"Кому я ее сдал? Польшу – полякам, Венгрию – венграм, а Чехословакию – чехам и словакам".
Так пару лет назад в интервью французской газете Le Figaro ответил Михаил Горбачев на вопрос о том, как он относится к распространенному обвинению в его адрес – в том, что в конце своего правления он "сдал" восточноевропейских сателлитов СССР, в которых в течение одного года, 1989-го, рухнули коммунистические режимы.
Ситуация в отношениях России и стран и народов Центральной и Восточной Европы, с середины 1940-х годов находившихся под властью просоветских коммунистических режимов, оказалась на исходе эпохи Горбачева во многом уникальной. Кремль ассоциировался в тот момент не с подавлением национальных и демократических движений в соседних странах, консерватизмом и милитаризмом, как не раз случалось в прошлом, а наоборот – с многообещающими реформами и свободой.
Положение в странах региона было неодинаковым. В Польше или Венгрии коммунистические режимы уже не один год "размывались" изнутри благодаря усилиям как антикоммунистической оппозиции и диссидентских групп, так и реформаторских сил внутри самих правящих партий. Напротив, в Восточной Германии, Чехословакии или Болгарии престарелые коммунистические вожди и их консервативное окружение не скрывали своего недоверия и враждебности реформаторской политике Горбачева. Здесь именно начатая советским лидером перестройка послужила если не решающим, то очень важным фактором перемен, которые без нее начались бы гораздо позже. Недаром в октябре 1989 года, когда Горбачев прибыл в Восточный Берлин на празднование 40-летия ГДР, берлинцы, которые участвовали в уже развернувшемся в стране протестном движении, выкрикивали по направлению к трибуне, откуда высокий гость наблюдал за официальной демонстрацией: "Горби, помоги!"
Горбачев помог – если не активным вмешательством в развернувшиеся в Восточной Европе в 1989 году процессы, то по крайней мере тем, что этим процессам не препятствовал. Итогами начавшихся тогда перемен большинство граждан бывших "стран социализма" в целом довольны. В конце 2019 года международный Pew Research Center по случаю 30-летия антикоммунистических революций в Центральной и Восточной Европе провел в странах региона масштабный опрос об отношении жителей к тому, что в их странах произошел переход к многопартийной демократии и рыночной экономике. Россия оказалась единственной страной, где количество недовольных и разочарованных демократией (48%) и экономической свободой (51%) выше доли позитивно оценивших то и другое (43 и 38% соответственно). В остальных случаях перевес нового устройства над старым в общественном мнении был весьма ощутимым, хотя соотношение положительно и отрицательно настроенных оказалось разным – от 85:8 в Польше до 54:37 в Болгарии.
Падение соцлагеря воспринимается восточноевропейцами как свершившийся и в целом позитивный исторический факт – хотя полного единодушия по этому вопросу нет. Однако Михаила Горбачева в этой связи вспоминают все реже, отмечает в интервью Радио Свобода политолог Алексей Кожарский, научный сотрудник Карлова университета (Прага) и Университета Яна-Амоса Коменского (Братислава), автор книги "Евразийская интеграция и "русский мир" (Eurasian Integration and the Russian World. Regionalism as an Identitary Enterprise):
– Можно ли как-то кратко и однозначно описать нынешнее отношение к Михаилу Горбачеву и его наследию в странах Центральной и Восточной Европы? Кто он для словаков, чехов, поляков, венгров? Предложу несколько вариантов: 1) сознательный освободитель, 2) освободитель поневоле (понял, что ЦВЕ Москве не удержать, и решил уйти оттуда мирно), 3) лидер страны-оккупанта, которого вынудило уйти из региона освободительное движение в ЦВЕ и давление Запада – или вообще 4) полузабытая фигура из довольно далекого прошлого? Или же есть какая-то пятая, более точная опция?
– Возможно, это мое субъективное впечатление, но мне кажется, что, по крайней мере по сравнению с постсоветским пространством, личность Горбачева в Центральной Европе ныне упоминается нечасто. Например, если я говорю перед студентами о Горбачеве, мне нужно убедиться, что они знают, о ком речь. Мне кажется, это связано с тем, что на постсоветском пространстве, особенно, конечно, в России, Горбачев остается поляризующей, как сейчас говорят, фигурой: для одних "предатель", уничтоживший великую красную империю, для других – человек, положивший конец бесчеловечной тоталитарной системе и чуть ли не единственный правитель в истории России, добровольно, мирно покинувший свой пост. В каком-то смысле в России продолжают переживать эту травму, "крупнейшую геополитическую катастрофу", как выразился Путин. На переживании этой травмы во многом строилась и легитимность путинской власти. Исторические дискуссии в России – это продолжение политики другими средствами. Фигура Горбачева – в каком-то смысле ее часть.
Исторические дискуссии в России – это продолжение политики другими средствами. Фигура Горбачева – в каком-то смысле ее часть
В Центральной и Восточной Европе же избавление от статуса советской колонии – это уже просто данность, просто история. Сложно себе представить, чтобы тут кто-то спорил, например, о необходимости возвращения советских войск. Поэтому и персонажи, связанные с этой историей, как бы "сданы в архив".
