Александр Генис: С приходом осени и Нью-Йорк приходит в себя. Благодаря здравому смыслу, маскам, соблюдению дистанции и прочим мерам социального и медицинского характера пандемия отступила. Тесты на вирус показывают меньше одного процента заболеваний. Наступила пора считать потери и думать о перспективах. Город, безусловно, тяжело пострадал: 22 тысячи человек умели от ковида. Нью-Йорк потерял миллион рабочих мест из-за карантина. Четверть ресторанов, включая знаменитые, никогда уже не откроются. Среди потерь – и около 8 тысяч магазинов, включая опять-таки очень известные с давними традициями. Преступность заметно увеличилась. Только число перестрелок удвоилось по сравнению с прошлым, как теперь кажется, идиллическим годом. Неудивительно, что из Нью-Йорка бегут (чаще всего в Вермонт) те, кто могут себе это позволить. Город оставляют жители, а с ними и налоги, без которых никак не залатать жуткий бюджетный дефицит.
Что ждет Нью-Йорк? Об этом мы с Соломоном Волковым, два ньюйоркца с сорокалетним стажем, сегодня и поговорим.
Соломон, вы живете в самом сердце Манхэттена – на Бродвее, в пяти минутах от Линкольн-Центра, в двух кварталах от Центрального парка, в пяти – от магазина "Зэйбарс", где самая вкусная лососина в Нью-Йорке. Каким вам видится Нью-Йорк сегодня?
Соломон Волков: Я живу в особом районе, это отдельный остров на острове Манхэттен, называется Upper West Side, наверное, надо его так и именовать: Аппер Вест-Сайд? Ведь есть "Вест-Сайд стори" – знаменитый мюзикл Бернстайна и компании. Так что Вест-Сайд – это международный термин.
Александр Генис: Считалось, что здесь селятся писатели. Один, нобелевский лауреат Башевиц-Зингер, всегда ел в маленьком кафе на Бродвее, я туда специально заходил, ничего особенного.
Соломон Волков: Да, это особый район, в котором я прожил 44 года, считаю себя поэтому ветераном нью-йоркским в гораздо большей степени, чем люди молодые и не очень молодые, которые здесь живут.
Когда я здесь поселился в 1976 году, тот пятачок, который вы так соблазнительно описали, был далеко не безопасным, совсем не таким привлекательным, каким он стал в последнее десятилетие. В 70–80-е годы Нью-Йорк, как вы, может быть, помните, был близок к полному банкротству, его считали криминальной столицей Соединенных Штатов, как в свое время в 1990-е годы Петербург стали именовать криминальной столицей России. Нью-Йорк еще не был и той гастрономической столицей Америки, какой он стал впоследствии, стольких ресторанов с национальными кухнями в тот период в Нью-Йорке точно не существовало. Я не великий специалист по сравнению особенно с вами в делах гастрономических, но это я могу тоже свидетельствовать.
Мы с женой поселились в отеле "Люцерн", который в последнее время, в последние месяцы опять стал популярным в сети, в диспутах, связанных с будущим Нью-Йорка. Дело в том, что в разгар пандемии в этот отель, где мы когда-то прожили пять лет, вселили 600 человек бездомных. Чтобы укрыть их от заразы, власти собрали бездомных из специальных убежищ и переселили их по отдельным номерам.
Александр Генис: Очень не дешевым – некоторые по 360 долларов за ночь.
Соломон Волков: Сделал это мэр де Блазио, к которому сейчас очень много претензий. Вселение нескольких сот бездомных, многие из которых не вполне в своем уме, наркоманы, среди них даже были люди, осужденные за сексуальные преступления. Все это чрезвычайно встревожило наш район, сразу образовались коалиции, как это бывает в Америке, а в Нью-Йорке особенно, сражающихся за и против такой акции. Недавно все это завершилось благополучно: мэрия отступила, признала, что совершила ошибку, вселив такое количество бездомных в центр небольшого оазиса, бездомных возвращают в убежища и жизнь в нашем районе приходит в себя.
Александр Генис: Я приехал в 1977 году и тоже поселился на Вест-Сайде в отеле "Грейстоун" очень недалеко от вашего “Люцерна”. Но я мало что тогда понимал. В 1977 году Нью-Йорк переживал надир своей истории, то есть это была низшая точка в его эволюции. Но я-то не знал, с чем сравнивать. Именно поэтому, мне кажется, наши воспоминания сегодня имеют смысл, потому что мы можем поставить сегодняшнее положение вещей в исторический контекст. Мы так давно здесь живем, что видели Нью-Йорк в самых разных ситуациях.
