В условиях пандемии коронавируса, когда каждый здоровый врач – на вес золота, российские больницы просят о помощи волонтеров. Несмотря на то что речь обычно идет о неквалифицированном труде, значительная часть их работы происходит в так называемой "красной зоне": например, перевозка больных COVID-19 из реанимации на компьютерную томографию легких. Радио Свобода поговорило с волонтером, помогающим медикам в 52-й московской больнице – одной из крупнейших в городе.
"Все койки в больнице заняты и освобождаются лишь ненадолго", – рассказывает Илья Ковалев, в "докоронавирусной" жизни занимавшийся строительством и ремонтом. Первые пациенты с COVID-19 появились в 52-й больнице в московском районе Щукино еще в конце февраля, сейчас под прием таких больных переоборудованы практически все ее корпуса и каждое из семи реанимационных отделений. Еще один корпус на 200 человек из легковозводимых конструкций строится прямо сейчас. При этом, по словам Ильи Ковалева, скорые доставляют сюда только тех пациентов, которые фактически уже не могут сами дышать. Как писала "Новая газета" 29 апреля в своем репортаже из 52-й больницы, на тот момент в ней находились почти 800 пациентов с пневмониями, у 75% из которых был официально подтвержден коронавирус.
"Кажется, это будет та война, которая оставит на мне неизгладимый отпечаток", – пишет Ковалев в своем дневнике волонтера, который ведет в фейсбуке. В разговоре с Радио Свобода он рассказал о своем опыте общения с больными COVID-19, о ежедневном переживании смерти людей, о странностях в подсчете умерших в России и о том, считает ли он своевременным ослабление карантина, которое запланировали российские власти, несмотря на десять тысяч новых зараженных, выявляемых каждый день.
"Я понимал, что медицина будет сбоить"
– Как вы оказались в 52-й больнице и чем занимались до того, как началась пандемия коронавируса?
– У меня есть бригада, мы занимаемся ремонтно-отделочными работами, то есть "по жизни" я такой маленький предприниматель. Так было до самоизоляции. В связи с самоизоляцией нам пришлось, скажем так, уйти в отпуск за свой счет, поэтому появилось много свободного времени. Еще до того, как я пришел в 52-ю больницу, меня взяли в Коммунарку с подозрением на коронавирус. Там я пролежал практически две недели и у меня была возможность посмотреть изнутри, как работает медицина, услышать жалобы врачей, которые говорили: "Я нейрохирург, я ночью оперирую мозг ребенку, а сейчас, днем, я должен находиться здесь и заниматься пульмонологией". Я понимал, если у нас, не дай бог, будет такой темп, как в Италии, медицина будет сбоить. Я начал думать и проговаривать внутри себя: если такое наступит, если будет введен карантин, готов ли я буду участвовать в этом? Особенно меня вдохновил пример итальянских священников, которые шли служить тем, чем могли, страдающим людям. Я понял, что, в принципе, да, готов, я тогда себя убедил в этом. Карантин не заставил себя долго ждать, и я принял решение: все, надо идти.
Итальянский монах и священник Джино Фазоли, бывший врач, вернулся в профессию в 73 года – когда началась вспышка коронавируса в Италии. Спустя недолгое время он заразился и умер от COVID-19 в той же больнице, где стал волонтером:
– Как вы попали именно в эту больницу? Если кто-то захочет последовать вашему примеру, что ему надо сделать?
– В большинстве своем в больницы идут через организацию "Волонтеры-медики". Единственное маленькое "но" – для того чтобы попасть через нее, нужно быть медиком. При 52-й больнице, а также, например, при Федеральном центре мозга и нейротехнологий, который тоже перепрофилировали под ковидную больницу, есть внутренние фонды, которые берут всех желающих и раздают им задачи. "Фонд 52", так называется фонд при 52-й больнице, как раз бросил широкий клич, что они готовы принять абсолютно всех и найти применение каждому. Вначале это была достаточно сложная система – анкетирование и так далее, а сейчас это выглядит немного в формате "Убера": люди добавляются в чат, туда скидывается задание, ты берешь задание, которое тебе близко, которое ты сможешь выполнить и которое подходит тебе по степени риска, подписываешься на него, и заявка таким образом заполняется.
– Но вы помогаете на регулярной основе, то есть не сидите дома и не ждете заданий, а просто знаете, к какому часу и куда вам нужно прийти, что вы будете делать?
