Государственный переворот? В России обсуждают введение единой идеологии

Александр Подрабинек: Месяц назад группа российских писателей и журналистов по инициативе писателя и бывшего политзаключенного Льва Тимофеева опубликовала заявление "Остановить попытку государственного переворота!" "Промолчать – значит признать поражение, покориться", – говорится в преамбуле заявления.

Российские писатели и журналисты выразили свою озабоченность и тревогу в связи с тем, что в стране "открыто и даже демонстративно объявлено о намерении изменить существующий общественный и государственный строй или, иначе говоря, совершить государственный переворот".

Поводом для столь острой общественной реакции стало заявление лидера партии "Справедливая Россия" Сергея Миронова. Он уже не раз выступал в роли уполномоченного провозвестника политических изменений, инициированных сверху.

Лидер партии "Справедливая Россия" в ходе праздничного концерта-митинга, посвященного Дню народного единства, заявил:

"Мы – это многонациональная Россия, это российская нация. Я уже говорил, что, на мой взгляд, сегодня 13-я статья Конституции уже не отвечает национальным интересам нашей Родины".

Статья 13 Конституции относится к ее первой главе, которая устанавливает основы конституционного строя. В этой статье среди прочего говорится:

1. В Российской Федерации признается идеологическое многообразие.

2. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной.

3. В Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность.

Когда принималась ныне действующая Конституция, необходимость статьи 13 ни у кого не вызывала сомнений. Вспоминает бывший делегат Съезда народных депутатов и член Конституционной комиссии Виктор Шейнис.

Виктор Шейнис: Эта статья прошла очень легко, против нее никто не выступал – таково было настроение большинства съезда. Возможно, не всем она нравилась, но, насколько я помню, не было сколько-нибудь серьезных дебатов по поводу того, что идеологии в Конституции не место. Она устраивала представителей разных идеологий. Хотя идеологические споры не были главным полем битвы, но на съезде, конечно, были люди разных взглядов, и всех это устраивало – в Конституции этого быть не должно.

Александр Подрабинек: "Было бы наивно сомневаться, – пишут сегодня авторы заявления, – если в России будет установлена единая государственная идеология (национал-патриотическая или любая иная), то всякий другой взгляд будет считаться антигосударственным – со всеми репрессивными последствиями".

Под заявлением стоят имена весьма известных людей: Владимира Войновича, Людмилы Улицкой, лауреата Нобелевской премии по литературе Светланы Алексиевич, Ирины Прохоровой, Льва Тимофеева и многих других писателей и журналистов.

Эти люди знают, о чем пишут:

"Мы хорошо помним статью 6 Конституции СССР, фактически утверждавшую среди прочего "единственно верное учение" в качестве государственной идеологии. Мы не забыли и о жестоких репрессиях, применявшихся к тем, кто был не согласен".

Можно ли считать ползучим государственным переворотом отказ от 13-й статьи Конституции? Слово Георгию Сатарову, президенту фонда "ИНДЕМ".

Георгий Сатаров: С моей точки зрения, ползучий переворот идет уже лет 16, начиная с ликвидации самостоятельности регионов, федерализма и так далее. То, что сейчас происходит, это, скорее, дооформление режима, превращение его в более отчетливую классическую тоталитарную форму. Я смело говорю "тоталитарную", потому что тоталитарным режимам свойственен тоталитарный контроль не только над поведением людей, но и над их мыслями. Об этом, собственно, и мечтает правящая элита – взять под контроль все. Это и называется тоталитаризмом.

Александр Подрабинек: Возможно, многие уже забыли, что значит идеологический диктат, что такое единая государственная идеология. А некоторые этого просто не знают.

Государственная идеология – это даже не гарнир к основному блюду, это соус к нему. Но любой повар подтвердит вам, что именно соус придает кулинарным творениям неповторимый вкус.

