Linkuri accesibilitate

«Борьба всегда отнимает силы». Интервью с Асель Сартбаевой – автором нового метода хранения вакцин


Асель Сартбаева. Фото из личного архива
Асель Сартбаева. Фото из личного архива

Британская корпорация FDM, вручающая премию Every woman in technology awards, назвала женщиной года Асель Сартбаеву – ученую и доктора химических наук из Кыргызстана. "Феноменальная женщина, которая не только производит революцию в сфере технологий, но и оказывает огромное влияние на разнообразие и инклюзивность во всем мире", – отметили в редколлегии.

Премия Every woman in technology awards вручается ежегодно, ею награждаются выдающиеся женщины из Великобритании и других стран за достижения в науке, технологиях и математике. Асель Сартбаева – одна из первых всемирно признанных ученых из Центральной Азии. Она разработала метод транспортировки и хранения покрытых кремнием вакцин без охлаждения – энсиликацию. Вакцины, защищенные таким образом, не разлагаются даже при нагревании до 100°C или хранении до трех лет. Внедрение этой технологии может сделать транспортировку вакцин значительно дешевле.

Ученая входит в Королевское научное общество Великобритании, членами которого были Исаак Ньютон и Стивен Хокинг. После учебы в Бишкеке она защитила докторскую степень в Университете Кэмбриджа, занималась исследованиями в Оксфордском университете, а с 2012 года работает в университете Бата.

Помимо научной работы в Англии Асель Сартбаева занимается общественной деятельностью в сфере расширения прав девочек и женщин, а также популяризацией науки среди детей. Сейчас она делает фильмы для детей, в которых доступно объясняет экспериментальную химию. Мы поговорили с Сартбаевой о ее работе, пандемии и о том, как она пришла к активизму.

— Во-первых, поздравляю с наградой! Расскажите, как прошло вручение?

— Спасибо, я удивлена, что выбрали меня, но очень рада. На вручении я поблагодарила тех, кто номинировал меня, и призвала всех вакцинироваться. Не верьте всякой дезинформации и идите вакцинируйтесь!

— Расскажите, как вы пришли к разработке метода хранения вакцины?

— После рождения первой дочери мы с мужем повели ее на прививку. Там врач достал вакцину из холодильника и поспешно вколол ребенку. Я удивилась и спросила об этом. Врач объяснил, что вакцины перевозятся в холодильниках при температуре от 2 до 8 градусов, как только температура поднимается, они портятся. Я задалась вопросом: почему бы не использовать в этом случае кремниевые структуры, устойчивые к различным условиям? Идея казалась безумной.

Проблемой термоустойчивости вакцин занимаются многие, но они используют органические структуры. Я обратилась к неорганическому материалу. Первые два года абсолютно ничего не получалось или получалось стекло вместо порошков, я уже хотела сдаться и закрыть проект, как вдруг случился прорыв, и мы начали получать порошки. Сейчас над проектом трудится целая команда, у нас намного больше данных, анализов, результатов и уверенности в том, что наш метод работает и сможет помочь миллионам людей.

— Повлияла ли пандемия на процесс работы?

— Пандемия полностью поменяла взгляды на проблему с транспортировкой вакцин. Если раньше мне говорили: "Да, да, это глобальная проблема, да, да, надо ее решать", но не считали это чем-то срочным, то сейчас, [когда человечество] столкнулось так близко с вирусом и вакцинами, эта проблема стала самой важной.

До пандемии я отвечала, что мой метод будет готов к использованию через 10-15 лет – надо пройти клинические испытания, тесты, нормативно-правовые моменты и прочее. Но пандемия показала, что все это можно сделать за 9 месяцев. До пандемии мы такое и вообразить не могли! Оказывается, при необходимости можно меньше чем за год пройти все фазы испытаний и получить одобрение к использованию. Для нас пройти через то же самое теперь, думаю, будет легче и быстрее.

— Можно ли сказать, что и желающих инвестировать в ваш проект стало больше?

— Да, меня сейчас многие толкают создать частную компанию, и много желающих инвестировать в проект. Я думаю об этом, но не совсем частную компанию, а spin-out от университета. Это упрощает и ускоряет кое-какие процессы. В частной компании ты можешь сфокусироваться на одной цели: выбрал вакцину и работай над ней, получил инвестицию и работай. При университете мне надо подавать на гранты. Полгода получаешь грант, потом медленно каждый этап согласовываешь, и то, на что в частной практике уходит 6 месяцев, в университете может занять 5-6 лет.

— Сколько человек сейчас работает в вашей группе?

— К сожалению, очень мало, постоянно не хватает рук. В моей группе три аспиранта и один докторант. Это тоже сводится к грантам, по которым прописано определенное количество человек и их заработные платы.

Асель Сартбаева с коллегами. Фото из личного архива
Асель Сартбаева с коллегами. Фото из личного архива

— Какие вакцины вы можете предохранять вашим методом?

— Сейчас трудно сказать, сколько именно вакцин мы можем предохранить с помощью этого метода. Пока мы провели испытания на 14 вакцинах. Из них 13 у нас работают хорошо, а одна – не так хорошо.

