Александр Генис: Если бы ФИФА решала сегодня, то Россия никогда бы не получила чемпионата. Страна, где допингом занимается государство и его секретная полиция, страна, которая, как полагают многие, попыталась отравить Сергея Скрипаля, да еще на родине футбола, страна, где не признают ответственности за убийство пассажиров сбитого ее ракетой малайзийского “Боинга”, страна, ведущая агрессивную войну против Украины, страна, где умирает в заключение, очевидно, невиновный Олег Сенцов, категорически не годится для того, чтобы приглашать к себе весь мир на главный праздник планеты.
История московской Олимпиады, которую бойкотировал свободный мир за вторжение СССР в Афганистан, была бы явным прецедентом. Однако чемпионат состоится, и теперь для всех, кого возмущает путинский режим, предстоит решить вопрос: смотреть или не смотреть матчи?
Одни мои знакомые решительно отказались от этого удовольствия. “Это все равно, что плясать на поминках”, – говорят они, хотя прекрасно понимают, что Путину все равно. Но для них это вопрос личной совести. Это своего рода одиночный пикет. Пусть его не видит даже полиция, но такая акция – свидетельство персонального неучастия в празднике на костях.
Другие оправдываются тем, что футбол не виноват, что, где бы ни шла игра – от школьного двора до столичного стадиона, – футбол обладает имманентной ценностью, которую не может испортить политика. Во всяком случае, об этом пишут родители убитых в том самом “Боинге”. (Перевод этого благородного письма опубликован в “Новой газете”).
Я не знаю, кто прав, и не берусь подсказывать. Вместо этого я предлагаю (в рамках нашей архивной рубрики “В тему дня”) слушателям-болельщикам АЧ фрагмент о футболе, приуроченный к Чемпионату Европы 2004 года, который проходил в Португалии в куда менее скандальной атмосфере.
Иногда мне кажется, что Новому Свету труднее открыть Старый, чем Колумбу – Америку. Во всяком случае, когда я приехал в Нью-Йорк, хлеб здесь ели квадратный, а футбол я смотрел с нашим дворником-мексиканцем, естественно, по-испански. С тех пор кое-что переменилось и на кухне, и на поле. В "Макдональдсе" завелись круассаны, а в пригородных школах выросло поколение мальчишек (и девчонок), умеющих играть в футбол – но не смотреть его.
Но по-прежнему магия этой игры осталась в Америке достоянием национальных окраин, этнических маргиналов, которые вывезли свое увлечение с родины и так и не смогли приучить к нему аборигенов.
Похоже, что ни триумфы, ни поражения американской сборной не могут победить стойкого равнодушия этой страны к игре, перипетии которой способны нарушить покой всего остального мира.
Футбол как был, так и остался старосветской причудой, не без основания вызывающей у американцев подозрения в мазохизме, исторической неполноценности и государственной недостаточности. Чтобы полюбить футбол, американцы должны стать как все, но именно этого они всегда боялись.
Не удивительно, что у тайны этого вопиющего безразличия слишком много разгадок. Одни видят причину в самой игре. Следить за безрезультативной ничьей – все равно что играть в бильярд без луз. Развлечение возможное, но слишком уж утонченное. Другие считают, что все дело в географической карте, на которой болельщики не умеют найти соперников: рядовой американец знает только те страны, с которыми воюет. Третьи ищут отгадку в политике. Американцы, отказавшись, в отличие от своих южных соседей, продолжать европейскую историю, упразднили и футбольный патриотизм, превращающий чемпионат мира в состязание стран, а не спортсменов.
Футбол, как ООН, прокламирует равноправие всех государств, независимо от территории, населения и дохода. Но в противовес ООН футбол реализует формальную справедливость на деле, демонстрируя равенство Давида с Голиафом.
В мире, где банки, Интернет и террористы успешно отменяют государственные границы, один футбол укрепляет тающую державную идентичность. Легче всего страны и народы отличить на поле – по трусам и майкам. Иногда, впрочем, не только цвет, но и суть национальной души проявляется в геометрии игры. Трудно спутать дисциплинированный марш немцев от ворот к воротам с вихревым перемещением бразильцев, не отдающим мяча ни своим, ни чужим.
Наглядные различия еще больше подчеркивают геральдическую природу футбола. Разновидность государственного фетишизма, это могучее суеверие напоминает культ плодородия, связывающий коллективное благополучие с забитым голом. Столь архаические переживания, однако, далеки от американцев. Чужие на празднике жизни, они держатся по другую сторону – в одиноком безнациональном раю, где футболисты, как пришельцы или ангелы, гоняют мяч по полю в основном для своего, а не нашего удовольствия.
Такое отношение к футболу дает нам уникальный шанс взглянуть на самую популярную игру в мире со стороны. Такое можно сделать либо с Марса, либо из Америки. Последнее проще.
На днях в Штатах вышла книга сотрудника престижного журнала "Нью Рипаблик" Франклина Фоера с амбициозным названием: "Как футбол объясняет мир".
Диктор: Страстный поклонник футбола, сам юношей игравший в любительской команде, Фоер знает игру изнутри, но смотрит на нее все-таки снаружи. Это двойное зрение позволяет ему проникнуть вглубь футбольного феномена, который, по мнению автора, дает возможность объяснить – или хотя бы проиллюстрировать противоречивые исторические процессы, определяющие сложную реальность ХХI века.