Под соусом государственной идеологии гражданам подается жесткий и репрессивный тоталитарный режим. Сама по себе идеология не калечит и не убивает. Это просто слова, более или менее удачно собранные в некую концепцию.

Но такая концепция легко открывает дверь насилию, государственному произволу и репрессиям. Основная цель государственной идеологии – приучить людей к согласию с единомыслием, чтобы ими легче было управлять.

Не обязательно, чтобы они мыслили так же, как все. Важно, чтобы у них не появлялось искушение заявить о несогласии, выступить против руководящей и направляющей силы в государстве.

Насколько увязана потребность в государственной идеологии с репрессивным характером режима?

Георгий Сатаров: Исторически это бывает по-разному. Если мы будем статистически это изучать, то да, коррелирует, конечно. Режимы демократического толка не вводят контроль над мыслями граждан – об этом еще в 1949 году писал Оруэлл.

Георгий Сатаров

Если прослеживать технологические моменты, то это последовательное установление контроля. Трудно контролировать поведение, когда это режим беспомощного тоталитаризма, когда его институты вообще плохо работают, а тотальный контроль есть только в голове у элиты. Поэтому, когда их очередной шаг к расширению контроля не приводит к результату, они предпринимают следующий шаг. Вот что, собственно, происходит.

Александр Подрабинек: Есть и вторая цель: носители господствующей идеологии хотят выглядеть в глазах народа людьми, несущими стране мир, добро, справедливость и процветание.

Ведь даже самым лютым диктаторам совсем не хочется выглядеть отъявленными мерзавцами, каковы они и есть на самом деле. Им хочется выглядеть благородными, добрыми и справедливыми. А при отсутствии идеологического разнообразия, при длительной и тотальной пропаганде большую часть людей можно убедить в чем угодно. Рассказывает корреспондент Радио Свобода Андрей Королев.

Андрей Королев: Ярким примером политического зомбирования сегодня называют Корейскую Народно-Демократическую Республику, по своему устройству больше напоминающую суверенную монархию. Национальная доктрина чучхе, идеологом которой стал Ким Ир Сен, не предполагала никакой другой модели, кроме тоталитарной.

Основной принцип учения можно изложить в формуле "человек решает всё и хозяин всего". Далее из этого принципа вытекает необходимость быть самостоятельным, и поскольку Корея – страна самостоятельных людей, ей никто не нужен.

Принципом "опоры на собственные силы" оправдывается полная закрытость страны от внешнего мира. Так в КНДР с 1997 года официально принято "летоисчисление чучхе". Новый северокорейский календарь начинается с 1912 года – даты рождения первого президента страны Ким Ир Сена. Ему же приписывается и создание самой чучхейской теории.

Поворотным пунктом стала речь Ким Ир Сена 28 декабря 1955 г. "Об изжитии догматизма и формализма и установлении чучхе в идеологической работе", в которой он впервые употребил термин "чучхе". В этой речи, адресованной работникам партийной пропаганды и агитации, северокорейский лидер осудил низкопоклонство перед Советским Союзом и Китаем и, по сути дела, выдвинул идею особого чучхейского пути Северной Кореи.

Он заявил: "Хотя некоторые предлагают либо советский, либо китайский метод, не пора ли, однако, нам создать свой собственный метод?".

Однако термин "чучхе" начал активно применяться лишь в 60-е годы прошлого столетия и трактовался как независимость в политике, самостоятельность в экономике и самооборона при защите страны. В 70–е идеи чучхе стали безраздельно господствовать в идеологии северокорейского режима. В это время усилилась националистическая составляющая, а также культ личности вождя-основателя.

Статья 4 Конституции КНДР объявила, что государство руководствуется в своей деятельности идеями чучхе, которые являются творческим применением марксизма-ленинизма в условиях Кореи. Подробное философское обоснование чучхейские постулаты получили в 1980-х годах в теоретических работах Ким Чен Ира.

