Искусство под арестом. Мировой арт-рынок без русских олигархов

Война не бывает нужна или полезна культуре. Культура страдает от разрушения и разграбления, от варварства агрессора и его алчности. Скрипачи не должны играть в бомбоубежищах, памятники архитектуры не должны становиться мишенями артобстрелов. Помимо всего прочего война закрыла культурные границы. Железному занавесу, который так стремительно опустился на рубеже между Россией и Европой, не рад никто, кроме самых "отмороженных" патриотов. Ведь мировая культура – наше общее достояние, наш общий обратный адрес. Об этом – четвёртый сезон подкаста Владимира Абаринова. Сегодня и в конце каждой новой недели года – на популярных подкаст-платформах, а также на сайте и в эфире Радио Свобода.

Искусство под арестом. Мировой арт-рынок без русских олигархов

Уже можно утверждать, что Россия не соблюдает конвенцию о защите культурных ценностей в зоне вооруженного конфликта. Российская армия не только разрушает культурные объекты Украины, но и вывозит украинские культурные ценности с захваченных территорий. Кроме того, российские учёные ведут археологические раскопки в аннексированном в 2014 году Крыму, а это тоже запрещено конвенцией.

Война сказывается и на мировом арт-бизнесе, музейных обменах. Санкции резко усложнили логистику, затруднили финансовые расчеты. России объявлен международный культурный бойкот. Что теперь будут выставлять российские галереи, увидит ли российская публика картины из зарубежных собраний, и наоборот? Наступит ли культурная изоляция? Среди российских олигархов, попавших под санкции, немало крупных коллекционеров. Что будет с их коллекциями? Ведь произведения искусства это тоже активы, и их сегодня тоже арестовывают.

Вот несколько примеров.

В Париже с сентября прошлого года по апрель нынешнего проходила открывшаяся ещё до войны выставка картин из собрания братьев Морозовых. Хоть и с приключениями, но картины, принадлежащие государственным музеям России, вернулись, но два полотна задержаны, потому что их владельцы, Петр Авен и Вячеслав Кантор, оказались включены в санкционные списки.

То же самое произошло с выставкой работ Карла Фаберже в лондонском музее Виктории и Альберта: все государственные экспонаты вернулись, а яйцо и портсигар, принадлежащие русскому олигарху Виктору Вексельбергу, остались в Лондоне.

Почему не арестовывают государственную собственность? Потому что существует международная конвенция об иммунитете культурных ценностей, принадлежащих государству, от судебных исков, арестов и конфискаций. А вот частная собственность таким иммунитетом не пользуется.

Крупнейшие музеи мира исключают русских олигархов из состава попечительских советов или они уходят сами, как ушел Владимир Потанин из совета попечителей нью-йоркского музея Гугенхайма. Аукционные дома отменяют русские торги, закрывают свои офисы в России и даже, что уж совсем неслыханно, обещают сотрудничать в поисках активов русских олигархов. Для разговора обо всем этом я пригласил главного куратора Женевского музея искусства и истории Ладу Умштеттер.

Лада Умштеттер

– Лада, для начала: сколь значительную роль играли русские олигархи в мировом арт-бизнесе?

– Я бы не стала её переоценивать. Конечно, они играли огромную роль в функционировании рынка искусства, потому что покупали много, много русского искусства и не только русского. Как мы знаем, Роман Абрамович самые дорогие картины покупал с лёгкостью. Безусловно, русские покупатели играли большую роль для больших аукционных домов, в которых за последние 15–20 лет открылись и преуспели большие русские департаменты, работавшие фактически на русских олигархов. То, что русские бизнесмены входили в попечительские советы крупных музеев, особенно американских – ну так музеи привыкли привлекать богатых людей в свои попечительские советы. В этом не было ничего особенного, они не приносили намного больше денег или больше каких-то проектов.