— Нужно ли разрешение от производителей вакцин для тестирования?

— Нет, на этом этапе разрешение не нужно. Мы просто покупали вакцины или ингредиенты, из которых она состоит, и тестировали. Но, конечно, на этапе внедрения нашего метода в технологию производства нам необходимо будет разговаривать с производителями. Сейчас мы уже говорим с двумя компаниями. Мы хотим, чтобы производители лицензировали наш метод и внедрили его в конечный, чтобы сделать вакцину термоустойчивой. Так вакцину можно будет развозить по всему миру без холодильников.

— Много ли ученых в мире, пытающихся решить проблему термоустойчивости вакцин?

— Над этим вопросом трудятся несколько групп, мы все используем разные материалы. Наш метод отличается использованием кремниевых структур, которые сильно отличаются от структуры вакцин и их легко отделить друг от друга. Кремний нетоксичный для организма и им легко манипулировать, он недорогой, его много в природе.

— Расскажите, как выглядит рабочий день научного работника?

— Мы с мужем оба ученые, знание научной среды помогает нам легче договариваться и в быту. В этом у нас нет гендерных предрассудков, мы оба одинаково заботимся о детях и доме. По утрам мы отводим их в школы, поэтому на работе мы появляемся поздно – в 9:30, после работы в 5 вечера забираем детей из школы и вечер посвящаем семье. Иногда приходится работать по вечерам дома, но я стараюсь этого не делать. В любом случае, я не волнуюсь за детей и дом – знаю, что Стивен обо всем позаботится.

— Ученым-парам часто приходится жить в разных городах и даже странах из-за работодателей. Сталкивались ли вы с этим?

— Да, это частая практика среди наших друзей. Но мы в самом начале решили, что главный приоритет – быть вместе, даже если будет значить, что кто-то один из нас будет не на самой лучшей карьерной позиции. Когда мужу предложили позицию в Аризоне, я поехала с ним в США. Через три года он вернулся со мной в Англию и устроился на должность ниже, когда мне предложили работу в Оксфорде. Вместе нам веселее. В Штатах мы оба занимались компьютерным моделированием и, чтобы не сломаться от сидячей работы, начали ежедневно ходить в танцевальный зал рядом. Эта история закончилась наймом личного тренера и турами по стране в соревнованиях по бальным танцам.

— А в академической среде вы сталкивались с пренебрежительным отношением только потому, что вы – женщина?

— Конечно. Дискриминация женщин в науке всегда была, есть и, к сожалению, еще долго будет. Раньше я старалась не говорить об этом, потому что боялась потерять работу или оказаться в конфронтации с обществом, а на такой спор у меня не было энергии. Сейчас у меня есть стабильная работа и какие-то достижения, и я чувствую себя чуть больше уверенной в этом плане.

Мужчины и женщины, которые говорят, что все хорошо с правами женщин, и кричат, [что] нужно перестать давать женщинам в науке финансирование, проекты, публикации, не хотят смотреть на проблему объективно. Многие уважаемые профессора начинают говорить, что "стало слишком много женщин на факультете", появилась там одна женщина, и уже всех это злит. В химии у нас учиться идут 50 на 50, работать приходит меньше женщин, но на самых высоких постах – одни мужчины.

— Почему так происходит?

— С одной стороны, общество давит: на женщине весь быт, беременность, роды, дети, забота о детях, муже, пожилых родственниках, с другой – в науке, позволю себе сказать, гнобят. Года два назад, помните, нобелевский лауреат [Тим Хант] призвал не брать женщин в лаборатории – они или в тебя влюбляются, или плачут. Переворот с правами женщин, который мы все так долго ждали, так и не случился. И в ближайшее время он не произойдет. Наверное, надо взять целое поколение и переучить его. Но как это сделать, если молодые ученые – мужчины, которые копируют привычки своих старших коллег-мужчин?

Недавно было исследование, где работодателям давали резюме с женскими и мужскими именами и одинаковыми профессиональными данными, и они выбирали только мужчин, а женщин – только в том случае, если их квалификации в два или три раза превышали мужчин. То есть на этапе найма в науке у людей предубеждения.

То же самое и с публикациями: престижные научные журналы чаще публикуют мужчин-ученых, женщины чаще публикуются в маленьких журналах. Так же и с финансированием: большие гранты доверяют мужчинам, мелкие – дают женщинам. Все фильмы, реклама, сказки, книги по истории, разговоры взрослых о женщинах и мужчинах, старшие коллеги – все это влияет на пренебрежительное отношение к женщинам.

— Как вы реагируете на сексизм? Отнимает ли это силы?

— Борьба всегда отнимает силы. Недавно я читала статью ученого еврейского происхождения, который сталкивался с антисемитизмом, но впервые решился ответить на ненавистнические заявления против евреев. Он пишет, что этот спор забрал у него столько времени, сил и мыслей, что он был несколько недель усталым от этого, но понял, как женщинам должно быть сложно постоянно выслушивать унизительные шутки, отстаивать свое мнение и бороться против дискриминации.

