"Я был ранен. И видел, что бедро у меня в крови, руки в крови. Но я знал, что делать дальше. Как командир группы, я собрал людей, чтобы быстро увезти раненых. Я видел, как добивают человека. Один из военных стрелял по нему с близкого расстояния. Из Калашникова. Прямо в голову. Я видел, как отлетела половина головы и все, что внутри. Мозг вытек. Я не могу сказать, что находился в состоянии абсолютного равнодушия. Определенное неприятие я чувствовал. Но это было только понимание, что ты можешь быть на его месте", – так украинский разведчик Андрей ответил на вопрос военного психолога Олега Обернихина о том, что ассоциируется у него со словосочетанием "онемение чувств". Это цитата из книги "Ампутация" с подзаголовком "Украина. Истории необъявленной войны", которая опубликована чешским издательством Relikty и через год выйдет в переводе на русский и украинский языки.
Книга "Ампутация" – это истории украинских военных, потерявших конечности во время боевых действий в Донбассе (о чем режиссером Лидией Стародубцевой был снят одноименный документальный фильм), а также стихотворения четырех авторов о войне: Игоря Померанцева, Джамилы Стегликовой, Людмилы и Бориса Херсонских. Все они побывали в Донбассе еще до того, как возникла линия разграничения между контролируемыми и неконтролируемыми Киевом территориями. Для каждого из них происходящее в Донбассе имеет свои ассоциации и метафоры, но они сходятся в том, что ампутация – это не только потеря части тела, но и территорий государства.
– Весь цикл моих стихотворений называется "Ампута", и он о солдатах, о солдатах, потерявших конечности, – рассказывает один из авторов книги Игорь Померанцев. – То есть у этого цикла есть прямой смысл, не метафорический. Хотя я читал о том, что роман "Интернат" Сергея Жадана и фильм "Ампутация", который я снял совместно с харьковским режиссером Лидией Стародубцевой, – это главные метафоры Украины. Но я писал о совершенно конкретных ситуациях. Для поэта всегда главное – диалог с его предшественниками, а не разговор о реальности. Меня интересует поэзия, которую называли военной поэзией, ей несколько тысяч лет, и задача поэта – найти язык. Нынешнюю войну называют гибридной. Слово неказистое. Что значит – гибридная? Гибридная война включает в себя конвенциональную войну и какие-то новые виды и подвиды, прежде всего, информационной войны. Для поэта это вызов – найти новый язык описания новой войны. Это как после и во время Первой мировой войны совершали подвиг прежде всего английские поэты. Во-первых, это был подвиг на фронте. Это были фронтовики, почти все погибшие, это был цвет английской нации. Но они нашли новый язык описания бойни. Первыми появились не патетические, не пафосные стихи о войне, а как будто собранные из обрубков человеческих тел. Это стихи о гное, моче, фекалиях. И это был литературный подвиг этих поэтов. И вот гибридная война. Начинаешь искать свои новые слова, как ее описать. Я включил в этот цикл цитаты из моих любимых поэтов. Это советские поэты-фронтовики: Арсений Тарковский, Давид Самойлов, Юрий Левитанский. Я их очень люблю. Но я включил их в гротескном контексте, поскольку они писали о немцах, враг был – немец.
– Вот я как раз хотела спросить у вас про Вторую мировую войну, потому что для русской поэзии немалую роль играет Вторая мировая война. В советское время враг был немцем. А вы пытаетесь переосмыслить этого врага.