Ким Ир Сен и Ким Чен Ир объявили чучхе революционной идеологией, свободной от "пережитков прошлого", а потому старались не афишировать сходство с конфуцианством и другими традиционными для Кореи учениями. В то же время, многие аспекты чучхе способствовали развитию авторитарных тенденций к северу от 38-й параллели.

В действительности же теория чучхе – всего лишь идеологический антураж, политическое прикрытие. Оно позволяет правящей Трудовой Партии Кореи во главе с несменяемой уже более шестидесяти лет династией Кимов полностью подчинить себе население страны при тотальном отсутствии каких-либо, даже формальных, гражданских свобод.

Но при этом от северокорейца не услышишь малейшего намёка на несогласие с порядками в стране, даже в том случае, если он – беженец и покинул КНДР, спасаясь от голода.

Александр Подрабинек: Отбиваясь от обвинений в попытке государственного переворота, высокопоставленные российские чиновники апеллируют к мировому опыту. Откровенно говоря, просто сочиняют в расчете на то, что им поверят и проверять не станут.

Уполномоченный по правам человека в России генерал-майор полиции Татьяна Москалькова авторитетно заявляет, что в мире нет государств без идеологии: "Нет ни одного государства, в котором не было бы вообще никакой идеологии. И в нашем государстве такая идеология есть, в том числе, связанная с защитой прав и свобод человека и гражданина".

"Очевидно, что никакое государство без идеологии существовать не может", – утверждает ректор Петербургского гуманитарного университета профсоюзов Александр Запесоцкий.

Интересно было бы спросить у Москальковой и Запесоцкого, какая государственная идеология отражена в Конституции, например, Франции или Швейцарии, Колумбии или Коста-Рики, Люксембурга или Монако.

Генерал-майору полиции и ректору университета профсоюзов, наверное, будет любопытно узнать, как жестоко они ошиблись, или, говоря прямо, как бездарно они морочат людям голову. В современном мире государственная идеология – это исключение, а не правило.

Георгий Сатаров: Везде ли государство берет контроль над идеологией? Безусловно, нет. В нормальных странах, я бы сказал, в эффективных странах это никому не приходит в голову, потому что это снижает эффективность. Поэтому контроля в таких нормальных, эффективных (увы, они еще к тому же называются демократическими) странах, конечно, нет. Это прямой обман, привычный для этой власти.

Александр Подрабинек: При большом желании любую идеологию можно довести до абсурда, до неузнаваемости или даже до полной противоположности. Единственное для этого условие – она должна быть всеподавляющей. Она должна господствовать. Она не должна встречать критику.

Закономерный вопрос: только человеконенавистническая идеология не должна быть государственной, или это относится к любой идеологии? Как вообще государственная идеология сказывается на возможностях развития страны?

Виктор Шейнис: Она отрицательно сказывается в любом случае. Даже если бы идеологию британского парламентаризма или американской Конституции мы сформулировали и изложили в Конституции, с моей точки зрения это было бы неправильно, потому что нельзя подравнять общество под какую-то общую идеологию. Это сложный вопрос, здесь могут быть разные подходы. Наличие разных идеологических подходов является одной из гарантий свободы общества.

Виктор Шейнис

Александр Подрабинек: Даже самая светлая и человеколюбивая идеология хороша лишь до тех пор, пока она живет в сердцах людей. Как только идеология становится государственной, она перерождается и начинает служить аргументом для государственного насилия или даже произвола.

Христианство как религиозная идея о едином боге, о личном покаянии, свободе выбора и сострадании к ближним сначала было живым и развивающимся учением, пока в 301 году не стало государственной религией сначала в Армении, а через 12 лет и в Римской империи.

Император Константин, издав свой Миланский эдикт, провозгласил религиозное многообразие в Римской империи. Формально все религии были уравнены в правах.

Однако именно с этого времени в Европе началось утверждение христианства в качестве государственной идеологии и вытеснение всех остальных религий на периферию общественной жизни.