В конце 1970-х годов Нью-Йорк был действительно кошмарен. Один миллион жителей жили на пособия, а это почти каждый седьмой человек в Нью-Йорке, преступность была ужасная. Инфляция была 17%, и безработица была 17%. Я ничего в этом не понимал, не знал, хорошо это или плохо, но теперь мы понимаем, что это было ужасно. С тех пор Нью-Йорк постепенно улучшался до тех пор, пока 11 сентября не наступил новый кризис. Этот кризис, связанный с налетом на наши знаменитые "близнецы", опять превратил Нью-Йорк в зону скорби, где хоронили мертвых, где искали и опознавали трупы, где ниже 14-й улицы нельзя было пройти из-за дыма. Все было ужасно. Но Нью-Йорк выстоял. Поэтому я пожимаю плечами, когда слышу, что Нью-Йорк погиб, а такие разговоры ведут сегодня многие, в том числе ньюйоркцы, которые уехали из города. Чтобы сверить впечатления, я, как всегда в таких случаях, сажусь на велосипед и объезжаю Манхэттен. Мне кажется, это самый объективный способ познания реальности.
Взять, скажем, Вест-Сайд, о котором вы только что говорили. Там действительно на улицах есть бездомные, больше, чем обычно, но не намного, я насчитал человек 6–7 – на маленький табор. И тут же я увидал странную сцену. Сейчас очень трудно с уборкой мусора, потому что не хватает людей и денег. И вот я вижу двух роскошных блондинок, очень модно одетых, которые в желтых резиновых перчатках швабрами подметают улицы. Я подумал, что странные такие дворники пошли теперь. Проехал еще один квартал и увидал двух пожилых дам (в Америке их называют "голубоволосые леди" – с тщательно уложенными волосами, очень изысканно одетыми), которые, опять-таки в желтых резиновых перчатках, собирают мусор и укладывают это в урны. Манхэттенский субботник, по-моему, это очень по нью-йоркски. Я почувствовал, что город не отдадут, что так или иначе город возродится.
Другое дело, что нас ждут огромные перемены. Перемены ждут всех, потому что вирус даром не прошел для всей страны, но Нью-Йорк особенно изменится из-за того, что его покидают клерки, происходит грандиозное разорение офисов. А их присутствие – градообразующая черта Манхэттена. Но об этом мы еще поговорим чуть позже.
Соломон Волков: Вы заговорили о волонтерах, которых видели на улице, – это типичная для американского общества черта, волонтерство. Я сейчас затрудняюсь сказать, насколько волонтерство пустило корни в современной России, но могу точно сказать о своих советских воспоминаниях: такого там не существовало. Было только волонтерство из-под палки, когда людей силком выгоняли на демонстрации, когда обходили, буквально вытаскивали людей за шиворот из квартир, когда их заставляли ходить на какие-то мероприятия, на какие-то субботники. В Америке волонтерство существует на полностью добровольной основе, на энтузиазме людей, как вы справедливо заметили, на самых разных социальных уровнях.
Что касается надира нью-йоркского, то для меня таким был эпизод, когда я из окна этого самого теперь одиозного отеля "Люцерн" увидел, как просто-напросто внизу застрелили человека на моих глазах. Шел, шел человек, раздался не очень громкий хлопок, он упал, тут же сбежался народ, тут же подъехала полиция. И должен я сказать, что за последующие 44 года я никогда уже подобной сцены не наблюдал. Картина, когда ты видишь, как убивают человека, навсегда запечатлевается в твоем сознании. Для меня это какая-то точка отсчета – это было так, хуже этого нет, наверное, быть не может.
(Музыка)
Александр Генис: Мне хотелось бы с вами обсудить перспективы: что будет с Нью-Йорком. Сейчас, как мы уже говорили, богатые бегут из Нью-Йорка – те, у кого есть второй дом, у кого есть дача на побережье Лонг-Айленда или в Зеленых горах Вермонта. Но это еще не все. Что, собственно, такое Нью-Йорк, точнее говоря, Манхэттен? Потому что, когда мы говорим Нью-Йорк, то прежде всего имеем в виду "остров сокровищ" Манхэттен, куда каждый день въезжал миллион автомобилей, ибо он был деловым центром мира. Но сегодня сотни офисных башен, заполненных конторами небоскребов, из которых, собственно говоря, и состоит Манхэттен, во всяком случае – южнее 59-й улицы, что-то вроде "острова мертвых" Бёклина. Сегодня меньше 10% служащих вернулись в свои офисы! И самое главное – никто не собирается возвращать остальных.