– Вопрос о том, чтó сыграло решающую роль в освобождении стран ЦВЕ от коммунизма – местные протестные настроения и движения или же политические условия, созданные в Европе и мире перестройкой, – еще актуален для местных обществ или хотя бы для интеллектуалов? Или же крах коммунистической системы воспринимается скорее как некая данность и историческая неизбежность?
– Если говорить о восприятиях, то это, конечно, зависит от того, с кем вы разговариваете. Трезвомыслящие и хорошо информированные люди понимают, что без перестройки и Горбачева перемены бы так быстро не наступили – при всем уважении к смелости и готовности к самопожертвованию чешских, польских и прочих диссидентов. От самосожжения Яна Палаха до борьбы польской "Солидарности", все это вкладывало свою лепту в делегитимацию коммунистических режимов. Однако у тоталитарной системы был большой запас прочности, "ялтинские" границы в Европе устоялись, события 1956 и 1968 годов в Венгрии и Чехословакии показали, что Запад прямо вмешиваться в дела соцлагеря не намерен.
С другой стороны, нужно понимать, что сама перестройка являлась следствием постепенного осознания большинством людей, что что-то идет не так, что так дальше нельзя. Многие люди, сейчас активно ностальгирующие по СССР, как-то удивительно об этом забыли. Ключевую роль тут сыграло, конечно, и отставание от Запада в плане потребительских стандартов. Люди смотрели на западные машины, одежду и думали: зачем нам такая жизнь, ради чего нас держат в убожестве коммунистические режимы? К тому же по сравнению, скажем, с той же Россией, режимы на востоке Европы воспринимались в большей степени как внешние, колониальные, навязанные. Тут уместна аналогия со странами Балтии, которые окончательно попали под пяту коммунистов лишь в ходе Второй мировой войны.
Возникает феномен "фантомной" ностальгии по социализму
– В России и других странах бывшего СССР опросы свидетельствуют о довольно сильной ностальгии по советскому прошлому – сильно идеализированному, но это другой вопрос. Есть ли что-то подобное в странах ЦВЕ, или тут ситуация слишком отличается от страны к стране?
– Безусловно, это есть. По "социалистическому" прошлому, как его здесь называют. И чем дальше, тем больше оно идеализируется. Возникает феномен "фантомной" ностальгии. Я как-то общался с активным сторонником одной неофашистской партии в Словакии. Он мне рассказывал про то, как во времена социализма государство о нем заботилось и как у него "все было". Он прямо так и говорил – обо мне. Этот человек моложе меня, и социалистическое государство о нём могло заботиться, в лучшем случае, в детском саду. Но такие реакции естественны, учитывая в том числе и то, что не оправдались те надежды, которые многие питали при переходе от коммунизма: быстро догнать Запад по уровню жизни. Заметный разрыв в уровне благосостояния между Центральной и Западной Европой сохраняется.
– Кремлевская пропаганда часто делит Европу на "старую", прежде всего Германию и Францию, с которыми более или менее "можно иметь дело", и "новую"– страны ЦВЕ, где "царит сплошная русофобия". Насколько это окарикатуренное деление?
– Мало того что карикатурное, оно еще и безнадежно отсталое! Этим делением американцы пользовались лет пятнадцать назад, во времена второй войны в Заливе. Разумеется, взгляд на ЦВЕ как на нечто однородное – это внешний взгляд, часто он сочетается с некоторой долей шовинизма по отношению к этим "непонятным" странам. В то же время у этих стран как весьма различный исторический опыт отношений с Россией, так и разные способы работы с ним. Есть замечательный пример Венгрии: ее лидер Виктор Орбан, являясь талантливым демагогом, очень ловко разделяет в своих речах "Россию" и "коммунизм". России он явно симпатизирует, что в целом для венгров всегда было, мягко говоря, нетипично, хотя и напоминает иногда, что общая граница с Россией Венгрии не нужна. А десятилетия советской оккупации Венгрии он списывает на коммунизм, хотя российские войска входили в Венгрию и в 1849 году, снискав тогда для России прозвище "жандарма Европы," а уж это коммунистам точно никак не "пришьешь".
В целом же речь идет скорее о градациях и оттенках. Например, в Польше неприятие России имеет сильные исторические корни, это часть национальной памяти о Польше как жертве – разделов Речи Посполитой, разгромленных восстаний XIX века, агрессии 1939 года, Катынского преступления и т.д. В Словакии часть населения, как правило, более молодая и образованная, к России тоже относится скептически, но не из-за истории, а скорее в силу того, что из себя представляет современная путинская Россия. Одновременно среди словаков традиционно сильны культурные симпатии к России, которые могут бессознательно транслироваться в политические. (Мы на эту тему недавно сделали небольшое исследование, вызвавшее в определенных кругах бурю возмущения). Чехия, как мне кажется, в этом смысле тоже разделенная страна, но без особых эмоций по отношению к России – без горячей любви, но и без ненависти. Чешский президент Милош Земан – явно не без симпатий к Москве и, говорят, любит выпить водки в российском посольстве. В Польше себе такого рода братание представить, конечно, нельзя.