В культурной жизни выставок русского искусства и выставок европейского искусства из российских музеев по большому счету не так много в мире было даже не последние годы, а начиная с 1990-х годов. Это не связано никоим образом, конечно, с плохим отношением к русскому искусству, а связано с банальной причиной – с тем, что Эрмитаж после горбачёвской перестройки (когда был огромный интерес к русскому искусству, потому что открылись границы, хотелось посмотреть вещи, которые находятся в России) первым начал брать деньги за аренду экспонатов. В принципе в международном музейном сообществе обычно никто этого не делает. Безусловно, организатор выставки платит много, он платит за страховку, он платит за транспорт, он платит даже за реставрацию каких-то экспонатов, если это необходимо. Но аренду не принято требовать друг у друга, это такая давняя традиция западная. Россия – единственный партнер с крупными музеями и очень хорошими коллекциями, который с 1990-х годов стал очень дорогим партнером.

Организовать выставку русского искусства очень сложно. Третьяковка несколько лет назад делала в Лозанне выставку русского пейзажа XIX века – Исаак Левитан, Архип Куинджи и так далее. Плюс ко всем тратам установили плату в 5–7 тысяч долларов за аренду картины. То есть вы можете себе представить, если 70–80 картин выставлялось, какая сумма добавляется ко всем другим тратам? Кроме того, это партнер очень сложный. Русские музеи не только требовали деньги за аренду экспонатов, но ещё и указывали, как надо выставлять, каким образом, можно ли рядом повесить такое произведение или такое, – то есть это очень сложный процесс. Позволить себе такие выставки в итоге могли только очень крупные музеи – Центр Помпиду или национальные музеи Франции, в Лондоне кто-то.

– В начале марта Министерство культуры России и отдельно Эрмитаж ввели мораторий на выставки в США и Европе сроком на год, ссылаясь на риск невозвращения экспонатов. Это, конечно, ложная причина, поскольку собственность государства никто арестовывать не собирается. Крайне негативное впечатление на мировое музейное сообщество произвело недавнее интервью директора Эрмитажа Михаила Пиотровского, поддержавшего войну с Украиной. Понятно, что он госслужащий высокого ранга, но всё-таки за язык его никто не тянул, именно его ранг давал ему возможность промолчать, как промолчали многие другие. Лада, то, что вы сказали, относится к государственным музеям. Но мы сейчас говорим о частных коллекциях.

"Ротшильдовское" яйцо Фаберже, выставленное на продажу на аукционе Christie's в ноябре 2007 года

– Работать с частными коллекциями проще. Русские частные коллекционеры не просили арендную плату, они прекрасно понимали, что вещь, которая показана в музее, поднимается в цене. Второй момент: русское искусство, кроме русского авангарда, в мире знают плохо, так что организовать выставки очень дорого и очень сложно. А чем меньше их организовывают, тем меньше публика их просит и знает.

Сказать, что Россия, российские музеи, российские олигархи, крупные коллекционеры играли огромную роль в культурной жизни, к сожалению, нельзя. Это никак не связано ни с войной, ни с ситуацией сейчас в мире – это данность. Приведу пример. Известный коллекционер, очень богатый человек Вячеслав Кантор, у которого довольно большая коллекция русского искусства конца XIX – начала ХХ века, не смог найти в Швейцарии другую площадку для выставки, кроме как в ООН, в небольшом выставочном пространстве во Дворце наций, что очень несерьезное место для такой коллекции. Потому что нет к русским коллекционерам особенного доверия, всегда появляются какие-то сомнения. Вот аукционные дома действительно очень ценили русских, российских богатых людей, работали на них. Как они сейчас будут из этого положения выходить, я не очень понимаю, теряют они очень много.

– А где вообще физически эти коллекции хранятся?

– Мы не знаем этого абсолютно точно. Например, Петр Авен собирался открыть огромный музей русского искусства в Риге. Здание, по-моему, сейчас "заморожено", у Авена, наверное, были какие-то вещи там (по словам самого Авена, заморожены банковские счета, предназначенные для реконструкции здания. – В. А.). Но, конечно, многие вещи хранятся во фрипортах. В частности, в Женеве огромный фрипорт, где, насколько я знаю, огромные коллекции не только русских, но и других богачей. Те же аукционные дома хранят там какие-то очень дорогие и важные вещи. Экспонаты находятся там годами, они просто переходят в другое владение, но остаются там же. Но узнать конкретику сложно, это всё покрыто тайной и мраком.