В конце концов, это привело не только к всеобъемлющему церковному диктату, но и к забвению основополагающих христианских принципов любви к ближнему, сострадания и отказа от насилия. Государственная идеология способна извратить первоначальную идею до неузнаваемости.

Обретая государственный статус, любая идеология или религия становятся инструментом подавления свободы и средством манипулирования обществом. Так было с христианством в Средние века. Так в некоторых странах происходит с исламом сегодня.

Андрей Королев: Исламская республика Иран была провозглашена с окончанием Исламской революции, 1 апреля 1979 года.

Через девять месяцев была принята Конституция, провозгласившая в Иране исламскую республику. В ней было специально оговорено, что высшая власть в стране принадлежит духовенству в лице имама Хомейни (после его смерти – его преемнику), а гражданскую политическую власть осуществляют президент, меджлис и премьер-министр. Основной закон содержал и узаконил принципы и идеи, указанные в Коране, хадисах и в произведениях Хомейни.

При этом основополагающие принципы государственной идеологии также приобрели религиозный характер.

Рухолла Хомейни считал, что правовую основу всех сфер жизнедеятельности населения исламского государства должен составлять шариат, законы которого равны для всех независимо от статуса или национальности гражданина.

В преамбуле основного закона сказано, что правление государством основано на принципе "велаят-е-факих", что означает правление исламского богослова, а законотворчество осуществляется в рамках Корана и Сунны и требует контроля со стороны праведного факиха. Это касается и системы правосудия, которую представляют судьи, владеющие исламскими нормами. Иран является единственной страной в мире, в конституции которой закреплено положение о том, что абсолютная власть принадлежит Богу.

И все же в иранском государстве закреплены свобода печати, свобода собраний и демонстраций, но с условием, что данные права будут использованы без нарушений норм ислама. То есть идеология республики базируется на шариате, но без нарушений прав человека, и наоборот: права человека могут претворяться в жизнь, исключая нарушения законов шариата.

При этом Иран обозначил себя как идеократическое государство, которое стремится распространить свою идеологию как можно шире. Отсюда вытекают и попытки иранского руководства экспортировать исламскую революцию.

Имам Хомейни всегда подчеркивал, что объектом экспорта революции является весь мир, а ислам защищает не только мусульман, но и всех "угнетенных", то есть и приверженцев других религий.

После падения монархического абсолютизма власть переходит в руки Временного революционного совета, созданного (или, точнее говоря, назначенного) аятоллой Хомейни. Уже в конце 1979 года клерикалы начали дистанцироваться от попутчиков, беря всю полноту власти в свои руки. Премьер-министр Шапур Бахтияр в прощальном интервью с горечью говорит о том, что Иран погружается во тьму и что победа исламской революции – это победа неграмотных, ослеплённых людей, которые вместо школы ходили в мечеть.

Слова Бахтияра вспомнились сразу после избрания в 1989 году президентом Ирана Али Хаменеи. На страну обрушился шквал репрессий против так называемых контрреволюционных сил, ставших ответом на партизанскую и террористическую деятельность, особенно активную в западных провинциях. Хаменеи призвал устранить "отклонения от курса, либерализм и про-американизм". Тысячи членов антиисламской оппозиции были казнены революционными судами.

Националистический в основе и панисламский по форме призыв к борьбе против сверхдержав Запада и Востока, стремящихся к господству над странами третьего мира, дал широкий простор для подавления гражданских свобод внутри страны.

Александр Подрабинек: Идеология жесткого теократического государства, вероятно, рассматривается нынешней российской властью как возможный вариант. Почему бы не придать государственной идеологии религиозный оттенок?

Говорит бывший посол России во Франции, академик Юрий Рыжов.

Юрий Рыжов: Сейчас, конечно, пошла фантастическая клерикализация страны, причем односторонняя. Это не мусульманская, не иудейская, не буддистская, не католическая, не протестантская клерикализация – это лишь одна, где во главе стоит очень неприятный, мягко говоря, патриарх Гундяев. Видимо, он и поощряем.