– Да, речь идет о том, что зло может сменить погоны, фуражку, как карты, но при этом все равно оставаться злом. Есть такие классические стихи у Семена Гудзенко, это рано умерший поэт, в 1942 году он написал стихи:
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
Здесь ясно, что это за кровь. Это немецкая кровь. А какую кровь выковыривают российские солдаты в Донбассе? И какую кровь выковыривают украинские солдаты? Потому что на востоке Украины крови море. Вообще эта война вынуждает писателя провести ревизию смыслов слов. Например, слово "вероломный" всегда ассоциировалось для живущих в России или Украине с нападением Германии в 1941 году – вероломно. А теперь оказывается, что это март 2014 года, когда без объявления войны российские войска вошли в Крым. И так переосмысливаются многие слова. Для украинского слуха слово "довоенный" теперь не относится ко времени до начала Второй мировой войны, это до 2014 года, до аннексии Крыма. Поэт работает с языком, и он чувствует новые смыслы. Из этих новых смыслов я и собирал стихи.
– Ваш цикл называется "Ампута", книга называется "Ампутация", и в ней ампутации посвящены не только стихотворения, но и множество фотографий, на которых показано, как война отразилась на украинском обществе – не только на солдатах, но и на обычных людях. Может быть, вы могли бы почитать и рассказать подробнее об этой стороне войны?
– Поэту не с руки объяснять собственные стихи, я, может быть, прочту два-три стихотворения из цикла "Ампута". "Ампута" – это слово само ампутировано, это обрубок слова.
"Я убит подо Ржевом", Александр Твардовский
Тебя убили подо Ржевом? А я жив.
Мне оторвало ногу под Счастьем.
Ну, не ногу: ступню.
Слава богу, я потерял сознание
и не помню ампутации.
Мне сказали, что я вёл себя мужественно.
Но я "не вёл себя".
Я не знал, что от меня отрезают.
А потом я вёл себя как плакса.
Но я знаю, что мне повезло.
Меня не убили немцы подо Ржевом.
Спасибо, немцы.
***Тело страны.
Есть ли у неё тело?
Или это метафора?
Но если есть, то где её голова?
И варит ли?
Где сердце?
И о чём оно стучит?
Где печень?
Спитая или непьющая?
Но руки у неё точно есть.
Вот они: прижимают сердце к сердцу.
И ноги есть.
Но где же они?
Были же, были!
***Настанет новый лучший век,
Исчезнут очевидцы.
Мученья маленьких калек
Не смогут позабыться.
Борис Пастернак (1941 г.)
В Харькове на столе в протезной мастерской
грудой лежали культеприёмные гильзы,
дополнительные гильзы со шнуровкой,
искусственные стопы, акриловые бёдра,
тазобедренные шарниры
и одинокий детский протез,
короткий, как японское трёхстишие.
– Книга выходит на чешском языке, сложно ли, как вам кажется, передавать читателю, который с войной, по крайней мере, в ее современном виде, не соприкасается, непосредственно ощущения войны?
– Мне трудно судить. Но война – это глубокое европейское явление, Европа пережила и Столетнюю войну, и Тридцатилетнюю войну, и война несколько раз прошлась по территории современной Чехии. Поэтому чешский читатель знает, у чешского читателя есть своя историческая живая память. Ну, а что касается стилистики, в чешской поэзии прижились верлибры, и я не думаю, что будет какое-то сопротивление по отношению к свободному стиху. Единственное, в поэзии для меня уже давно (в молодости это было не так) самое главное, чтобы стихи были интересные. Ну, а если повезет, пусть будут талантливые. Я надеюсь, что эти стихи интересные, это стихи с новой лексикой. Я думаю, что никогда ни в русской поэзии, ни в чешской поэзии никто не писал о тазобедренных шарнирах, акриловых бедрах, культеприемных гильзах, ну, и так далее.
– Может ли эти ваши стихи читатель найти на русском языке, они опубликованы?
– Это цикл, как говорят по-английски, work in progress, то есть все время что-то дописывается, потому что все время меня что-то трогает. Часть стихотворений этого цикла была опубликована в журнале "Воздух".
