Любовь Соболь после приговора: «Не надо молчать, не надо бояться» (ВИДЕО)

В Москве суд признал виновной и приговорил к году исправительных работ условно с удержанием 10% зарплаты в доход государства юриста Фонда борьбы с коррупцией (ФБК) Любовь Соболь по делу о проникновении в квартиру предполагаемого сотрудника ФСБ Константина Кудрявцева.

Условный приговор для Любови Соболь может стать реальным, если она не будет вовремя отмечаться в уголовной инспекции: тогда наказание заменят на настоящие исправительные работы. Свою вину Соболь не признала, во время оглашения приговора она назвала происходящее "стыдом и позором".

В интервью "Настоящему Времени" Любовь Соболь рассказала о своем отношении к приговору, о том, собирается ли уезжать из России, и о том, что можно сделать для Алексея Навального.

Интервью Любови Соболь после вынесения ей приговора

– Любовь, здравствуйте. Спасибо большое, что вы нашли для нас время. Я видела короткое интервью, которое записали с вами до оглашения приговора, когда вы сказали, что вы не наивный человек и ни на что хорошее не надеетесь. Тем не менее расскажите, какую реакцию у вас вызвал приговор именно в том виде, в котором он был сделан.

– Конечно, я считаю приговор неправосудным, несправедливым, необоснованным и незаконным, потому что приговор должен ссылаться хотя бы на какие-то доказательства. В деле очень много несостыковок, нет весомых доказательств вообще. В самом деле есть, наоборот, показания потерпевшей, дочери Кудрявцева Субботиной, о том, что моральный и физический вред ей не причинен. По сути Кудрявцева (Константин Кудрявцев, предполагаемый сотрудник ФСБ, который рассказал Навальному детали его отравления. – НВ) вообще никто не спрашивал, а он собственник квартиры, в которую, по версии следствия, я проникала. То есть как минимум нужно было собственника квартиры спросить, давал он согласие на проход в жилище или не давал, может быть, кого-то приглашал в гости к себе, а может быть, не приглашал. Но у следствия, у гособвинения, у суда таких вопросов не было. Они все очень быстро отклонили ходатайство с нашей стороны защиты. Мы предлагали заслушать экспертов в судебном заседании, предоставляли свои экспертизы, еще что-то, но во всем этом было отказано нам, поэтому удивления у меня приговор не вызвал. Примерно суд так и развивался, очень быстро, слаженно пытались меня как можно быстрее осудить.

Что касается самого решения, то мы, конечно же, будем его обжаловать, о чем заявлял и мой адвокат Владимир Воронин. Он сказал, что еще вчера было понятно все по финальному заседанию, по тому, как оно идет, что приговор будет обвинительным, поэтому он подготовил краткую апелляционную жалобу, которая сейчас, после получения приговора, будет дополнена.

На самом деле я не совсем услышала финал своего собственного приговора, потому что в комнате стояло очень много сотрудников Федеральной службы судебных приставов в бронежилетах и форме. Они буквально ограждали судью, прокурора от меня. Меня они не посадили в клетку, как других подсудимых, потому что статья небольшой тяжести и у меня не было СИЗО до этого, но при этом они действительно создали такой живой щит. Поэтому мне просто из-за плеч было трудно расслышать приговор. Насколько я расслышала, там условное осуждение.

Мы понимаем, что условное осуждение, с одной стороны, в России по политическому делу можно считать оправдательным приговором. Но с другой стороны, условное осуждение – это коварная мера, потому что вот так по щелчку пальца она меняется на реальное наказание за любую административку. А мы знаем, как в России выписывают административные правонарушения: к тебе подошел сотрудник полиции и повел куда-то в автозак. А потом тебе выписывают 19.3: "Неповиновение законным требованиям сотрудника полиции". И пусть у тебя будет хоть миллион видео о том, что к тебе никакие требования не предъявлялись, тебе потом все равно скажут: "Нет, вы не повиновались законному требованию, основания не доверять рапорту сотрудника полиции не имеется".

Это такой короткий поводок, на который Кремль меня хочет посадить, чтобы я молчала, не задавала вопросы про дворец Путина, не отстаивала права россиян – вообще сидела бы тихо, помалкивала и, желательно, не занималась никакой общественной деятельностью в России. Буду ли я заниматься общественной деятельностью, отстаивать права, задавать вопросы про коррупцию высшим чиновникам в России? Конечно, я буду продолжать это делать. Я считаю, что имею на это право.

– Вы будете оставаться в России?

– Ну а куда я денусь? Я остаюсь в России, моя семья живет в России, я всю жизнь жила в России. У меня никогда не было ни недвижимости, ни счетов за рубежом. Вся моя жизнь связана, конечно, с Россией.

Я скрываться никуда никогда не собиралась, я открыто и гласно занимаюсь политикой в России, общественной деятельностью. Отстаивать свою позицию по уголовным делам, я тоже считаю, нужно открыто и гласно – собственно, я это и делаю. Поэтому никуда убегать, скрываться я не собираюсь, живу в России, живу по совести.