– Да, есть вариант, при котором ты берешь на себя определенную ответственность. Вначале можно брать несколько часов в неделю, чтобы посмотреть, как эта работа выглядит, что она из себя представляет. Когда ты понимаешь, что в целом готов участвовать, понимаешь, какое время готов на это выделить, можно вписаться в конкретный график. Например, я готов замерять сатурацию и температуру у больных, я готов выполнять эту функцию в таком-то графике. Тогда тебя вписывают в график, и на тебя уже рассчитывают, что в это время ты будешь и на тебя можно положиться.
– Оплачивается ли эта работа?
– Нет, волонтерство не оплачивается.
"Больно видеть, как быстро болезнь съедает человека"
– Сколько сейчас длится ваш рабочий день, ваша смена, и из чего она состоит?
– Моя работа состоит из трех частей. Первая часть, в которой я начал участвовать совсем недавно, это помощь в отделениях реанимации и интенсивной терапии. Вторая часть работы – помощь в обычной терапии, третья – работа в транспортных бригадах. В интенсивной терапии у меня пока была только одна смена, в обычной – первая смена будет в пятницу. Больше всего я могу рассказать о транспортной бригаде, где у меня в среднем четыре смены в неделю. Сначала – чем мы занимаемся. Приходим, переодеваемся, соблюдая все меры защиты, в герметичном шлюзе, проходим в "красную зону". В "красной зоне" есть комната, где вся транспортная бригада больницы собирается и ожидает заявок. Мы уже есть в базе диспетчерского центра, поэтому при поступлении заявки они знают, что в это время будет такой-то человек. Заявка выглядит таким образом: если это не сложный больной, если он может сидеть, это сопровождение его на коляске. Но, как правило, это лежачие либо тяжелые и крайне тяжелые больные из интенсивной терапии. Чтобы врач мог понимать, что за картина с больным, либо если больной только поступил в интенсивную терапию и нет времени ждать его теста, его нужно срочно везти на КТ. Мы его перемещаем из реанимации на КТ и возвращаем обратно. Это может быть просто лежачий пациент, которому нужно сделать УЗИ или рентген. В связи с тем, что лежачих больных все больше и больше, а транспортная бригада не резиновая, транспортники работают в сумасшедшем режиме, особенно вечером. Для того чтобы они хоть как-то могли разгрузиться, есть мы, волонтеры, которые берут на себя часть работы.
– Вы говорите, что больных становится все больше и больше. Насколько загружена или перегружена больница? За то время, что вы ей помогаете, количество госпитализируемых выросло или упало?
– Больница сегодня заполнена полностью. Каждый день подвозят больше 80 человек, соответственно, чтобы для них было место, часть должна выписаться из больницы. Кто-то, к сожалению, умирает.
– Каков возрастной разброс пациентов в тяжелом и клиническом состоянии, по вашим наблюдениям?
– Самому молодому пациенту у нас было 23 года. Пока мы транспортируем людей, я смотрю их истории, и мне кажется, что средний возраст – около 50 лет. 45, 47, 51, 55. Это мои личные наблюдения, но мне кажется, что диапазон примерно такой.
– Это действительно в основном люди с сопутствующими заболеваниями?
– Я не медик, но могу сказать, что наша больница – основной центр трансплантологии почек и вообще всего, что касается болезней почек у нас в стране. Поэтому больных ковидом с заболеваниями почек везут как раз к нам, и у нас действительно много людей с сопутствующими заболеваниями. Но я также могу сослаться на слова нашего главврача Марьяны Лысенко, которая говорит в своем видеообращении, что умирают, к сожалению, и молодые люди без сопутствующих заболеваний.
Видео, снятое в одном из отделений реанимации 52-й больницы, и обращение к москвичам ее главного врача Марьяны Лысенко:
– Какая атмосфера царит в "красной зоне", к чему надо быть готовым волонтеру, который туда попадает?
