Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Директор Московского Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова сегодня героиня нашей передачи. И мы у нее в гостях, в ее знаменитом, ее созданном и возглавляемом по сей день музее.
(Видеосюжет об Ольге Свибловой. Закадровый текст:
С Ольгой Львовной Свибловой разговаривать непросто. Вниманием интервьюеров она давно уже не обделена, в личном паблисити не нуждается, и, видимо, поэтому, если соглашается на интервью, то использует его скорее для того, чтобы сказать то, что ей нужно сказать, а не для того, чтобы вступить в диалог и участвовать в нем, вслушиваясь в вопросы. А может быть, она вообще человек монолога, а не диалога. Возможно, впрочем, это мы попали под такое ее настроение. Час с лишним до начала съемки она вела какой-то напряженный телефонный разговор по поводу бюджета для ее музея, и пришла, все еще заряженная на то, чтобы убедить кого-то в чем-то. А темперамент такой, что быстро перестроиться, видимо, сложно.
Но именно благодаря этому темпераменту и целеустремленности Ольга Львовна и добилась того, чего она добилась, на ровном месте почти четверть века назад придумав и организовав свой музей – Московский Дом фотографии, как он первоначально был наименован. За это время она превратила его в один из ведущих мировых музеев на своем направлении и, главное создала в России моду на фотографические выставки и отношение к фотографии как к виду современного искусства. Ничего похожего в нашей стране до Свибловой не было. И за это ей, как говорится, большой респект.
Она не хочет говорить о политике, не видит смысла в «протесте ради протеста» и в «бла-бла ин дженерал». С этим можно не соглашаться, но это –ее позиция. Она считает, что надо делать свое дело. Похожую мысль излагал один из чеховских персонажей, но Ольга Свиблова, в отличие от профессора Серебрякова, дело делает хорошее и хорошо, и это ее жизненную позицию аргументирует. Заостряя свою мысль, она говорит, что ради достижения результата готова быть даже клоуном. В клоунском обличии Свиблову трудно представить, но ключ к пониманию собственной личности она таким образом дает, намекая на то, что ей нередко случается надевать маску. В интересах дела.
Музей
Леонид Велехов: Первое, что хотел вас спросить. Про вас говорят, что вы навязали России, российской публике интерес и любовь к фотографии как виду искусству, почти как Екатерина – картошку. И ведь, действительно, не было такой традиции. Это было прикладное дело - фотографии в домашних альбомах, фотографии в газетных репортажах, фотографии в иллюстрированных журналах, фотопортреты звезд плотниковские на обложках журналов… Даже замечательный Юрий Рост к своим фотографиям сочинял очерки-стори, придумав по сути дела новый жанр.
Ольга Свиблова: Он опередил концептуальную фотографию. Я вам отвечу. Фотография в России была.
Леонид Велехов: Была, конечно, я об отношении к ней, о ее восприятии!
Ольга Свиблова: Была замечательная традиция. Была замечательная школа. Был русский фотоавангард, которым мы заразили весь мир. Был Родченко, был Игнатович, был Петрусов, был Шахет, был Шагин. Без нашей фотографии трудно себе представить такой большой стиль, как модернизм. Если мы говорим о послевоенном периоде, то не было дома, в котором не было бы фотоаппарата и ванной, в которой запирался папа, дедушка, дети, с красной лампой и шел колдовской процесс проявки и печати фотографии. К фотографии не относились как к искусству, это да. Выставок практически не было. Они были, но их было очень мало.
Леонид Велехов: Тематические - к Дню Победы, и так далее.
Ольга Свиблова: Были тематические, их был мало, к сожалению. Не было традиции - смотреть фотографию. Это действительно так. Когда я занялась новым искусством и фотографией, это было мной осмыслено очень четко. Я понимала: искусству нужна публика. А этой публики не было вообще! В 1988 году в Москве показывался Фрэнсис Бэкон. Там было человек сто пятьдесят на открытии, в ЦДХ это было. Крупнейшая ретроспектива Фрэнсиса Бэкона – и это никому не нужно. Мне пришло в голову - взять камеру и сделать сюжет 20-минутный для телевидения. Телевидение потом потеряло эту уникальную кассету. Сейчас Фрэнсис Бэкон приехал в Пушкинский музей. Гениальные работы приехали! Посмотрим, как это будут смотреть: на вернисаже даже благородная публика говорила, что это не всегда близко.