Пандемия показала, что можно жить и без офиса, можно работать дома. Зачем нужно возвращаться в Нью-Йорк, если все можно делать у домашнего компьютера в халате и тапочках? Но из-за надомников изменяется деловая жизнь в Манхэттене.
Соломон Волков: Исчезают и бизнесы, которые платили аренду за офисные помещения, разоряются бесчисленные рестораны, кафе, лавки, которые обслуживали тех, кто каждый день приезжали в деловой центр, сейчас их нет.
Александр Генис: Все это – возвращаясь к историческому контексту – мне опять-таки напомнило ту ситуацию, которую я застал в Нью-Йорке 43 года назад. Город тогда переживал последнюю стадию деиндустриализации: из Нью-Йорка исчезали все промышленные объекты. А ведь когда-то в Нью-Йорке было много легкой промышленности, например, мужские и женские портные. Их объединял чуть ли не самый сильный профсоюз, вся седьмая авеню считалась пошивочным цехом, она до сих пор называется Fashion avenue. Сейчас от всех портных остался один бронзовый, со швейной машинкой, памятник, который стоит в центре Манхэттена. И так исчезали все цеха, все, что производилось в Нью-Йорке, исчезало, потому что предприятия переехали в места подешевле. Нью-Йорк остался без рабочих. Сохо, которое теперь знает весь мир, стало пустырем, по которому бегали крысы. Я помню, мы с Петей Вайлем однажды там гуляли, нашли ровно одного человека – кубинца, который поиграл на барабане. Мы с ним посидели, выпили и обсудили, что делать с Сохо. Если бы я знал тогда что, то одолжил бы денег и купил там квартиру за 10 тысяч. Но тогда это было ужасное пустое место – руины индустриализации.
Что же произошло? Нью-Йорк возродил эти места за счет искусства, за счет культуры, Сохо стал родиной нового культурного авангарда, где бесконечные галереи создавали новые смыслы. Вслед за ними пришли, как некогда говорят, “дантисты”, то есть богатые люди, которым было интересно жить среди художников, которых они же и выдавили, теперь уже в Бруклин.
Метаморфоза Сохо может послужить примером. Офисные башни надо чем-то заполнить – лучше всего перестроить их под элитное жилье. Следующий шаг в истории города – “деофизация”, если ввести новый термин, Нью-Йорка. Он может вылечится от экономических хворей опять же за счет искусства, за счет того, что сюда приезжают люди, которым в Манхэттене интересно уже не работать, а жить. Богатые, которые могут прийти на место клерков, опять изменят Нью-Йорк.
Именно к этому вел Нью-Йорк лучший, на мой взгляд, мэр, а я уже много мэров навидался, Майкл Блумберг, который откровенно сказал: я хочу сделать город привлекательным для богатых, тогда и бедным будет лучше.
Соломон, а какие у вас отношения с нью-йоркскими мэрами?
Соломон Волков: Отношение к нынешнему мэру у меня приблизительно такое, какое сегодня у всех – и слева, и справа. Де Блазио не оправдал надежды, которые на него возлагались, и к нему предъявляют претензии как сторонники реформ, так и их противники. Он оказался просто-напросто неуверенным и неэффективным чиновником, такова моя точка зрения.
Я согласен с вами, что Блумберг превосходил его во всех отношениях. Но я бы также и добавил мэра города до Блумберга Руди Джулиани. Он показал себя в страшные дни после 11 сентября, после налета террористов на Нью-Йорк, которые надолго погрузили город в траур. Именно тогда он показал лучшие свои свойства как фронтового лидера. Он проявил решительность, нужное спокойствие и все лидерские качества, которые в дальнейшем, как многие считают, утратил. Джулиани прошел – кроме всего прочего – через чрезвычайно мучительный, скандальный бракоразводный процесс. Я давно заметил, что бракоразводные процессы, если они длительные и финансово обременительные, оставляют людей в тяжелой психологической форме.
Александр Генис: Какой бы у нас ни был мэр, ему важно понять, что именно нужно Нью-Йорку. Я понимаю, что это выглядит немножко несерьезно, но мне кажется, что если красота не может спасти мир, то искусство может спасти город. Поэтому его надо беречь как раз в дни кризиса.
Об этом напоминает свежий скандал, связанный с Бруклинским музеем. Как и все остальные заведения такого рода, он испытывает тяжелый дефицит. В связи с этим стали продавать картины, в том числе такие знаменитые, как полотно Лукаса Кранаха, знаменитого художника XVI века.
Соломон Волков: "Лукреция", замечательная работа, очень выразительная.
