Золотой век сталинизма

Сергей Медведев: В издательстве НЛО вышел фундаментальный труд историка и культуролога Евгения Добренко "Поздний сталинизм". Это очень важный период в истории советского государства.

Чем интересен этот период между 1945-м и 1956-м годом, победой и ХХ съездом? Почему именно в эти годы были отлиты в бронзе, сформированы советская империя, советская нация, "большой стиль"? В чем сходство позднего сталинизма с современной эпохой? У нас в гостях автор книги, профессор Венецианского университета Евгений Добренко.

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: Книга "Поздний сталинизм" посвящена одному из наименее изученных периодов советской истории. В ней рассматривается связь между послевоенной советской культурной политикой и политической культурой. Через литературу, кино, театр, музыку и массовую культуру автор показывает историю эпохи: как создавалась советская нация, каковы ее основные фобии и образ врага, которые впоследствии определили образ сегодняшней России. Именно тогда сложились классические формы советской империи, великодержавность, "большой стиль" в культуре и политике и культ вождя – все те черты, по которым ностальгируют в современной России.

Уже несколько лет подряд россияне называют Сталина самым выдающимся деятелем отечественной истории. В 2021 году, по данным Левада-центра (организация принудительно внесена в реестр иноагентов), эта цифра достигла 56%.

Сергей Медведев: На обложке книжки – горельеф Вучетича. Практически на всех изображениях того времени люди смотрят немного вверх, взгляд обращен не к соседнему человеку, а в заоблачное пространство. Это типичное свойство культуры той эпохи?

Евгений Добренко: Да. Вы увидите этот же странный взгляд не только в таких помпезных произведениях сталинской эпохи, но даже и в бытовых. Например, в известной картине "Переезд на новую квартиру" с портретом Сталина люди смотрят в какую-то пустоту. На самом деле они смотрят в "красный угол", туда, где должна быть икона, и портрет Сталина выполняет как бы функцию зеркала, то есть фактически это отраженная икона с того угла, которая смотрит на нас. Несомненно, здесь есть религиозная, понятная зрителю и потребителю культура, религиозное семантическое поле, которое очень важно для понимания культурных продуктов того времени.

Сергей Медведев: Сталинизм был религиозным культом?

Евгений Добренко: Нет, он был, прежде всего, политическим проектом. Но он очень сильно опирался на готовую образность, на готовое воображаемое. В такой стране, как Россия (а это была патриархальная, крестьянская страна) апелляция к сформировавшейся церковной образности была абсолютно очевидной. Власть, которая хотела быть услышанной массами, хотела продвинуть свою повестку дня, утверждала свою легитимность главным образом через культуру и искусство.

Сергей Медведев: Это ведь время абсолютного утверждения сталинизма, самого Сталина: ему уже не нужны никакие оправдания, никакое наследие Ленина, никакое наследие революции. Это страна, победившая в войне, оправдавшая себя перед богом, и Сталин уже обладает абсолютной легитимностью.

Евгений Добренко: Именно это показалось мне ключом к пониманию той эпохи. Поздний сталинизм, именно этот очень важный послевоенный кусок между, условно говоря, днем победы и ХХ съездом (или, скажем, смертью Сталина и потом арестом Берии) положил конец сталинской эпохе. Был еще небольшой период двухлетний инерции. Прошел ХХ съезд, в эпоху оттепели началась десталинизация со всеми ее откатами и приливами, но это была попытка реформирования той эпохи.

Евгений Добренко

Фактически до 1945 года советский режим находился в постоянном цейтноте, связанным с недостаточной легитимностью. Большевики пришли к власти в крестьянской стране с идеями пролетарской революции. Они утверждали, что совершили пролетарскую революцию и утверждают диктатуру пролетариата. Будучи в здравом уме, каждый понимает, что нельзя считать легитимным режим, установивший диктатуру пролетариата в крестьянской стране: говоря современным языком, это просто неправильный месседж. Тогда вы должны искусственно создавать этот рабочий класс, чем сталинизм и занимался довольно интенсивно, одновременно разрушая крестьянство (процесс индустриализации и коллективизации).