Леонид Велехов: Но очереди будут стоять, я уверен.
Ольга Свиблова: Посмотрим. Я надеюсь, потому что мне это безумно нравится. У нас в 80-е годы, в конце, быстро, быстро, быстро прошли выставки Рушенберга, прошла выставка "Пьера и Жиля", кого здесь только не было. Только публики не было. На вернисаж собиралась узкая группа, а потом не было никого! Надо было понять, как зрителя создать. И надо было думать, что делать с художниками. Рынка нет: в 1988 году на "Сотбис" он показал свой пик, и до 1991 года развивался, но в основном за счет западного рынка и за счет того, что русские коллекционеры покупали, чтобы продать там. А в тот момент на волне интереса к перестройке все продавалось там. Но рынок упал, в 1991 году все упало - институции нет, галереи современного искусства нет. И надо было думать - что делать? Одновременно, анализируя то, как развивалось современное искусство в мире, я понимала, что современное искусство со второй половины 80-х годов схватилось за фотографию как за одно из основополагающих медиа. С фотографией работали Болтянский, Аннет Мессаже, Нан Голдин и многие другие. К фотографии обращается современное искусство абсолютно естественным путем. Сегодня мы уже не Дом фотографии, мы гуляем, куда хотим. У нас есть такое замечательное маскировочное название – Мультимедиа Арт-музей. Никто не понимает, что мы делаем.
Леонид Велехов: Абсолютно!
Ольга Свиблова: А мы делаем, что хотим. Но фотография тогда нам помогла. И я подумала, что надо делать первое биеннале и посмотреть, как оно получится. Резон был - открыть мировую фотографию, помочь нашим художникам, показать современное искусство, работающее с фотографиями. И еще одно. В середине 90-х мы как-то еще надеялись, что у нас есть будущее, что жизнь страны в наших руках, и мы построим свою траекторию будущего, как хотим. А как ее строить, когда ты не знаешь российской истории? Ну, как?! Я люблю историю. У нас сегодня есть гениальная программа, мы ее начали в 1997 году: только-только музей открыли в 1996-м, а в 1997-м начали эту программу. Результат – портал, который называется "Рашен фото" на котором около 200 тысяч фотографий и документов. Мы изобрели специальную систему тегирования. Вы можете найти все по хронологии, географии, любому ключевому слову - теме, автору. Программа "История России в фотографии", собственно, родилась из того, первого биеннале. Мы издали четыре тома "Истории России в фотографии". Еще пятый том осталось сделать. Ко мне до сих пор приходят искусствоведы, выпускники МГУ. Я спрашиваю: "Когда Ленин умер?", мне говорят город: "Между 1930-ми и 1960-ми". Это исторический факультет! На вопрос: "Кто такой Сталин?" - "Он руководил нашей страной во время войны". Мы полчаса выясняем, что мировых войн было две. "Что он сделал еще?" Я говорю: "Что он еще сделал?" Никто не помнит, что он еще сделал. Я спрашиваю: "А вы знаете, что такое сталинские репрессии?" Мы делали выставку, посвященную жертвам политических репрессий. Кстати, начинали с Ленина. О том, что это именно Ленин их начал, - можно даже не спрашивать, не знают. Так вот, когда первое биеннале фотографий получилась, стало ясно... У меня любимая книжка "Маленький принц" - мы в ответе за тех, кого приручили. Пришло такое количество публики! Стало понятно, что мы не можем эту публику оставить на следующий год без праздника. И я, уезжая на каникулы, написала руководству города Москва, что во Франции есть Европейский дом фотографии и будет правильно, если у нас будет Московский дом фотографии и первый фотографический музей. Я понимала, что фотографический музей я проведу… Мы получили руины, где крыша лежала на полу, а еще где-то там торговали уральскими самоцветами. И так начался музей. Но я всегда знала, куда он пойдет дальше, потому что не интересно вести корабль, если ты не знаешь стратегии. Мы сегодня один из самых посещаемых музеев Москвы. Кремль более посещаем, если считать количество людей на один квадратный метр. У нас абсолютно уникальная публика, мы этим очень гордимся. Еще три года назад у нас было 75 процентов от 18-ти до 35-ти, а сейчас их 83! У нас молодые, нормальные, красивые люди. Они целуются в нашем музее. В парижских музеях на День Святого Валентина вывешиваются плакаты "место для поцелуев", но я не вижу, чтобы там сильно много целовались. А у меня в музее целуются. Мне нравится. Искусство - это единственная ненасыщаемая потребность, это единственное, о чем можно говорить, не надоедая друг другу, долго.