– Мне кажется, что каждый, кто туда попал, в целом уже довольно четко проговорил с собой все риски, он себя уже убедил, и у него уже нет никаких сомнений, есть только личные переживания. Лично я очень часто, наверное, страдаю от эмпатии. Пока ты транспортируешь пациента, ты успеваешь начать очень сильно сопереживать ему. А если он еще мог разговаривать и если ты с ним в какой-то мере пообщался, то начинаешь сочувствовать ему еще сильнее. На прошлом дежурстве у меня было одно из самых серьезных переживаний. Я вез пациентку, которую до этого вез три дня назад. Три дня назад я вез ее сидячей, она сама прошла к каталке, села, мы с ней общались, такая позитивная, хорошая женщина. Три дня спустя мы ее перемещали уже на каталке, перемещаться в вертикальном состоянии она уже не могла. Для меня это было крайне больно – видеть, насколько быстро болезнь съедает человека. А все остальное… Здесь еще, к сожалению, срабатывает привыкание. Люди настолько привыкают ко всему, что у многих возникает своего рода пренебрежительность. Ты уже начинаешь торопиться, слишком быстро надевать средства индивидуальной защиты, поверхностно к ним относиться. Это, наверное, такой профессиональный сбой, когда что-то становится рутиной, а опасность отходит на задний план.
"Смерть происходит буквально у тебя на глазах"
– О чем говорят пациенты, с которыми вы видитесь? Каковы их основные страхи, надежды?
– У всех есть надежда, и я тоже стараюсь во время общения с ними делиться позитивными историями восстановления тех, кого я вижу. Например, для меня было очень радостно участвовать в транспортировке пациента домой, когда меня однажды попросили выполнить эту функцию. Это бабушка, которая выздоравливает, у которой очень сильно улучшилось состояние, и для меня это было приятно – привезти ее домой, передать дочери. Она уже могла ходить, хотя была слаба и передвигалась медленно. Запомнилась еще одна история во время прошлого дежурства, человек в возрасте, 57 лет. Он сказал: "Я ничем тяжелее в жизни никогда не болел. Настолько жутко мне не было никогда. Я думал, что я умру в квартире. Слава богу, что меня доктора забрали, откачали, и сейчас мне стало легче". Он находится на кислородной поддержке. Есть пациенты, у которых ситуация улучшается, кому становится лучше, кто выздоравливает, и это радует. И этим стараешься делиться с теми, кто только к нам попал.
– Как вы справляетесь с каждодневной встречей со смертью?
– Наверное, через какое-то время возникает деформация. Но для меня, честно скажу, это очень больно. Иногда привозишь в терапию человека, через некоторое время приезжаешь туда, смотришь, а его место уже свободно. Одна из смертей произошла у меня прямо на глазах: пациента привезли в сознании, смотришь – человек еще дышит самостоятельно, выглядит ужасно, но пока еще дышит, и на последнем дыхании его смерть происходит буквально у тебя на глазах. Реанимация не может его спасти, полчаса с ним взаимодействуют, и все, отключают аппаратуру. Когда ты это видишь, ты понимаешь, насколько это ужасная, коварная смерть. В этот момент я лучше всего осознаю, что я сам могу быть источником угрозы. Мне уже не хочется говорить пафосных слов "сидите дома". Я не переживаю о своей возможной болезни, у меня возникает только одна мысль – не дай бог, чтобы я сам кого-то заразил. Поэтому я очень тщательно себя обрабатываю перед тем, как идти домой, принимаю душ, использую антисептики. Я всегда хожу в маске, стараюсь пореже дышать и говорить. В магазин хожу после 11 часов вечера, чтобы было поменьше пересечений с людьми.
– Попадали ли к вам люди, которые не верили в коронавирус и в итоге сами оказались в больнице?
– Да, как-то раз я вез на КТ мужчину, общался с ним, он на какой-то стройке в Москве работал. Там вся вахта, вся стройка заразилась. Стройку отменили, они в вагончиках живут, все рядом, общие туалеты, все общее. Мужчина в это все не верил, для него это все казалось какой-то далекой чумой, китайской, пока их всех не скосило. И скосило тяжело так. Сейчас в нашу больницу, насколько я вижу, практически не попадают люди "своим ходом", почти все пациенты – сидячие и лежачие, в очень тяжелом состоянии. В больницы сейчас всех подряд, как раньше, не везут. Кто-то говорит, Малышева, кажется, что больницы переполнены, потому что везут с любым чихом. Мне кажется, она просто не пыталась в последнее время вызвать скорую. Скорая домой не приедет, если ты просто с высокой температурой сидишь, не говоря уже о том, чтобы в больницу отвезти.
"Я доверяю КТ и оксиметру"
– Сдают ли волонтеры тесты на коронавирус?