Еще один автор книги "Ампутация" – Джамиля Стегликова, в прошлом – министр по правам человека и национальным меньшинствам и председатель Совета по правам человека Чехии. Стегликова родилась в Казахстане и эмигрировала в тогда еще Чехословакию в конце 80-х. Стихи она пишет на русском языке. В одном из них она описала ситуацию, в которой оказалась в Донецке в 2014 году: таксист, услышав ее акцент, решил сдать ее и ее спутников сепаратистам. Вот фрагмент этого стихотворения, которое называется "Поезд Киев – Донецк 2014":
Шо к нам нос свой суёте с гейропским поганым уставом?
Шо стараетесь, сволочи? Дайте нормально нам жить!
Вы лазутчики, верно?“ „Неправда!“ „Не маете права!
Мы бандеровцев били и можем еще повторить!
Да ты знаешь, кто я? Киев брал с золотым саксофоном!
Музыкант, но вернулся в Донецк! Патриот! Ваш Бандера – капут!“
Будто жертвы возжаждал нутром, от войны воспалённым,
сам не зная, что хочет, жал газ и басил: „Вот солдаты идут!“
„Ты в Империи, друг, – прошептал мне Вергилий, – Мы все оттуда.
Всем колхозом, всем миром, отбился от стада – в расход…
Возвращаемся в тридцать седьмой, к счастью ключником – Пётр, не Иуда,
ему души нужны по отдельности…“ „Нужен народ!
Во!“ – кулак показал нам шофёр. „Вот закатится солнце,
мы войдём в исполком и сдерём этот жёлто-синичный флаг!“
„Хочешь сдать нас, Илья?“ „Oтвезу вас краснознамёнцам!
Человек – одинокий вулкан в океане, мы вместе — Архипелаг.
Называй нас как хочешь, Гулагом, Страною советов,
мы шпионов сажаем...“ „Я жил пацаном здесь, Илья!“
„Это было давно, и осудят тебя по навету!“
„Твоему?“ – „А какому другому? Там ждёт ребятня!“
„Ополченцы?“ „Так точно!“ „Курёхина знал?“ „Может, слышал...“
„Ну а Летова помнишь?“ „Да, клёвый чувак!“ „Эй, джазист,
это друг мой, баранку крути на вокзал!“ „А ты – из латышек?“
„Казахстан! Там твой Летов родился, на поезд вези!“
– То, что описано в книге, – результат нескольких поездок в 2014 году на Восточную Украину, в Донбасс, – рассказывает Джамиля Стегликова. – В поездках приняли участие больше людей, чем в моем поэтическом повествовании. Кроме персонажей, которые описаны (Людмила и Борис Херсонские. – Прим. РС), в поездках приняли участие чешские диссиденты: Петрушка Шустрова, Бржетислав Рыхлик, еще несколько политиков. Это было связано с тем, что в ситуации неслыханной агрессии, в ситуации войны, Чехия решила, что должна морально поддержать Украину, особенно жителей восточных регионов. Нашей задачей было встречаться с гражданами Восточной Украины, выступать на телевидении и радио, говорить с местными политиками. Увы, Чехия не могла дать Украине оружие, но помогали другими путями. До настоящего времени я считаю, что для чешского сердца, я имею в виду сердца обыкновенного чешского жителя, и не имею в виду Милоша Земана, который является агентом России... Этот человек предал свою страну и защищает интересы России… Для чешского сердца Украина прежде всего – это боль Крыма, это пепел погибших. Все впечатления, переживания, которые были у меня как у чешского гражданина во время этих поездок, мне удалось перевести в этот дневник. Что же касается личных отношений авторов, то мы с Борисом Херсонским и Людмилой Херсонской очень старые друзья. С Борисом мы знакомы, наверное, 40 лет. Нас объединяет диссидентское прошлое. И поэтому для нас поездка в места, где мы встречались как студенты, как молодые врачи... мы ехали в Донецк, как едут куда-то на выходные, в отпуск. Для нас было потрясением, что там прекратило существовать правовое государство, что там происходит что-то, что можно сравнить с апокалипсисом, что, скорее всего, это приведет к войне. Для нас, конечно, это было откровением. И каждый из нас по-своему пытался это отразить. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что для всех авторов этой книги жизнь делится на два этапа: что было до Донбасса и Крыма и после Донбасса и Крыма.