Леонид Велехов: А до Дома фотографии что было в вашей жизни? В детстве мечты о будущем были связаны как-то с искусством, с творчеством?
Ольга Свиблова: Я в детстве хотела быть пастухом собак. Это самая ранняя профессия, которую я себе выбрала. Мне четыре года. И родители привели меня к своим друзьям: у них первых магнитофон, и все записывают детей, кто, кем хочет стать. И я точно знала, что я хочу быть пастухом собак.
Леонид Велехов: Неплохая мысль, хотя не очень отчетливо представляю себе эту профессию.
Ольга Свиблова: А я до сих пор представляю: я готова всем сказать бай-бай хоть сегодня и заняться именно тем, что я выбрала в детстве. Я считаю, что с собаками зачастую легче, чем с людьми. Они меня любят, я их люблю. Более того, когда у тебя одна собака - это просто друг, а когда у тебя их две, а у нас было с мужем две было многие годы, почти 25 лет, - это модель социальной жизни. Наши собаки никогда за еду не боролись, потому что у них ее было поровну: здесь был коммунизм. Но за ласку всегда остается борьба. Если ты гладишь одну, то вторая ее старается оттеснить... Так вот, в детстве я собирала уличных собак. Они меня любили. Я их прятала в дровяном сарае, мы жили в старой Москве, на Ульяновской. О славе я не мечтала, об искусстве - тоже. Я была живой, нормальный ребенок. Мне все было интересно.
Леонид Велехов: Я читал, что вы тяжело болели в детстве. Насколько выход из этой болезни, ее преодоление способствовало формированию характера?
Ольга Свиблова: 1957 год, мне четыре года, я заболела полиомиелитом, у меня стали отниматься ножки. К счастью, я заболела в легкой форме. Было событие, знаменательное для страны - Фестиваль молодежи и студентов, который приподнял железный занавес над нашей страной. В Россию в первый раз приехали люди разного цвета кожи из разных стран. И это был большой праздник, потому что с ними сюда пришли выставки: Пикассо, Джексон Поллок, мировое современное искусство… Это то, что изменило культурный ландшафт нашей страны и породило тех художников, которых я обожаю с юности, поколение русского андеграунда, поколение Кабакова, Яковлева, Зверева, Янкилевского, Шелковского и так далее. Но это все позже, а тогда мне четыре года, я на даче. И в Москву пришла эпидемия полиомиелита. Мальчик, с которым я дружила, почти мой одногодок, заболел тяжелой формой и остался инвалидом совсем. Мне повезло - у меня была легкая форма.
Леонид Велехов: А прививок тогда не было еще.
Ольга Свиблова: А прививок не было, прививки появятся позже. Моя мама привела меня к хорошему врачу, он сказал - кормить ребенка кислой капустой. Я до сих пор помню, что это хорошо, но не ем ее. (Смеются). И поставить ребенка на спорт. Мама, которая очень боялась, что я останусь инвалидом, всегда занятая мама, которая писала диссертацию, работала на пятнадцати работах, сделала усилие, и меня поставили на лед. Я помню, что лед был искусственный, это была Марьина Роща. Два тренера тащат меня под две ручки, а ножки волочатся по льду. Мама ставила меня каждый день на табуретку и била палкой, если я не делала "пистолетик" каждый день на три раза больше. Мне бы сегодня такого человека приставить, потому что сегодня я опять плохо хожу.
Леонид Велехов: Ну, так характер тогда и был заложен!
Ольга Свиблова: Да, это мне очень помогло, и к тому же я начала заниматься спортом с удовольствием. Перед тем, как я окончательно бросила фигурное катание, до кандидата в мастера я дошла...
Леонид Велехов: Фотография замечательной красоты ваша на коньках.
Ольга Свиблова: Фотография ужасная! Я похожа на мокрую курицу. Я хотела быть тренером по фигурному катанию. И в восьмом классе чуть в очередной раз не слилась из матшколы, чтобы стать тренером. Я кем угодно мечтала быть, но только не тем, кем я стала. Просто мне все было интересно. Я любила читать, я была умницей. Меня приучили к искусству и родители, и школа. Это никогда не могло быть работой. Это было то, без чего нельзя жить. В кинотеатр я залезала через большую форточку в туалете, открывала изнутри окно, и мы проникали в зал.