Кроме того, эта недостаточность легитимности была очевидна после разгрома Учредительного собрания, во время Гражданской войны, в эпоху НЭПа, когда большевики вынуждены были отступить, и в эпоху Большого террора. о Большой террор, в конечно счете, был вызван именно тем, что Сталин ощущал нестабильность своего положения, недостаточную легитимность, он продолжал ее утверждать, для него это было чрезвычайно важно для утверждения режима единоличной власти.

Во время войны было поставлено на карту существование страны. Эта наиболее опасная точка была успешно пройдена, и после этого, конечно, страна вступила в совершенно другой мир. Ведь Советский Союз до войны был, по сути дела, одной из стран-изгоев: он был изгнан из Лиги наций вместе с нацистской Германией после событий 1939 года. Буквально сразу после победы страна-изгой вдруг превращается не просто в сверхдержаву, но в один из двух полюсов.

Сергей Медведев: Появляется глобальное измерение, которого не было у СССР до войны. В книге вы пишете, что именно тогда, после войны, между 1945-м и 1953 годом рождается советская нация. То есть это период зарождения исторической общности людей: не до войны, не в Большом терроре, не в Гражданской войне, не в революцию, а именно после войны рождается нация.

Евгений Добренко: Война практически впервые дала стране коллективный опыт исторической трагедии. Сталинизм – это, по сути дела, институализированная форма гражданской войны. Сталинский режим находился в постоянном конфликте с населением страны. Иногда этот конфликт принимал острые формы, как во время коллективизации, Сталин сам говорил, что это была практически гражданская война с миллионными жертвами.

Русская революция длилась полвека, она началась в 1905 году и закончилась в 1953-м. Часто любят повторять, что Сталин принял страну с сохой, а оставил с ядерной бомбой. На самом деле Сталин принял страну с совершенно разрушенной идентичностью. Период революции, период Гражданской войны – это катаклизмы, которые привели к разрушению национальной идентичности.

Сергей Медведев: Идентичность являлась уже русской национальной имперской, русской великодержавной? Послевоенные годы – это же и период "борьбы с космополитизмом", и антисемитизма: неизвестно, чем обернулось бы "дело врачей", не умри Сталин 5 марта 1953 года. Эта идентичность является более националистической, уже опровержением интернационализма, великорусским шовинизмом, империализмом?

Евгений Добренко: Несомненно, после войны она именно в таком качестве и утверждалась. При всей риторике дружбы народов это была абсолютно официальная идеология Старшего брата. Это русоцентричная идентичность. И это, конечно, не случайно, ведь в течение войны огромные массы населения внутри СССР подвергались массированной пропагандистской обработке националистического характера. Врагом был не немецкий капиталист, а немец – это этнический враг. Разумеется, во время войны в этой пропаганде участвовали все: и литература, и публицистика, и "убей немца", от Симонова до Эренбурга. А население оккупированных территорий было подвергнуто интенсивной националистической антисемитской пропагандистской обработке, тоже этнической.

Сергей Медведев: Существуют теории о том, что, если бы не смерть Сталина, "дело врачей" могло развернуться в более системные репрессии против евреев.

Евгений Добренко: Понятно, что это была прелюдия к задуманной Сталиным большой чистке, понятно, кто был намечен в качестве жертв этой чистки – прежде всего Молотов и другие из ближайшего сталинского окружения. Спор идет только о том, дошло ли бы дело до массовой высылки евреев на восток.

Сергей Медведев: О феномене позднего сталинизма рассуждает филолог Илья Кукулин, доцент Школы культурологии Высшей школы экономики.