Александр Генис: Причем, кураторы не трогают произведения ныне живущих художников, а продают старых мастеров и любимцев публики – Коро, Курбе. По-моему, это ужасное решение, потому что именно такие вещи, как музеи, способны спасти город. Тут можно вспомнить Детройт, который давно уже переживает страшный экономический кризис. Детройт, конечно, в тяжелом состоянии находится, но у них есть прекрасный музей, в котором висит полотно великого Брейгеля “Свадебный танец", знаменитая картина. Когда стало совсем плохо, власти решили было продать свою картину, но город не позволил, защитил музей.
Очень важно, чтобы в городе было что делать, чтобы город представлял собой такую ценность, что люди не хотели уезжать. И тогда вместо тех, кто покинул Нью-Йорк, придут другие. Например, фейсбук снял целый квартал в Манхэттене для того, чтобы устроить свой центр в великолепном классическом здании бывшего почтамта. Здесь со временем будет работать половина служащих ФБ, а это 25 тысяч человек. Почему? Да потому что люди со всей страны и со всего мира собираются там, где им интересно. И в Нью-Йорке интересно всегда – особенно молодым и творческим людям. Такова энергия этого города.
Впрочем, однажды я показывал Нью-Йорк Андрею Синявскому, мы долго гуляли с ним по Манхэттену, а потом он сказал:
– Не обижайтесь, но этот город чудовищный, его энергия бьет по мне.
– А меня эта энергия заряжает, как будто вставил пальцы в розетку.
– Нет, вот в Париже блаженное состояние, а здесь постоянный энергетический шторм, как будто в грозу ходишь по городу.
Соломон Волков: Точное наблюдение, великолепное.
Александр Генис: Я понимаю Синявского. Но это энергия, на которой работает Нью-Йорк, и она привлекает сюда людей.
И еще. Я опять хочу вспомнить свою велосипедную прогулку по Манхэттену, которая, между прочим, занимает 8 часов езды на велосипеде. Я объехал весь остров, включая Централ-парк, – это наше святое место, сакральное пространство Нью-Йорка. Я обратил внимание на то, сколько в парке звучит живой музыки. Я понимаю почему: люди истосковались по живому искусству – человеческому, а не на экране. Под мостом играл саксофонист, там акустика лучше всего. В другом месте – джазовый квартет, собранный из стариков. Представляете себе, ведь контрабас тащить надо откуда-то. На поляне пели оперные арии. Еще в одном углу царил рэп. И так весь парк звучал – роскошная поющая осень. Мне кажется, что даже филармония тоже участвовала в этих уличных концертах, не так ли?
Соломон Волков: Да, да! Вы очень кстати вспомнили об уличных музыкантах. Потому что филармония – это какой-то зал, концерт – это какая-то торжественная процедура. Я помню, когда Сережа Довлатов собирался первый раз в жизни пойти на концерт в филармонический зал, тогда это был Карнеги-холл, он специально интересовался у меня, какую специальную одежду ему надо приобрести для этой оказии. Я ему тогда сказал: "Сережа, да что вы, о чем речь? Приходите в джинсах, разве что в шортах я не рекомендую вам пойти, а так в любой одежде. Даже если вы будете там сидеть в кепке, особенно на вас шикать не будут". Он все равно купил все новое – пальто, костюм и в таком торжественном виде туда и отправился. Ему казалось, что это должна быть специальная оказия.
Есть такое отношение к посещению концертов академической музыки. Но уже с недавних пор, еще до пандемии, такое сугубо консервативное отношение к походу в концертный зал стало рассасываться. Это в первую очередь отразилось на том, что сами музыканты стали одеваться более раскованно, в обыденную одежду. А тут, в карантин, музыканты Нью-Йоркской филармонии подхватили инициативу выступать перед зрителями на грузовиках. На кузов ставится деревянная платформа, и эти грузовики ездят в самые разные парки, в самые разные районы Нью-Йорка и там устраивают импровизированные концерты. Конечно, не полностью оркестры, не сто с лишним человек, выступают трио или квартеты с солистами, плюс команда, которая им помогает установить микрофоны, освещение.