Леонид Велехов: Форточница это называется у воров.
Ольга Свиблова: Да. В Театр на Таганке, который был по соседству, меня в первый раз родители привели, это еще была долюбимовская Таганка, мне было лет восемь. Мама водила на балет, на оперы, на концерты. В Консерваторию меня привели, когда мне года три было. Школа мне очень много дала. Мы работали в этнографических экспедициях, раскопки делали в Крутицком монастыре. Я археологию до сих пор люблю и историю. У меня была гениальная математическая школа. Вот школу я себе отвоевала в детстве. Это единственное, что я отвоевала просто потому, что у меня в третьем классе, когда мы переехали из центра в Измайлово, оказалась омерзительная учительница. Ее звали Ольга Сергеевна. Она была огромной, когда она вплывала в класс, открывали обе створки двери. И она меня очень не любила и ставила мне двойки. Я отстаивала право на шариковую ручку и получала двойки. Мама меня одевала не так. Мама была модница, она меня водила на показы мод с детства …
Леонид Велехов: Дома фотографии у нас не было, а Дом моды был знаменитый, на Кузнецком.
Ольга Свиблова: Да. И когда мама поехала в ГДР – она была филолог и преподаватель немецкого языка, – она узнала, что есть такое чудо, как колготы. А девочку советскую представить трудно сегодня: байковые штаны где-то до середины бедра, дальше голая нога, а на коленке на резинке бултыхается чулок. Во-первых, холодно и непрактично: нога голая. Во-вторых, омерзительно выглядит. Мама ужасно шила, у нее ручной интеллект на нуле, как у меня, но я тоже себе шила всю юность. Она из этих х/б чулок, а там же надо было, чтобы каждая петелька не спустилась, мне шила колготы. Потом, чтобы швов было не видно, она их красила в разные цвета. И мои колготы были зеленые, красные, синие… И вот меня выбирают санитаром, это миссия общественная! Надо проверять руки, у тебя белая сумка с красным крестом. И меня эта учительница ставит на стол, поднимает мою юбку, на мне маминого шитья колготы, и говорит: "И вот это хотите сделать санитаром "звездочки"?!" И все как оппортунисты опустили руки. Я пришла домой, не получив свою красную сумку с крестом.
Леонид Велехов: Это травма.
Ольга Свиблова: Да, это травма: я рыдала. Я говорю: "Мама, ну что же ты из меня чучело делаешь? Я ни на кого не похожа, у меня зеленые, красные ноги". Мама сказала: "Ты знаешь, быть другим – это сложно и непросто, но надо. Не бойся!"
Леонид Велехов: Запало в душу?
Ольга Свиблова: Запало. В результате прошло какое-то время, у нас вторую смену открыли, потому что были переполнены классы, новостройки. И Ольга Сергеевна, уверенная, что мы ее все обожаем, обращаясь к нам, спрашивает: "Кто хочет от меня уйти во вторую смену?" Все молчат, я поднимаю руку и ухожу. Мне стало чудесно – у меня новая учительница, все нормально, пятерки. Учительница нормальная, молодая, красивая. Двоечники кругом, ну, собственно, они мне не сильно мешают, но друзья-то все в первой смене, фигурное катание – в первой смене, балет – в первой смене, музыка – в первой смене. И Ольга Сергеевна месяца два с половиной меня подстерегает на лестнице и говорит: "Ну, вернись ко мне. Я больше двойки тебе ставить не буду. Такая хорошая девочка". И я дала слабину. Вот я с тех пор знаю, что человек может изменяться, но, в основном, в худшую сторону. (Смеются). Не надо верить обещаниям. Я вернулась. Ну, и дальше все поехало, как всегда… Я больше месяца ходила в школу, ставила свой портфель перед классом, но в класс я не заходила. Мне передавали друзья задания, я их выполняла, но в класс меня не могли завести ни родители, ни учителя, ни директор, никто! Я стояла, как оловянный солдатик, 45 минут. Дальше перемена: я бегаю, а потом снова у дверей стою. И родители обеспокоились, что надо все-таки как-то проблему решить, стали искать мне школу. Математическая была на две или три остановки ближе к метро, чем языковая. Родители выбрали математическую. Сдала экзамен. Семен Исаакович Шварцбурд, основатель 444-й математической школы, мне лично давал задание, я его помню. Я ответила. Он сказал: "Ты хорошая девочка, будешь учиться в классе с моей дочкой". Это был самый сильный класс. Нас дошло процентов десять до выпуска.