– Когда вы приехали в Донецк, что вы увидели, что вас тогда поразило, ведь вы были там незадолго до того, как началась война – полноценные боевые действия.
– Украине не привыкать. Такое происходило несколько раз в годы Второй мировой войны и перед этим не только на территории Украины, но и государств Прибалтики или Польши, или государств, которые находились в железном поясе между двумя тоталитарными государствами – Германией и Советским Союзом. Территории переходили из рук в руки. Переставали существовать государства. Люди были лишены охраны, правопорядка. В такие моменты человек нередко начинал убивать, часто это делалось под влиянием элементов неместного происхождения. Это обычный феномен, который я знаю из истории. Вот пример из истории Чехословакии: после войны немцев из Судетской области выгоняли красные бригады, члены которых не были местными. Это были люди, привезенные из Праги, которые прошли курс КГБ о том, как в народе возбуждать ненависть к определенным группам населения. В Донбассе, когда мы поняли, что там нет государства, естественно, мы испугались. Но человек, когда видит, что на его глазах вершится история, не боится. Вы наверняка помните Москву, Белый дом, танки. Мой брат там был. Я спрашивала его: "Ты боялся? Там ведь могли стрелять?" – "Нет, я не боялся. Я видел, что на моих глазах происходит история. И я сказал, что я там буду стоять. Я не боялся – не знаю почему". Вот и мы не боялись.
Самое главное, что я наблюдала, что большинство людей выбирало послушание и поддерживало анархию: падение всех и вся, устоев, которые очень хорошо описал Достоевский – и в "Преступлении и наказании", и в "Записках из подполья" – скорлупа цивилизации очень тонка. Когда вас поместят в условия, где нет наказания, где нет государства, где нет настоящей полиции, которая охраняет других, ты можешь иметь право или стать тварью дрожащей... Собирались толпы, которые действительно были способны линчевать, и линчевали потом, после того, как мы уехали. Но оставалась значительная часть населения, мы говорили о них, что это те, которые еще принадлежат Украине, которые отказались сотрудничать со злом, отказались улюлюкать, отказались преследовать, которые отказались бунтовать, забирать имущество и выгонять людей из Донецкой области. Они просто спрятались.
На несколько недель в Донецкой области победила тактика КГБ, которая побеждала во всей Центральной Европе после так называемого освобождения в 1945 году. В Польше уже говорят о "так называемом освобождении". В Чехии об этом еще не говорят, но тактика России агрессивна. Говорят, например, что в 1968 году Чехию и Словакию спасли от оккупации силами НАТО. Это неправда. Не было здесь никаких сил НАТО. Через какое-то время и остальные народы начнут говорить о "так называемом освобождении", потому что освобождение, действительно, было такое, что пришел КГБ, пришел СМЕРШ. Они стали элитой. К власти пришли самые кровожадные по отношению к своему собственному народу, которые уничтожили любое сопротивление, любое свободомыслие, они стали заместителями власти Кремля в Чехословакии, в Польше, в Венгрии и в других государствах. Все неудобные были либо уничтожены сразу, либо потом были политические процессы, как над Миладой Гораковой, которую казнили. Много людей, которые были патриотами своей страны, терпели, мучались и победили в концлагерях и в гестапо нацистов, погибли под колесами бесчеловечной машины коммунистического режима. Возвращаясь к нашей теме, каким образом свободные территории Россия снова забрала своей мощью? Эта сила очень влиятельная, и она грозит всей Центральной Европе. Мы говорим об этой войне, что это где-то там, в Восточной Украине. Но это не только Восточная Украина. Это вся Украина, которая парализована и не может войти в Евросоюз и стать членом НАТО. Эта территория всего в нескольких километрах от границ Евросоюза. Собственно говоря, украинцы борются за права Евросоюза, за ценности Евросоюза. А Европа... Почему мы издали эту книгу? Европа говорит словами Черчилля, а действует политикой Чемберлена.