– Команда Алексея Навального всегда имела репутацию коллектива, у которого всегда есть план. Буквально на любой сценарий развития событий есть какое-то контррешение. Есть ли такой план сейчас, учитывая, что Алексей в тяжелом состоянии находится в Покрове, а также то, как широко сейчас по всей стране преследуются сторонники Навального, представители его штабов. Остались ли какие-то инструменты борьбы, учитывая, что предстоит очень тяжелый политический сезон?

– Не только сезон, а вообще в России любому независимому политику или даже человеку, который не занимается политикой, а просто говорит правду, живет честно, по достоинству, не хочет платить взятки, – ему вообще в принципе непросто живется.

Что касается Навального – то, что происходит с ним, это просто невозможно словами описать. Это попрание всех норм права, элементарных прав человека: отказывать в медицинской помощи человеку – это не видано нигде. Это какие-то варварские методы борьбы с политическими оппонентами. На медицинскую помощь могут рассчитывать все: и хорошие, и плохие, и святые, и убийцы, насильники – все должны иметь возможность получить качественную медицинскую квалифицированную помощь. И у заключенных формально, на бумаге есть право на получение медицинской помощи, на приглашение врача в колонию. Навальному в этом праве почему-то отказывают, никак это не мотивируют, потому что невозможно придумать, почему это его право нужно не соблюдать.

А что касается того, что делать, то я вам не выдам сейчас рецепт типа "а давайте сделаем вот это или это, и будем жить в прекрасной России будущего, и Навальный будет на свободе". К сожалению, не существует такого [плана] "раз-два-три", который можно четко выполнить – и завтра все будет хорошо. Как минимум надо привлекать внимание ко всему беспределу, потому что все грязные делишки люди в Кремле любят делать в тишине, они очень не хотят, чтобы кто-то обсуждал Навального. Они хотят изолировать его в колонии, чтобы все про него забыли. Так давайте про него говорить, давайте рассказывать, что несправедливо. Вот я вам сейчас футболку покажу "Где уголовное дело по отравлению Навального?".

Давайте записывать видео, давать комментарии в СМИ. У вас есть знакомый, условно говоря, блогер, у которого есть какая-то аудитория, – попросите его написать об этом беспределе, попросите рассказать, предать какой-то огласке. У вас есть собственные социальные сети – напишите там. Нет у вас подписчиков, так поставьте ретвиты, лайки тем, у кого есть подписчики. Есть возможность распечатать листовку, так распечатайте листовку. И так далее. Кто-то выходит на митинги, кто-то боится выходить на митинги – все люди разные. Но как минимум не надо молчать, не надо бояться, нужно что-то делать, потому что это наша страна и другой страны у нас нет. Если сейчас так поступают с Навальным, то значит, так поступить могут буквально с каждым человеком.

– Вы сказали про митинги. Я хотела спросить про сайт и инициативу FreeNavalny со сбором подписей. Сейчас, если я не ошибаюсь, там уже больше 430 тысяч. Следите ли вы за тем, как увеличивается эта цифра, и какие у вас ощущения?

– У меня ощущения одни: конечно, я видела это по другим всем протестным акциям, что люди, которые выходят на митинги, часто боятся регистрироваться на сайте, потому что заранее они боятся, что каким-то образом взломают эту базу данных, хотя у нас данные никогда не утекали. Мы всегда очень бережно относимся к персональным данным наших сторонников, все охраняем и понимаем, что какие-то злоумышленники со стороны тех же самых спецслужб могут захотеть взломать эти базы. Но люди часто боятся ставить какие-то отметки, куда-то регистрироваться, чтобы к ним заранее никто не пришел и не взломал им дверь болгаркой или еще что-то не сделал.

– Потому что они смотрят новости.

– Да, как правило, если по опыту смотреть, людей на протестные акции выходило больше, чем было отметок где-то в социальных сетях, потому что кто-то приходит с другом, кто-то приходит с бабушкой, коллегой, мужем, родственником, и не всегда кто-то отмечается. Например, я знаю несколько человек, которые готовы выходить на акции и которые до сих пор не поставили отметки по разным причинам, абсолютно по разным. Это какой-то показатель того, что людей очень много. А то, что много, – конечно.

Сейчас заранее никто не может сказать, будет ли эта акция объявлена властями несогласованной. Но даже если предположить, что акция будет объявлена незаконно властями несогласованной (хотя мы все знаем, что в России уведомительный порядок согласования акций, а не разрешительный), то мы должны уже сейчас предполагать, что это будет крупнейшая акция, которая будет объявлена властями несогласованной.

Я могу сказать только одно: сейчас я считаю, что каждый должен делать в меру своих возможностей, в меру своей смелости, решимости хоть что-то для того, чтобы просто не дать этим мерзавцам убить Навального в тюрьме.

– А вы думаете, они приняли уже где-то это решение и, невзирая на какие-то возможные последствия со стороны других стран, подумали, что можно так поступить?

– Знаете, мне трудно залезть в голову Путину и что-то за него говорить, но я думаю, я бы хотела верить, что нет, я бы хотела надеяться, что нет. Но мы все знаем, что 20 августа Навального пытались убить.