту ситуацию, допустим, с денацификацией в Германии. Денацификация была проведена в условиях внешней оккупации страны. Можно ли провести полную десталинизацию в России в условиях, когда значительная часть населения считает Сталина положительным героем? К чему это привело бы? Думаю, что к полномасштабному гражданскому конфликту. Мне трудно представить себе любую власть, кроме революционной, которая была бы готова пойти на такой конфликт. Лучше она вообще не будет эту тему особенно затрагивать, потому что ее задача – не конфликт раздувать, а наоборот, обеспечивать некое единство нации. Эта логика и привела к тому, что у нас в 90-е годы был вроде бы для этого удобный момент, но десталинизация, тем не менее, не произошла.

То, что мы видим сейчас, – возвращение сталинизма в разных формах, – заслуживает отдельного исследования. Потому что среди тех, кто сейчас выступают как сталинисты, – это очень разнородная публика. Очень разные причины их восхищения Сталиным. Есть коммунисты, которые видят в Сталине "самого верного большевика". Есть люди, которые критикуют нынешнюю власть и считают, что Сталин во всем противоположен ей: тогда "порядок был", не было коррупции, развивалась промышленность, а сейчас всё наоборот. Есть люди, которые видят в Сталине человека, который обеспечил победу в войне, и это для них главное. В результате нет совокупного исторического образа, а есть желание раздергать его на большой набор наклеек, которые будут означать что-то одно, удобное тому человеку, который использует данный исторический персонаж. Мы видим, как вместо изначального сталинизма тех людей, которые помнили Советский Союз при Сталине и по тем или иным причинам ценили его, сейчас появляется постмодернистский сталинизм. То есть люди говорят: да-да, мы знаем про репрессии, но когда мы поднимаем на щит Сталина, то имеем в виду вовсе не это. Это всё некая игра ума: мы используем Сталина так, но не используем этак. Надо иметь в виду, что нынешний сталинизм – это вот такая странная конструкция.