– Да, у нас есть возможность в любой момент сделать себе КТ, мы можем сделать тест как на сам вирус, так и на антитела. Например, сейчас наша транспортная команда обсуждает предложение, чтобы завтра желающие сдали тест на антитела к коронавирусу. Если говорить про мое личное понимание, то я понимаю, за какими параметрами нужно у себя наблюдать. За сатурацией, то есть за уровнем кислорода в крови, за температурой и кашлем, но последние два – это такие симптомы, которые не сразу появляются. По моему субъективному мнению, тесты категорически неточные. Меньше всего мне бы хотелось получить ложноположительный тест, напугать себя и близких только из-за того, что этот тест корявый. По моему субъективному мнению, процентов, наверное, 30 – это неточный результат. Только что врач одного из наших отделений, Александр Ванюков, опубликовал у себя в фейсбуке статью про тест на антитела, в которой и вовсе написано, что он дает только 30 процентов точных результатов. Я доверяю КТ, я доверяю оксиметру, и у нас есть возможность измерить любой из этих показателей.
– Заболел ли кто-то из волонтеров или врачей?
– Из волонтеров, насколько я знаю, никто не заболел, не слышал таких историй. Медицинские сотрудники – да, в нашей больнице есть те, которые, к сожалению, заразились.
– Кто вообще идет в больницу волонтером? Каким надо быть человеком, чтобы помогать медикам в "красной зоне"?
– Разнообразие у нас потрясающее. Мне кажется, нужно быть просто хорошим человеком. Это просто какие-то очень странные, отчаянные добрые люди. Это все, что я могу сказать. Среди тех, с кем я знаком, предприниматели, фитнес-тренеры, военные. Руководит нашим коллективом Ольга Волосовец, она вообще разработчик каких-то методических пособий. Это просто потрясающие люди, которые приняли решение пожертвовать свое время и силы, чтобы сделать какой-то свой вклад. И, наверное, есть в этом какая-то доля авантюризма. Это то, что нас всех объединяет. Можно сказать, чтобы было что внукам рассказать, наверное, так.
– Многие российские студенты-медики возмущаются тем, что руководство вузов фактически вынуждает их устраиваться в больницы для помощи врачам, работающим с зараженными коронавирусом. Осуждаете ли вы внутри себя тех, кто в такой ситуации не хочет геройствовать?
– Ни в коем случае. В данной ситуации я полностью на стороне студентов-медиков. Это должен быть твой личный выбор. Во-первых, медики гибнут. Во-вторых… Я сейчас переписываюсь со многими докторами, нашей больнице все завидуют, потому что у нас волонтеры имеют возможность надевать средства индивидуальной защиты ежедневно. Более того, я могу распаковать свой набор СИЗ, увидеть, что он не подошел по размеру, тут же его выкинуть и надеть другой. Это в то время, когда у меня знакомая врач в Москве, в другой больнице, не буду называть ее номер, рассказывает, что в самом начале ей выдали два комбинезона "Тайвек" и сказали: попеременно надеваешь и дезинфицируешь их. Она их носит уже практически месяц. Часто вместо респираторов выдают какие-то непонятные ватно-марлевые повязки. Это я говорю про Москву, даже не про регионы. Я считаю, что принудительно отправлять людей на работу, которая может приблизить к смерти, нельзя. Список памяти медиков составлен неслучайно, к сожалению, эти люди заразились на рабочем месте и погибли, и сегодня их уже более 100 человек. Когда студенты переживают о своем здоровье, о здоровье тех близких, с которыми они проживают и ежедневно встречаются, они имеют на это право. Идти в зону риска – это всегда должно быть добровольно, ты должен четко понимать, чем это может закончиться.
"Президент был не совсем честен с самого начала"
– Каким было ваше отношение к российской медицинской системе до пандемии коронавируса и изменилось ли оно, когда вы попали в больницу?