– Поясню, что такое фрипорт. Это хранилище ценностей, депозитарий, причем освобожденный от таможенного досмотра, своего рода офшор. Юридически хранящиеся во фрипорте ценности считаются транзитными товарами, они как бы ещё не прибыли в место назначения, а потому освобождены от налогов и пошлин. О содержимом фрипортов их администрация ничего не знает, туда нельзя прийти с судебным ордером. Скажите, а могут владельцы, которые находятся под санкциями, попробовать что-то продать из этих коллекций, благо перевозить ничего никуда не нужно? Были сообщения о том, что по меньшей мере шесть русских олигархов пытались по-тихому продать полотна из своих коллекций – Пикассо, Модильяни, Уорхола. Законны будут такие продажи?

Картина Леонардо да Винчи "Спаситель мира" из коллекции Дмитрия Рыболовлева продана в 2017 году на аукционе Christie's за рекордные 450 миллионов долларов. Покупатель – саудовский принц Бадр бен Абдулла бен Мухаммед бен Фархан Аль Сауд

– Я думаю, что, конечно, продать это в западном пространстве открытым способом невозможно. Но наверняка есть другие способы, через какие-то другие организации, через подставных лиц. Но это будет очень сложно, потому что все эти подставные лица, особенно если они находятся в Европе, в Америке, многим рискуют во всех смыслах. Рискуют, с одной стороны, проблемами с правительствами своих стран, с другой репутацией. Мы видим, что отменяются концерты русской музыки, отменяются показы русских фильмов и так далее. Это такие инициативы на местах, люди хотят показать, что они против войны и за Украину. Я лично такой способ поведения не поддерживаю, потому что считаю: способствовать ещё большей изоляции России – это тоже игра на стороне Путина. Культура – единственное ещё открытое пространство, которое может помочь диалогу и последующему снятию этого занавеса, который опускается вокруг России. Я и многие мои коллеги работаем над этим, говорим с журналистами, пытаемся объяснить, сколь ошибочно делать такие шаги в плане культуры. Но, безусловно, очень многие люди и организации, в частности аукционные дома, которым совершенно невыгодна эта ситуация с российскими олигархами, вынуждены идти на ограничения продаж и показов – им нужно чётко демонстрировать свою позицию, поддержать репутацию, чтобы не потерять других своих клиентов. В этом тоже большая проблема.

– В России сейчас существует какое-то значимое изобразительное искусство, какие-то имена, известные миру, которые оказались в изоляции? Я понимаю, что практически все известные на сегодняшний день российские художники (по крайней мере те, кого знаю я) живут на Западе, и все находятся в оппозиции к путинскому режиму. Поэтому, например, так и не открылась выставка Гриши Брускина в Москве – "по техническим причинам", как было сказано в пресс-релизе Третьяковки. Кто-то в России остается из значимых имен?

– Вы знаете, если мы говорим об изобразительном искусстве, о современном искусстве, то на самом деле нет. К сожалению, Россия не смогла выйти в этой области на какой-то высокий международный уровень. Художники, известные на Западе, – это художники, которые находятся в конце своей карьеры. Это, конечно, Эрик Булатов, Илья Кабаков, все те, кто живет в Европе, в США, они выставлялись ещё до перестройки на Западе. Сейчас, если вы попросите любого человека, интересующегося более или менее искусством, назвать хоть одного современного российского художника, никто не назовет ни одного имени. То же можно говорить обо всем постсоветском пространстве, не только о России, но и об Украине, и о Центральной Азии, и о странах Балтии. Все эти страны находятся немножко вне рынка, современное искусство делается в основном в Европе и в Америке. Это связано с очень простой причиной, на мой взгляд, – с тем, что у нынешних постсоветских стран было огромное отставание.