Что самое интересное, музыкантам и солистам это нравится. Потому что в душе у каждого музыканта живет подспудное воспоминание о том, что музыка и начиналась с бродячих музыкантов. Раньше другой музыки никакой не было. Бродячие музыканты ходили, импровизировали, завлекали публику и зарабатывали этим себе на жизнь. И эта традиция передавалась из поколения в поколение. Постепенно это все приобретало официальные черты, консервировалось, превращалось в высоколобый ритуал. Мне самому никогда эта высоколобость не нравилась. Скажем, я никогда не протестовал, не негодовал, когда люди аплодировали в перерывах между частями. Считается, что аплодировать можно только после конца пьесы. Да нет, когда-то аплодировали после каждой части. Мой знакомый музыкальный критик на эту тему всегда говорит, что если бы Чайковский, или Брамс, или Мендельсон услышали бы, что их сочинения играют и не аплодируют после каждой части, они были бы обижены: как это так, не нравится, что ли, музыка слушателям? Нужно себя вести раскованнее. И сегодня у музыкантов возродилось ощущение контакта с живой аудиторией – ведь нужно ее увлечь, привлечь, как это было в прошлом, чтобы они подали тебе на жизнь, на заработок. На самом деле сейчас эти выступления, разумеется, бесплатные. Так что, мне кажется, это очень интересная новая популярная традиция.
Александр Генис: Есть в этом запанибратстве, фамильярности по отношению к искусству что-то очень нью-йоркское. Нью-Йорк никогда не был столичным городом. Столица – это Вашингтон, столица – это Белый дом, Капитолий, а Нью-Йорк – это город домашний, здесь даже нет центральной площади, вроде Красной в Москве. Централ-парк и есть главная площадь Нью-Йорка.
Говоря о бродячих музыкантах. Я подружился несколько лет назад с одним уличным музыкантом, пианистом, который выступает в Вашингтон-сквер, это в Даунтауне Нью-Йорка, недалеко от Нью-Йоркского университета. У входа в парк – могучая арка, под которой очень хорошо слышно музыку.
Соломон Волков: Да-да, я помню.
Александр Генис: Он привозит туда на платформе с колесиками рояль, не пианино, а настоящий концертный рояль, и играет целыми днями. Я его как-то спросил: "А что больше всего любят слушать?" Он твердо ответил: ”Филипа Гласса". Возможно, потому, что минимализм Гласса напоминает железнодорожные рельсы: любой фрагмент позволяет понять устройство целого, во всяком случае, мне кажется так на мой непросвещенный взгляд.
Подводя итог нашей беседы, следует сказать, что Нью-Йорк должен выкрутиться за счет своих внутренних ресурсов. Сейчас все жалуются, что федеральное правительство не помогает Нью-Йорку, все жалуются на то, что не хватает денег, все жалуются на то, что не хватает людей, которые способны платить налоги, но мне кажется, что если в Нью-Йорке будет хорошо и интересно жить, то сюда будут собираться люди со средствами, как это было раньше. После 11 сентября мэр Блумберг сумел же заманить в Нью-Йорк богачей, которые платили огромные налоги. Ведь Манхэттен – безумно дорогое место для жилья. У меня есть один знакомый художник, который продал четырехэтажный дом в соседнем Нью-Джерси, четырехэтажный дом с террасой, и купил однокомнатную квартиру без кухни в Манхэттене. Этот пример говорит о том, какие безумные тут цены на недвижимость. Но благодаря именно богатым Нью-Йорк, за что многие упрекали Блумберга, становился игрушкой богатых. Мэр де Блазио пришел к власти именно потому, что обещал исправить ситуацию и установить равенство для всех. Но ничего хорошего из этого не получилось. Блумберг действовал обратным образом. И сейчас, в пандемию, мне вспоминается Нью-Йорк Блумберга. Если я видел надир, то я видел и зенит: никогда Нью-Йорк не был так хорош, как тогда. Сегодня 160 представителей большого бизнеса написали открытое письмо де Блазио и сказали: верните нам Нью-Йорк, каким он был – чистым, безопасным, интересным, богатым, в котором все хотят жить и бывать. Я не думаю, что де Блазио с этим справится. Но в 2021 году кончается срок его полномочий, и новый мэр должен будет найти способ вернуть Нью-Йорку тот миф, которым он всегда славился. Как сказал один художник: "Я лучше буду фонарным столбом в Манхэттене, чем мэром Чикаго".
Соломон, какая музыкальная тема выражает лучше всего миф Нью-Йорка?
Соломон Волков: Есть замечательная песня, которая мне очень нравится, в которой поется, что если ты можешь добиться успеха в Нью-Йорке, то ты можешь добиться успеха везде. И эта песня – слоган Нью-Йорка. Нью-Йорк – это испытание твоей выносливости, твоей энергии, твоих способностей. Если ты можешь выстоять в Нью-Йорке, то тебе будет не страшно жить в любом другом месте. Песня под названием "Нью-Йорк, Нью-Йорк" именно об этом. Поет Фрэнк Синатра.
(Музыка)