Леонид Велехов: И все понятно, откуда такая сила воли и сила сопротивления обстоятельствам. А это правда, что вы в молодости работали дворником?
Ольга Свиблова: Да, шесть лет.
Леонид Велехов: Шесть лет?! Ничего себе!
Ольга Свиблова: Да.
Леонид Велехов: Это что, от необходимости или это был какой-то протест?
Ольга Свиблова: Я очень консервативный революционер. Я женщина. У женщины должен быть здравый смысл. Женщина должна служить. Сначала я пыталась служить мужчине, но потом я поняла, что это у меня вряд ли получиться. Поэтому я с первой свадьбы сбежала, мне было восемнадцать. А дальше вышла замуж за русскую поэзию – за Алексея Парщикова. Я все-таки восемнадцать лет выдержала.
Леонид Велехов: "Выдержала" – хорошее слово.
Ольга Свиблова: Да, пока он писать не перестал на какое-то время, но тогда это уже потеряло смысл. Дальше образовался музей – тоже какая-то иллюзия служения. Я в нее верю. Каждый в разное верит: я верит в то, что мы делаем – это нужно. Я не люблю протестов ради протестов, я не люблю стратегию скандала, я люблю делать дело и иметь результат. Если надо в этот момент быть клоуном, то я – клоун, я лучший клоун! Я очень люблю эту позицию.
Леонид Велехов: Вы не диссидент, вы не оппозиционер…
Ольга Свиблова: Нет, нет, нет!
Леонид Велехов: Вы оппортунист!
Ольга Свиблова: Нет! Я просто делаю дело. И в целом, я думаю, что очень много вопросов можно решить, если четко понимаешь, что ты делаешь. Поэтому когда я работала дворником…
Леонид Велехов: У вас хорошо получалось?
Ольга Свиблова: Да! Я специалист по скребкам. (Смеются). И весной до сих пор у меня выступают на нервной почве на ладонях мозоли.
Леонид Велехов: Стигматы.
Ольга Свиблова: Да. Февраль – это борьба со льдами. Это надо было и ломиком, и скребком работать. И я могу вам сказать, что это было самое счастливое время в моей жизни, потому что я выбирала свободу. Только я это не декларировала, я просто хотела иметь свободное время, которого у меня сегодня нет совсем. И в этом смысле жить стало хуже! Потому что самое дорогое в жизни – это свободное время. Это свободное время давало возможность читать, общаться, а физическая работа этому не мешала.
Леонид Велехов: А вот, не кончись советское время, вы бы так и продолжали дворы мести? Или вы нашли бы, как себя реализовать в советской действительности?
Ольга Свиблова: Да, я себя и реализовала. Я до того времени делала огромное количество поэтических вечеров. Я умудрилась даже на телевидении что-то сделать, а в Советском Союзе, между прочим, сделала фильм "Черный квадрат" про архитектора Мельникова.
Леонид Велехов: Но это уже середина 80-х, если не ошибаюсь…
Ольга Свиблова: Ну, в общем, это перестройка. Я бы никогда в жизни не осталась в Советском Союзе, хотя, я не знаю, как вы, мужчины, а мы, женщины, никуда не хотели ехать. У меня все друзья уехали, и большинство вернулось. Я понимала, что эта система рухнет, потому что экономически она не могла больше жить; она не могла больше ничего производить. Когда цены на нефть упали, мы оказались там, где мы оказались.
Есть много факторов, которые говорят о том, что будет. Я знала, что будет путч 1991 года.
Леонид Велехов: Как это?
Ольга Свиблова: Я его пообещала на World Economic Forum. Это был февраль 91-го. Меня позвали туда делать арт-проект. Я им рассказываю про андеграунд русский, про неофициальную культуру. И они мне задают вопрос: "А что вы ждете от России?" И я говорю: "Я жду путча. Я это увидела. Мне это приснилось". Сидят эти взрослые люди, они вежливые, они не крутят пальцем у виска, но в целом я понимаю, что они это так воспринимают. Они говорят: "А когда?" Я говорю: "До осени". На следующий день меня представители британского парламента зовут на бизнес-ланч. Меня хорошо покормили: антре, первое, второе, на десерт говорят: "Оpen your sources". Я говорю: "Что?!"