– Вы упомянули, что в 2014 году вы поехали в Украину, в места, где вы были в молодости. Что вас связывает с этим пространством?
– Я много раз была в Днепропетровске. Днепропетровск – это город, где происходили разные конференции, куда я ездила как студентка. В другие города Украины я ездила со своими диссидентскими друзьями из Москвы, потому что джаз был способом сопротивления режиму, а моим близким другом, одноклассником, был Артем Блох (пианист. – Прим. РС), которого уже нет в живых. Это было время – 70-е и 80-е, культурное брожение, брожение в области поэзии, в области музыки, поездки молодых музыкантов и просто молодых людей по всему Советскому Союзу. Ведь мир был закрыт. И вот Артем Блох собирал нескольких друзей, и мы отправлялись не только в Украину, но и в Среднюю Азию, и в Казахстан, и в Ташкент, где устраивали концерты. Украина для нас была территорией свободы. Мы, конечно, не подозревали, что Советский Союз через 10 лет перестанет существовать. Но ожидание, что настанет рассвет, что оковы рухнут – и свобода, у нас было.
Потом я приезжала в Днепропетровск (сейчас это Днепр), и как чешский и европейский политик встречалась там с украинскими друзьями. Мы говорили о будущем, когда Украина станет членом Евросоюза. И вот 2014 год, когда вы не верите своим ушам, глазам, не верите ничему... И Борис Херсонский сказал тогда, что существует пословица: когда говорят пушки, музы молчат. "Но нет, друзья, – говорил Борис, который очень патетически говорит в реальной жизни. – Когда говорят пушки, музы должны кричать и плакать". И вот сборник, книга "Ампутация" – о том, как музы кричат и плачут, как поэты и режиссеры видят, чувствуют сердцем и проживают эту войну, о которой давайте не будем говорить в прошлом времени. Война продолжается. Апокалипсис продолжается. То, что Украина до сих пор не капитулировала, – это результат того, что живут такие люди, о которых мы пишем в нашей книге: это украинские солдаты и офицеры, которые добровольно пошли защищать свою родину, – говорит Джамиля Стегликова.
"Прощальная ода" Бориса Херсонского также вошла в сборник "Ампутация":
1.
Прощай, свободная Таврида,
прощай, кефаль, прощай ставрида,
и рыба-камбала – прости.
Перед очами индивида
корабль скрывается из вида,
гребцам всех дел – сидеть, грести,
2.
звенеть цепями до Босфора,
и век бы не видать простора
степей Украйны, городов
ютящихся у самой кромки,
где дискотеки слишком громки,
и не сомкнуть войскам рядов.
3
Прощай, свободная медуза,
как тень Советского Союза,
сосульки-щупальца влача,
пульсируешь в морской пучине,
и мелкий крабик в нижнем чине
клешнею машет от плеча.
4.
Прощайте лодки Балаклавы,
и водолазы-водоплавы,
и боевой крутой дельфин,
и дно морское, на котором
сам Президент подводным взором
найдет посмертный дар Афин.
5.
Прощайте амфоры и вазы,
и водоплавы-водолазы,
и вина – сколько хочешь пей,
залейся, сука, чтобы влага
текла, не оскорбляя флага,
с косым крестом твоим, Андрей!
6.
Прощай, Таврида, не восславит
тебя мой стих, и не оставит
следа на ялтинском песке
моя стопа, и нежный облак
не оттенит мой старый облик
с дрожащей жилкой на виске.
7.
Прощай, Волошин! Дом просторный
стоит, любым властям покорный,
с площадки верхней, смотровой,
твой дух взирает на окрестность,
и дальше – в высь и в неизвестность,
поросшую густой травой.