С одной стороны, футбол, как всякий большой бизнес, подчиняется мощному влиянию глобализации. Характерный пример, подробно разобранный Фоером, – судьба нигерийца, играющего в молдавской команде.
С другой стороны, футбол оказался наиболее ярким выражением старого национализма, раздирающего весь мир и Европу в частности. Выплескиваясь за пределы стадионов, национальные страсти питают политику, а иногда и становятся ею. Так, пишет Фоер, карьера Сильвио Берлускони началась с того, что он купил в 1986 году миланский футбольный клуб. Со временем его болельщики стали основой партии, которая вывела Берлускони в итальянские лидеры. Еще более острый сюжет, описанный в книге, рассказывает о сербском футболе, где именно болельщики оказались в центре многих политических драм, связанных как с возвышением Милошевича, так и с его падением.
Другая интригующая история Фоера переносит читателя в Тегеран, где тысячи женщин, демонстративно нарушив запрет исламских властей, прорвались на стадион, чтобы болеть за иранскую команду.
На этом фоне, замечает в рецензии на книгу Фоера обозреватель Нью-Йорк Таймс Эдвард Ротштейн, американцы кажутся ярким исключением. Здесь играют в футбол не за страну, а за свою команду, чаще всего – детскую.
(Музыка)
Александр Генис: Я знаю, вернее, помню, как интересно играть в футбол, но все же мне жалко американцев, ибо смотреть футбол не менее интересно, причем ничуть не легче.
Как все великое, футбол слишком прост, чтобы его можно было объяснить. Поэтому многие путают его с религией, нажимая на мистериальный характер действа, или с жизнью, подчеркивая непредсказуемость происходящего и высокую цену ошибок. Но мне футбол кажется искусством, которое, как и он, невозможно без основополагающей условности.
Футбол может обходиться без сетки, судьи и света (в рассказе Валерия Попова мяч натирали чесноком и играли по запаху). Единственное необходимое условие состоит в запрете на самый естественный для всех, кроме Венеры Милосской, порыв – коснуться мяча рукой. До тех пор, пока мы добровольно взваливаем на себя эти необъяснимые, как рифма, вериги, футбол останется собой, даже если в одной команде игроков вдвое больше, чем во второй, а вратаря нет вовсе.
Вопиющая простота правил говорит о непреодолимом совершенстве этой игры. Как в сексе или шахматах, тут ничего нельзя изобрести, или, тем более, улучшить – нам не дано исчерпать то, что уже есть.
Однако простота еще не значит нетребовательность. Футбол признает только полное самозабвение. Он напрочь исключает тебя из жизни, за что ты ему и благодарен. Наслаждение приходит лишь тогда, когда мы следим за полем, словно кот за птичкой. От этого зрелища каменеют мышцы. Ведь футбол неостановим, как время. Он не позволяет от себя отвлекаться. Ситуация тут максимально приближена к боевой – долгое ожидание, чреватое взрывом.
То, что происходит посредине поля, напоминает окопную войну. Бесконечный труд, тренерское глубокомыслие и унылое упорство не гарантируют решающих преимуществ. Сложные конфигурации, составленные из игроков и пасов, эфемерней морозных узоров на стекле – их также легко стереть. И все же мы неотрывно следим за тактической прорисовкой, зная, что настойчивость – необходимое, хоть и не достаточное, условие победы.
Иногда, впрочем, ты погружаешься в игру так глубоко, что начинаешь предчувствовать ее исход. Под истерической пристальностью взгляда реальность сгущается до тех пределов, за которым будущее пускает ростки в настоящее. Ощущая их шевеление, ты шепчешь сам себе "сейчас жахнут", надеясь, наконец, стать пророком. Но, как и с ними, такое случается редко и всегда невпопад. Футбол непредсказуем и тем прекрасен. В век, когда изобилие синтетических эмоций только усиливает сенсорный голод, мы благодарны футболу за предынфарктную интенсивность его неожиданностей. Секрет их в том, что между игрой и голом нет прямой причинно-следственной зависимости. Каузальная связь тут прячется так глубоко, что ее, как в любви, нельзя ни разглядеть, ни понять, ни вычислить. Конечно, гол рождается в гуще событий, но он так же не похож на них, как сперматозоид на человека.
Нелинейность футбола – залог его существования. В отличие от тех достижений, что определяются метрами и секундами, футбол лишен меры и последовательности. Гол может быть продолжением игры, но может и перечеркнуть все, ею созданное. Несправедливый, как жизнь, футбол и логичен не больше, чем она. Проигрывают те, кто знают, как играть. Выигрывают те, кто об этом забыл. Футбол ведь не позволяет задумываться – головой здесь не играют, а бьют, желательно – по воротам. Отрицая интеллект и запрещая разум, футбол обнажает свою суть: это игра инстинктов. Только те, кто умеют доверять им больше, чем себе, загоняют мяч в сетку.
Великий форвард, на которого молится вся команда, воплощает свободный дух футбола и является им. Он носится по полю, как пассат, послушный только постоянству направления. Его цель – оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы не пропустить свидание с судьбой. Мяч кажется материализацией этого непрерывного движения, продолжением его. Но встреча двух тел в неповторимой точке пространственно-временного континуума все равно есть дело случая. И мы рукоплещем тому, кто способен его расположить к себе – не расчетом, а смирением, вечной готовностью с ним считаться, его ждать, им стать.