– Но все-таки современный российский акционизм вызывает резонанс на Западе.

– Конечно. Группа "Война", например, нарисовавшая огромный фаллос на мосту в Петербурге, который поднимался прямо напротив здания ФСБ. Такого рода акции, конечно, привлекают внимание, но всё же вызывают интерес скорее политического сообщества.

– Куда же подевался интерес к современному русскому искусству? Ведь он был, я помню. И что значит "отставание"? Это же не гонки.

Роман Абрамович и Дарья Жукова на открытии музея современного искусства "Гараж". Москва, сентябрь 2008 года

– Я думаю, это связано со многими причинами. С тем, что, в общем-то, по большому счету все институции современного искусства, все структуры обучения не развивались в России в том же ритме, в каком развивались здесь, например, – я имею в виду на Западе, в Европе, в Америке. Поэтому не было людей, которые могли помочь разобраться, куда идти, надо ли повторять всё, что было сделано, пытаться сделать, как они, или сделать что-то свое, может быть, продолжать в чём-то другом. То есть все были как-то потеряны. Многие в начале 1990-х очень хорошо продавались именно потому, что было открытие границ. Было немало выставок, кстати говоря, молодых современных российских художников. А потом это все увидели и поняли, что, конечно, это любопытно, но ничего такого особенного в этом нет, и русские художники вошли в общий круг этого искусства, оказались на каких-то не последних, конечно, позициях, но где-то далеко за лидерами.

Все, что происходит в области современного искусства в России, какие-то биеннале, галерея Марата Гельмана, "Винзавод" – какие-то у них у всех были проблемы с властью. То есть всем было понятно, что это никому не нужно. последний большой проект – это знаменитый дом культуры ГЭС-2, открытый на деньги Леонида Михельсона в начале декабря 2021 года в Москве, но площадка эта тоже очень специфическая. Потому что, с одной стороны, заказывается Ренцо Пиано реновация, фантастические идеи, рестораны, издательства, место для перформансов, очень много замечательных идей, многие художники приглашаются, а с другой стороны – всё делается под оком правительства. Что довольно странно, потому что никто не просит у правительства деньги, деньги есть, частные, можно вроде бы сделать как хочется. Но нет, мы по привычке... Естественно, кто первый посетитель – конечно, Путин, конечно, он будет смотреть и чем-то будет недоволен или доволен.

– Никита Сергеевич Хрущёв в Манеже.

В Доме культуры "ГЭС-2" на Болотной набережной

– Совершенно верно. То есть опять, несмотря на то что за этим частные, не то что абы какие деньги, а деньги "Новатэка", но Михельсон – человек, приближенный к Путину. Вот и получается, что и с частными деньгами сложно сделать свободные, открытые площадки.

– Получается, что в России частные деньги есть, а независимых нет. И художник, который берет эти деньги, оказывается в двусмысленной, двойственной позиции.

– Она двойственная была во всех различных фондах, которые помогали. Знаменитая теория, которая сейчас не то что потерпела свой крах, но всё-таки летит в тартарары – это теория малых дел. То есть мы сделаем что-то хорошее, ну получим деньги от государства – не страшно, главное, продвигаемся, неважно, поддерживаем ли мы Путина на выборах, но зато выбьем деньги для инвалидов или для каких-то структур. То же самое было и в искусстве: я сделаю хороший фильм как я думаю, как я хочу, но ничего страшного, возьму деньги у правительства, иначе как его сделать?

– Если помните, у Стругацких в "Гадких лебедях" герой-писатель произносит такую фразу: "Продаваться надо легко и дорого – чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что и продаваясь, ты наносишь ущерб противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным".

– Совершенно верно.

– Расскажите о вашей выставке, над которой вы работали вместе с сестрой и моей постоянной собеседницей Радой Ландарь и Женевьевой Пирон. Речь идёт о выставке советского артефакта, на обложке каталога которой изображен граненый стакан, наполненный семечками.