Александр Подрабинек: На первый взгляд опасения российских писателей и журналистов – авторов заявления, могут показаться преувеличенными. В самом деле: кто такой Сергей Миронов, и какова цена его словам?

Предложение его по утверждению государственной идеологии выглядит совершенно формальным, и внутренне оно бессодержательно, как, впрочем, бессодержателен и сам Миронов.

Ну что может быть глупее, чем государственная идеология, сформулированная Мироновым таким образом: "Я уверен, что наша идеология заключается в том, что мы должны быть великой мощной нацией"?

Дело, однако, не столько в том, какова суть государственной идеологии, сколько в том, что она провозглашена и существует, что она – единственная и руководящая, а все остальные запрещены или не одобряются.

При всем при этом шансы на воцарение государственной идеологии в России достаточно велики. Маловразумительное заявление Миронова может быть пробным шаром.

Может ли гневная реакция общественности на это заявление стать сдерживающим фактором? От чего вообще зависит судьба мироновской инициативы?

Виктор Шейнис: Настроения в обществе по отношению к идеологии имеют очень отдаленную связь с тем, будет или не будет убрана 13-я статья, потому что сегодня всякого рода идеологические или политические вопросы решает один человек. От того, что он решит к моменту, когда этот вопрос станет актуальным, будет зависеть, случится это или нет. Но при нынешней политической ситуации это легко будет сделать.

Александр Подрабинек: Академик Рыжов считает, что единая государственная идеология уже не сможет прижиться в России.

Юрий Рыжов: Я думаю, единой государственной идеологии не будет. Будет клерикализация до какого-то уровня, где-то ее, может быть, даже попытаются обуздать сверху, чтобы совсем не выходить за рамки приличия.

Александр Подрабинек: Легко ли представить себе будущую Россию, зацементированную единой государственной идеологией?

Виктор Шейнис: Нет, конечно. Я вообще достаточно скептически отношусь к единомыслию в России. В этом смысле они идут за Прутковым, который выдвинул проект введения единомыслия в России. Я думаю, что путинизм – это затянувшаяся болезнь, которую России придется преодолевать. Как долго она будет это преодолевать, при каких обстоятельствах, через какие промежуточные этапы, я не берусь предсказывать. Но я совершенно убежден в том, что Россия все-таки, несмотря на все оговорки, – европейская страна. И если бы даже такое положение было реализовано, оно не удержалось бы, потому что в современном европейском обществе, в такой стране, как Россия, единомыслие невозможно, хотя возможны суды и преследования за отказ от единомыслия.

Георгий Сатаров: Легко представить себе осуществление этой попытки, но крайне трудно представить ее эффективную реализацию в силу специфики этой власти. Дело в том, что идеологический тоталитарный контроль работает тогда, когда хотя бы на начальном этапе сама власть верит в ту идеологию, которую она внедряет. Эти верят только в бабло. Но бабло они не могут внедрять гражданам, бабла не хватит. Придется делиться, что ли? Поэтому они и втюхивают всякое мракобесие, которое называют идеологией. Когда ты не веришь в то, что втюхиваешь, эффективно это не получится никогда.

Александр Подрабинек: Убрать 13-ю статью из Конституции России юридически сейчас не так-то просто. Для этого необходимо собрать в поддержку этой инициативы 3/5 голосов депутатов Совета Федерации и Государственной думы. Сегодня президенту это совсем не трудно, поскольку все депутаты послушны ему, как пастуху овечки.

Однако затем надо созвать Конституционное собрание, что уже сложнее, поскольку закона о таком собрании до сих пор нет. Теоретически Конституционное собрание может изменить Конституцию двумя третями голосов или вынести предложение об изменении Конституции на общенародный референдум.