А они говорят: "А кто у вас в КГБ работает – отец, бойфренд, муж? Откуда вы знаете, что путч будет до осени?"
Леонид Велехов: Грандиозно! А скажите мне, Ольга Львовна, раз у вас такой дар прорицателя, ждут ли Россию в ближайшее время серьезные катаклизмы? Может быть, не переворот…
Ольга Свиблова: Нет, это я когда об искусстве говорю, тогда могу всю правду сказать, исходя из искусства. А так вот… Это к политологам вопросы. Есть такая профессия, но она не моя. Можно я сегодня не буду Сивиллой выступать?
Леонид Велехов: Ваше право.
Ольга Свиблова: Кризис 2008 года я предсказала и подготовила к нему музей. Просто и ясно. В 2008 году был раздут пузырь на арт-рынке и, прежде всего, в самом сложном сегменте, в современном искусстве, вот там были одни пузыри. Меня все спрашивали, что я думаю о ценах. А я же с другой стороны баррикады, я покупаю, а не продаю, но я, конечно же, знаю ситуацию на рынке. И анализируя этот рынок, я понимала, что к чему. Я думаю, что деньги – это как свободные радикалы: если им некуда прикрепиться нормально к ядру, то они прикрепляются к этому самому символическому объекту, который называется искусство. И вот они туда налипали, налипали, налипали, и было понятно, что это скоро – ба-бах! – и лопнет. И случился кризис 2008 года. А я с 2006-го здесь такую экономию ввела! У меня все до сих пор пишут на двух сторонах бумаги. У меня нельзя писать с одной стороны. Это запрещено!
Леонид Велехов: Ничего себе!
Ольга Свиблова: Мы экономили все! Я готовила подушку безопасности. 2008 год, мы усилили нашу программу: мы еще дорогого Дэвида Линча забабахали. И это было кстати, потому что Дэвид Линч своими фильмами, своим искусством прекрасно передавал атмосферу 2008 года. Поэтому его надо было делать. И мы сделали! Здесь никто не почувствовал, что был кризис.
Леонид Велехов: В общем, с вами не пропадешь. Но вместе с тем, вы ведь жесткий руководитель?
Ольга Свиблова: Почему? Я нежнейший. Я выгнала человек пять за 23 года. Это мало. А, может быть, даже четырех.
Леонид Велехов: Вы любите людей, с которыми вы работаете?
Ольга Свиблова: Да! Это мой дом. Но я могу и поорать. Здесь чудесная команда. Мне много раз предлагали зарубежные музеи, в том числе французские, прежде всего французские. Однажды немецкий, однажды швейцарский, французские много раз. Как я могу жить в стране, где 35-часовой рабочий день?! Это абсурд! (Смеются). Где в Центре Помпиду шесть профсоюзов, которые борются за то, чтобы работать меньше, а получать больше. Но, если люди идут работать в музей за часы и за зарплату – это самое худшее место, куда можно пойти. Можно заработать деньги гораздо более и честным, и активным путем, а здесь все-таки – про смыслы. Но при этом у меня музей, в котором очень хорошо оплачены сотрудники. Другой вопрос, что бюджет остается девять лет неизменны, а цены растут. Но здесь нет людей, которые не останутся после рабочего дня, если нужно. Здесь нет людей, которые удивятся, если мы должны работать в ночь или в субботу, воскресенье. Здесь команда единомышленников удивительная! Мы единственный музей, который до сих пор в России работает каждый день до 9-ти часов. Это удобно людям, потому что музеи, в которые люди идут в 10 утра, если ты не туристическое место, это абсурд. Я сама не пойду в музей в 10 утра, если я работаю или учусь. А вот, например, когда ты в пробке застрял после работы, музей открыт. Сейчас нам построят кафе на крыше, мы будем работать до 12-ти ночи. Музей – это место досуга. Досугом в 10 утра не занимаются.
Леонид Велехов: Конечно.
Ольга Свиблова: Поэтому то, что я делаю – это не борьба, не протест, это здравый смысл.
Леонид Велехов: Замечательно! Я вам очень благодарен за этот разговор и желаю, как можно дольше продолжать заниматься тем, чем вам нравится заниматься. Потому что, действительно, это самое лучшее, что может быть в жизни.
Ольга Свиблова: Спасибо!