– Мое отношение – не к системе здравоохранения, а к тем, кто ее курирует, скажем так, – крайне скептичное. У нас было время подготовиться. У нас только сейчас строят временные больничные корпуса, притом что прогнозируемая статистика заболеваний и госпитализаций по России была готова еще в середине марта, это было понятно. Временные корпуса не готовили, средства индивидуальной защиты мы дарили США, Италии, кому угодно, а своих медиков обеспечить не смогли. Москва – это как другое государство, а глубинка к эпидемии готова вообще не была. К системе я отношусь очень скептически, все плохо. Если говорить про медиков, то к медикам, к врачам я начал относиться просто с нескрываемым пиететом, я восхищаюсь этими людьми, это просто потрясающие герои, которых мы все недооцениваем. Это люди, которые постоянно работают на грани, сейчас они работают на износ, на износ своей иммунной системы, на износ своего здоровья. У кого-то 12 часов смена, у кого-то сутки, они просто носятся без передышки, без остановки, без возможности посидеть. И эти минуты, когда у них есть перерыв, это реально какие-то короткие минуты. И не важно, сколько им за этот платят, вообще не об этом речь. Они знают все, что происходит внутри, они знают, что такое вирусная экспозиция, вирусная нагрузка. Они находятся в зоне, если говорить о той же реанимации, где вирусы просто "висят" концентратом в воздухе. И тем не менее, они постоянно идут туда, рискуя собой, отдавая себя, для того чтобы помогать.
– В среду Владимир Путин провел совещание с правительством о плане постепенного выхода из карантина. После майских праздников в Москве заработают некоторые предприятия. Пора ли уже, по вашим ощущениям, действительно об этом задумываться? Есть какие-то предпосылки к тому, что ситуация улучшается?
– Мне кажется, президент был не совсем честен с людьми с самого начала, когда он объявил "неделю каникул", потом ее продлил, потом продлил еще раз и, что-то мне подсказывает, продлит снова. "Каникулы" он ввел, когда у нас заболевало в день человек 600, и мне кажется, его разговоры о постепенном выходе из карантина не очень искренне звучат сейчас, когда заболевают каждый день порядка 10 тысяч человек. Но Путину ведь нельзя не доверять, он же всегда был крайне искренним человеком (смеется).
– Новых выявленных случаев заражения коронавирусом в России действительно много, но при этом очень мало смертей по сравнению с другими странами. Может быть, это позволяет надеяться на какой-то положительный исход?
– По моему субъективному мнению – подчеркиваю это, чтобы не попасть под статью, – количество смертей занижается как минимум в 7–10 раз. По разговорам медиков в некоторых больницах, ежедневно умирают раз в 10 больше, чем пишется в статистику ковида. Я сейчас говорю именно про "ковидные" больницы. Почему? Люди проходят по гипертонии, по острой почечной, острой легочной и острой сердечно-сосудистой недостаточности, эти сразу три диагноза, которые часто берут и пишут человеку, когда он умирает. Могу привести пример, это трагичная история. Буквально недавно, на прошлой неделе, у моей близкой знакомой заболела родная сестра, мама и бабушка, все трое заболели ковидом. У бабушки все пошло по тяжелому сценарию, ее отвезли в реанимацию, и через три дня она, к сожалению, ушла. Написали, что она умерла из-за сердца, то есть она не проходит как ковидная. Но, извините меня, она бы в жизни и не переживала из-за сердца, если бы у нее не возникла двусторонняя пневмония, которая вызвала все остальное. Ее увезли в реанимацию, потому что она задыхалась, ее легкие были практически полностью уничтожены. Читаешь истории из других больниц, приведшие к смерти: вначале у пациента ковид, он вызвал двустороннюю пневмонию, двусторонняя пневмония привела к ОРДС, острому респираторному дистресс-синдрому. В результате у больного возникает три недостаточности: легочная, почечная и сердечно-сосудистая. И все, в результате смерть. А причина смерти – "острая почечная недостаточность". Вот я вижу больницу им. Пирогова, они честно пишут статистику, сколько человек умерли за день, независимо от причины, просто. Такие общие цифры давали бы более точную картину, особенно по "ковидным" больницам, чем цифры умерших именно от COVID-19.
– Какую главную мысль вы для себя вынесли, работая в больнице?
– Честно скажу: я считаю, что внутри каждого человека есть желание делать что-то доброе. Когда кто-то говорит, что "можно спасти планету, сидя дома", это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, это не совсем точно. Сейчас реально наступило время, когда можно напрямую участвовать в том, чтобы физически спасать жизни, даже не имея медицинского образования. Сейчас, действительно, есть большая-большая потребность в том, чтобы помогать. Сейчас есть такая возможность, в том числе и в "зеленой зоне", безопасной зоне, где нет никакого контакта с инфицированными. Если есть желание, сейчас самое время отзываться и стараться найти возможность провести таким образом время карантина, который продлится, я в этом уверен, минимум до июня. Сейчас то самое время, когда героем может стать каждый.