Илья Кукулин

Илья Кукулин: Это было время, когда советские политические, культурные практики, которые были выработаны в эпоху второй половины 20- и в 30-х годах и трансформированы во время Второй мировой войны, отвердевают в "большой стиль". Государство презентовало себя как вечное, достигшее абсолютной полноты существования, и лучше оно быть не может. Тогда, как пишет Евгений Добренко, Ермилов выдвигает лозунг "Прекрасное – это наша жизнь", и предполагается, что никаких серьезных улучшений быть не может. Тогда впервые и Сталин, и вслед за ним огромное количество больших и малых идеологов тихо отказываются от идеи значительного прогресса и эволюционного движения к коммунизму. Люди видят, что вокруг них есть очень много того, что их пугает, что они воспринимают как зло или как то, что им кажется неуправляемым, им хочется противопоставить этому злу какую-то абсолютную чудотворящую силу, иррациональную, может быть, страшную и пугающую, но тем она надежнее. Это один вариант, почему Сталин привлекает такое внимание.

Второе: с ним ассоциируется идея некоего величия. Сейчас такое время, как справедливо писал поэт и эссеист Григорий Дашевский, что людям часто хочется ассоциироваться с какой-то большой, значительной силой, потому что частный человек, кажется, ничего не может и ничего не решает в современном мире.

Сергей Медведев: Один из вечных вопросов русской жизни – Сталин как архетип российской власти. Это формируется именно в тот момент: Сталин имманентен России, имманентен русской власти? Он – производство всей длинной традиции русской истории, продукт, или, наоборот, этот период и дальнейшее рождается из головы Сталина?

Евгений Добренко: И то, и другое. Сталин, несомненно, оказал колоссальное влияние на этот процесс, в нем очень сильно отразились и сталинская паранойя, и сталинская мстительная злоба: очень многие персональные черты. С другой стороны, сталинизм – это вирус, которым заражена русская история, и он в ней периодически оживает, иногда приобретая более мягкие формы, а иногда протекая в страшных формах. Этот вирус, которым заражен организм российской политической культуры, культура насилия, отсутствие установки на диалог, на реальный политический процесс, конечно, присутствует. Это один из глубинных пороков, которые находятся в самой природе русского государства.

Сергей Медведев: И общества, потому что контракт стоит на насилии.

Евгений Добренко: Несомненно, потому что это государство по-своему формирует общество. А с другой стороны, этот режим в разных своих модификациях, говоря словами Ахматовой, более вегетарианской или менее вегетарианской, является, несомненно, продуктом этого общества. Существует запрос на определенных политических деятелей, на определенную политическую повестку дня, и, конечно, свято место пусто не бывает, лидеры появляются.

Сергей Медведев: Путинская Россия родом как раз из позднего сталинизма? Часто говорят: 1937 год, а мне кажется, не 1937 год с его пассионарностью, а скорее поздний сталинизм, эти бронзовые формы, гигантомания, великодержавность, культ победы, культ прошлого, невероятная архаизация.

Евгений Добренко: Антизападничество. Формирование нации всегда происходит на образе другого – это фундаментальный закон. Враг в лице Америки – это не продукт 1937 года, Америка вообще отсутствовала в советском воображении в 30-е годы, она появляется как враг именно после войны. Антизападничество, конечно, было всегда, но то, что оно сконцентрировалось именно на Америке, это результат Второй мировой войны.

Если вы спросите у людей, которые считают Сталина великим, где, собственно, тот положительный Сталин, которого они себе представляют, они скажут, что им совсем не нравится Сталин эпохи коллективизации, потому что у всех кто-то был раскулачен, репрессирован, и никому не нравится Сталин 1937 года. А тот позитивный Сталин – это лубочный Сталин, который начал производиться после войны: "мы великие, нас уважают, мы встали с колен".

Сергей Медведев: И это целиком и напрямую влияет на нынешнее состояние российского общества и российской власти. Не 1937 год, а именно 1945-53-й с ждановщиной, ненавистью к Западу, великодержавностью, культом победы, культом прошлого: нынешняя Россия во многом вышла из этой эпохи. Нужно внимательно вглядеться в нее и в самих себя, чтобы понять корни того зла, которое существует в настоящем.