– Это был огромный выставочный проект, одна большая выставка, посвященная в основном советским вещам. "Утопия повседневности" называлась. Мы взяли 1953–1985 годы. Параллельно проходила выставка платьев советской элиты, "Советский гламур" называлась. Очень была интересна реакция многих людей на эту выставку. Потому что мы старались сделать ее максимально нейтральной, насколько возможно, мы не хотели делать выставку ностальгической, напоминанием о нашем детстве, о детстве наших родителей, бабушек, дедушек, а хотели показать просто ситуацию с этими предметами, максимально уважительно к ним отнестись. Русские люди, которые приходили на эту выставку, реагировали совершенно различным образом. Одни говорили: что же вы так мало говорили о ГУЛАГе, о репрессиях, об ужасе советского режима? А какая-то другая часть говорила: господи, зачем же этим людям показывать эту лампу старую или стакан гранёный ужасный? Почему вы не показали наши достижения в космосе?

Меня это очень радовало, потому что я для себя решила: видимо, наша выставка получилась нейтральная, раз такие мнения. То же самое я слышала от швейцарцев, от французов, которые на ней были. Одни говорили: что же вы не показали нам побольше каких-то ужасов? А другие говорили: ну что вы, все-таки было бесплатное образование, столько всего было. Наверняка были получше предметы, лучше одевались.

Один из залов выставки "Утопия повседневности"

– Лада, а на вашей собственной работе как куратора музейного эта война отразилась?

– Вы знаете, нет. Потому что у нас не было проектов с Россией. Я в Швейцарии много лет, когда работала директором музея, намеревалась делать прекрасные русские выставки, но мне это не удалось. Расскажу анекдот. "Газпром" должен был нам дать очень много денег на некую выставку. Я была счастлива: наконец-то что-то такое получила! Но в последний момент меня вызвали, сказали: "Сейчас подпишем, сейчас дадим большую сумму. Но только, вы знаете, – сказал мне начальник, который этим занимался, – у меня к вам маленькая просьба, потому что моя жена – художник". И он протянул мне буклет с её картинками, которые, наверное, нарисованы лучше, чем нарисовала бы я, но ненамного. Я поняла, что не могу выставить в музее, даже в холле, хотя бы три картины непрофессионального художника. Он сказал: "Если вы хотите получить эту сумму, то повесьте картины где угодно". Я сказала: "Нет", и на этом наше сотрудничество закончилось.

Я провела несколько экскурсий для украинских беженцев, потому что их здесь много. Я позвонила в центр, который этим занимается, сказала: "Вы знаете, я не могу помочь ни деньгами, ни жильем, но могу предложить зрелища. Если хотите, с удовольствием возьму группу и покажу им швейцарскую живопись, искусство, расскажу про историю, про культуру через живопись". Просто толпы людей хотели прийти. Я очень нервничала, потому что мне надо было на русском говорить, сказать, что я из Москвы. Это было совершенно потрясающе: они мне сказали, что первый раз чувствуют себя, как будто они в прошлой мирной жизни. Потому что с ними занимаются не тем, как их расселить, что им дать поесть, а просто показывают им картины и говорят о чём-то таком, совершенно не связанном с войной. И я это продолжаю делать...

Вот одно из последних сообщений на тему, о которой мы сегодня говорим с главным куратором Женевского музея искусства и истории Ладой Умштеттер. В Лондоне отменилась запланированная на сентябрь выставка украинского искусства, организованная российским коллекционером и меценатом Игорем Цукановым, которого консультировал известный галерист Марат Гельман. Казалось бы, что плохого в такой выставке? Но украинские партнёры заявили, что в такое время для них невозможно сотрудничать с какими бы то ни было российскими институциями. В конце концов из проекта вышел и Марат Гельман. Ну и в качестве анекдота: на яхте, арестованной на Фиджи и переданной США, – ее называют "яхтой Керимова", – нашли яйцо Фаберже. Что оно там делало? Наверно, украшало салон. А может, хозяин спрятал его там и забыл...

Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода

Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCASTS – SPOTIFY