То есть картина очень сложная, неоднородная, и нередко линии раздела проходят внутри стран и совпадают с другими политическими предпочтениями.
Путин, дескать, молодец, сохранил "белую", славянскую, христианскую цивилизацию
– Каков образ России в тех странах, которыми вы занимаетесь? Можно ли описать общий портрет восточноевропейского "русофила" и "русофоба", или же там слишком много деталей, не дающих простора для широких обобщений?
– Как я уже говорил, контексты сильно различаются, но некоторые обобщения сделать можно. Это зачастую люди, ищущие "альтернативу", недовольные своим положением или положением дел вообще – по каким-то ценностным соображениям. Им может, например, не нравиться НАТО, истинная или мнимая американская гегемония, или Евросоюз. Их раздражает мультикультурализм, гей-парады, в общем, стандартный набор вещей, связанных с современным Западом, которыми обычно пугает россиян их телевидение. Соответственно, поиск "альтернативы" часто приводит к потреблению сделанного в России медиаконтента: RT, Спутник и проч. Сошлюсь, пожалуй, на исследование, о котором я говорил выше. Забавно, например, читать некоторых словацких путинофилов, которые негодуют, поскольку Европа "засорена" мультикультурализмом, везде какие-то "небелые" мигранты, а вот Путин, дескать, молодец, сохранил "белую", славянскую, христианскую цивилизацию. Видно, что эти люди в сегодняшней России не бывали. Иначе, приехав в Москву, они, наверное, с удивлением обнаружили бы, что, как и все столицы бывших империй, Москва – мультикультурный город, и по поводу этого горько плачут уже местные русские националисты. Смешно это читать, но это реалии поиска "альтернативы". Такая вот "любовь к дальнему", как сказал бы русский философ Семен Франк.
– Кремль, с одной стороны, ведет с некоторыми странами ЦВЕ "исторические войны" (Путин и Польша – самый яркий пример), а с другой – обзаводится союзниками и доброжелателями вроде Орбана или Земана. Как это сочетается? Можно ли сказать, что у Москвы есть некая продуманная стратегия выстраивания отношений с этим регионом, или же избран "метод научного тыка"?
– Я бы сказал, что это метод оппортунизма. Адаптируются к контексту. Скажем, в Польше у русофилов шансов практически нет. Хотя один из бывших лидеров "Солидарности" Адам Михник и задавался, кажется, в свое время вопросом, могут ли Качиньский с Путиным подружиться на почве нелюбви к леволиберальным ценностям. Но в целом этот вариант достаточно сложно вообразить. Поляков резко любить Россию не заставишь. Зато можно помочь кого-то ненавидеть: например, Германию или Евросоюз. Способствуя росту евроскептических настроений, Москва может ослабить Евросоюз изнутри, что, по понятиям Кремля, играет на руку России. То есть возможен вариант так называемых "полезных идиотов". В целом речь идет об адаптивности. Уже давно исследователи пишут о том, что в Европе Москва одинаково гибко использует как левых, так и крайне правых для своих целей. Здесь что-то похожее.
Центральная Европа во “втором Горбачеве”, к счастью, не нуждается
– Реален ли "второй Горбачев", при котором отношения России и стран ЦВЕ переживут новый расцвет? Может ли таким человеком быть, к примеру, Алексей Навальный? Или кто-то еще?
– Мне бы хотелось ошибиться, но мне кажется, что Навальный – во многом политический прагматик, который, придя к власти, не побрезгует имперской политикой для внутриполитических целей. Это довольно стандартный для России сюжет. Вспомним хотя бы эпоху Ельцина: от прозападного министра Козырева до разворота над Атлантикой самолета совсем другого министра Примакова прошло всего ничего.
Центральная Европа во "втором Горбачеве", к счастью, не нуждается. Второй Горбачев нужен прежде всего странам, которые и сейчас по разным причинам находятся в прямой зависимости от России или под угрозой с ее стороны. Таким, как Беларусь, Украина, Армения. Для этого в России, видимо, должно прийти понимание того, что за империю цепляться не стоит, не приносит она счастья. Насколько болезненно будет проходить этот процесс – посмотрим.
- Вацлав Гавел (1936 – 2011), бывший диссидент, президент Чехословакии (1989 – 1992) и Чешской республики (1993 – 2003), в интервью украинскому изданию "Зеркало недели", 2004 год: "Михаил Горбачев навсегда останется тем, кто начал перестройку и по меньшей мере частично либерализировал застывшие советские порядки. Развитие России при Ельцине было противоречивым: с одной стороны он постоянно, хоть и с трудом и нестабильно, вел ее к демократии, с другой стороны – позволил развязать войну в Чечне. Правительство Путина прагматично, многое у нее получается, у себя в стране она популярна, так как дала большинству россиян чувство стабильности, которого им не хватало при Ельцине. Но цена, которую они за это платят, высока".