Будет ли нынешняя российская власть заморачиваться этими трудоемкими юридическими процедурами, сказать трудно. За идеологическое многообразие голосует XXI век. Но за единомыслием стоит тысячелетняя российская традиция.

Этой традиции может противостоять демократическая оппозиция. Способна ли она противопоставить что-либо действенное установлению государственной идеологии в России?

Юрий Рыжов: Наверное, если бы была оппозиция, то она попыталась бы, но ее нет, поэтому некому создавать то, о чем вы говорите.

Георгий Сатаров: Любая оппозиция в состоянии что-нибудь противопоставить при двух условиях. Первое: когда она является достаточно сплоченной – неважно, в чем: в выходе на улицу или в идеологическом противостоянии, моральном противостоянии и так далее. Второе: когда ее сплоченность заставляет и сторонников, и противников ее уважать. Нынешняя оппозиция не обладает ни одним из этих свойств.

Александр Подрабинек: Человек с улицы реагирует на мироновское предложение скептически. "Нужна ли стране единая государственная идеология, или каждый может выбирать себе идеологию по вкусу?" – спросили мы у прохожих на улицах Москвы.

– Думаю, каждый может выбирать себе по вкусу. У нас, в принципе, была советская идеология, одна-единственная. А сейчас, наверное, по вкусу.

– Мы это уже проходили в советское время, мы вырвались оттуда – не без потерь, мягко говоря, если посчитать миллионы людей, которые были подвергнуты репрессиям именно потому, что они были не той идеологии, которая приветствовалась сверху. Я категорически против! То, что говорит Миронов, – это измена Конституции, конституционному строю.

– Как только мы пытаемся вводить единую идеологию, пытаемся как-то всех уравнять, это уже насилие. Поэтому любая идеология – это, прежде всего, насилие. Я против насилия.

– Вообще, конечно, нужно дать людям какие-то границы того, чему нужно следовать, потому что никто не знает, чему следовать. Нужно дать какой-то идеал – к чему стремиться в этой жизни. Если это направлено во благо людям, то, конечно, это нужно дать.

– Мы уже это проходили в свое время, была одна идеология – Коммунистической партии Советского Союза. Вы знаете, к чему это привело. Так что пусть уж лучше будет разнообразие идеологий, а какая привьется – посмотрим.

– По-моему, у нас ничего не поменялось со времен Сталина. Я думаю, мы сейчас движемся чуть ли не в фашистскую Германию. У нас сейчас одна мощная идеология, единственная партия, а все остальные партии не имеют прав, если только они не стоят, как марионетки для показа публике: как будто бы у нас есть выбор. Его практически никогда не было и нет. Была чуть-чуть оттепель, тогда был выбор, а сейчас его нет, и вряд ли он будет, пока правительство не сменят.

Александр Подрабинек: Следует, вероятно, признать, что государственная идеология, хотя она еще и не провозглашена, но в некотором зачаточном состоянии уже существует.

У нее есть свои апологеты: защитники "русского мира", поборники воинственного православия, борцы с искусством – от античного до авангардного, смертельные враги нетрадиционного секса и ненавистники западной культуры.

Они громят выставки и требуют запрета гастролей западных певцов. Они пишут доносы на блогеров, писателей и кинематографистов. Они ненавидят ученых и обожают шарлатанов, целителей и гадалок.

Они требуют убрать со сторублевой купюры изображение квадриги на портике Большого театра в Москве, потому что, вооружившись мощным увеличительным стеклом, на сторублевке можно разглядеть пенис у Аполлона.

Они объявляют себя христианами, но исходят ненавистью ко всем, кто хоть чем-то от них отличается. Они боятся окружающего мира и завидуют его успехам. Это рождает в них комплекс неполноценности, заставляет презирать другие народы и возвеличивать себя и свою страну.

Похоже, именно из этой гремучей смеси идиотизма, невежества и торжествующего мракобесия российская власть намеревается слепить государственную идеологию.