Это так и есть. Раньше я как-то оберегала себя от конфликтов, но сейчас я стараюсь замечать и противостоять, даже если это какие-то шуточки. Это изматывает, особенно когда отовсюду и даже среди думающих, казалось бы, людей такие глупости. Но не молчать важно.

— В этом году вы стали послом доброй воли ЮНИСЕФ "Девочки в науке" и стали чаще высказываться против дискриминации девочек и женщин. Почему, несмотря на всю энергозатратность активизма, вы решили расширить свою общественную деятельность?

— У меня двое дочерей. Мне хочется, чтобы они жили в более справедливом мире, где у них есть такие же возможности, как и для мальчиков. Вы знаете, во сколько лет девочки теряют уверенность для решения сложных для их возраста задач и интерес к науке в целом? Исследования показывают, что в 6 лет! То есть начинать работу с детьми в 6 уже поздно, поэтому я последние пять лет хожу в школу к деткам от 4 лет и показываю им химические эксперименты, рассказываю о науке, всем дико интересно.

Фото из личного архива Асель Сартбаевой
Фото из личного архива Асель Сартбаевой

Я делаю это не только для популяризации науки, но и для того, чтобы дети знали, что ученые могут быть не только белые дяденьки, но и азиатские женщины, что наукой могут заниматься не только мальчики, но и девочки. Я вижу, что в 4 года тянутся ответить все – и мальчики, и девочки, но в 6 лет поднимают руки только мальчики.

Девочки в 6 лет понимают себя лучше, чем мальчики в том же возрасте, поэтому и подвергают себя сомнению раньше. А в постсоветских странах к этому добавляется еще и воспитание родителей, учителей, общества – мальчиков воспитывают не сдаваться, поощряют их интересы, когда девочек больше учат вести себя хорошо, быть примерной, не перебивать.

— Расскажите о воспитании ваших дочерей.

— Мы максимально воспитываем дочерей вне стереотипной бинарной – мальчики такие, девочки такие – системы. Мы всегда покупали им и как конструкторы и тракторы, так и куклы и кухонные наборы. Также важно родителям мальчиков позволять им играть и с кухонными наборами, с куклами, так же, как и с машинками. Чтобы было нормой, когда мужчина готовит дома или ухаживает за детьми, а женщине не стыдно интересоваться кирпичами и строить здания или сооружать тракторы.

Мы с самого рождения относились к этому вопросу серьезно и не делили "девочки носят розовое, а мальчику стыдно" или "девочки должны иметь такие манеры, а мальчики – такие". Это важно не только для того, чтобы они росли свободными, открытыми и добрыми к себе и миру, какую бы профессию, одежду или стрижку они ни выбрали. Они видят, что папа готовит и убирается после работы так же, как и мама: значит, могут выбрать себе партнеров, которые считают их за равных.

Хотя даже при наших максимальных стараниях им в голову через общество, медиа, друзей просачиваются эти вредные гендерные идеи. Мальчикам в садике не дают играть в "девчачьи" игрушки – кухонные приборы, утюг, мягкие игрушки. Также и девочкам: не трогай машинку, оставь меч, вот угол с колясками, куклами и бантиками. Это разделение так заметно, когда я в школе, и девочки сидят тихо, а мальчики кричат, перебивают, поднимают руки и высказывают свое мнение. Я стараюсь поднимать девочек, чтобы они говорили тоже.

В детстве, когда наши девочки были одеты не в розовое, а, например, в синее, то родители тут, в Англии, недоумевали: как, это разве не девочка? И знаете, чем опасно это синее-розовое? В мире много людей, которые не идентифицируют себя строго синим или розовым, нежным и брутальным, много людей между. Мы хотим, чтобы девочки выросли в более сбалансированном мире, чтобы они знали, что это нормально, и не гнобили, если мальчик хочет шить платья, а девочки – строить ракеты.

В Кыргызстане, когда мои родственники видят, что муж ставит чай, а я лежу, также недоумевают. И я спрашиваю: почему когда он лежит, а я ставлю чай – это для вас нормально, а в другую сторону тяжело смотреть?

— Верите ли вы, что в скором времени изменится положение женщин?

— Нет. В скором времени — нет. Мне кажется, что мир слишком оптимистичен и поэтому не хочет проделывать большую работу. Мою веру в скорые изменения убили пандемия и нападение мужчин, а затем и полиции на женщин, вышедших 8 марта на мирный марш против гендерного насилия [в Бишкеке в 2020 году].

Пандемия усугубила неравенство и показала, насколько не защищены женщины и экономически – на работе, медики те же самые, и социально – сколько насилия происходит в семьях. В этом году я отказалась давать интервью на 8 марта или поздравлять женщин, потому что я все еще злюсь на то, как на единственный в году день, когда женщины говорят о нарушении их прав, избиениях, убийствах и бесправии, выходит группа боевых мужчин и нападает на них, а потом появляется полиция и задерживает девушек и полностью игнорирует насильников.

Когда многие мужчины в государстве не считают женщин за людей, не хотят видеть проблемы дальше своих и при этом раз в году говорят, что женщины эмансипировались, радикализировались, что стало много феминисток.

XS
SM
MD
LG