В Праге историки из нескольких стран Центральной Европы дискутировали о российских исторических нарративах, влияющих на страны бывшего соцлагеря. Этой теме была посвящена конференция, на которой обсуждалась политизация исторической памяти о событиях XX века Россией и тех проблемах, которые в связи с этим возникают в Польше и Чехии у современных историков.
Поводом для разговора послужило 30-летие с момента распада Советского Союза, который привел к тому, что страны бывшего соцлагеря и Россия перестали давать одинаковую оценку одним и тем же историческим событиям, как это было в годы, когда в Европе существовала империя государственного социализма, унифицировавшая не только экономику и политику, но и взгляд на историю.
О том, как в странах бывшего соцлагеря видят историческую политику Москвы, почему после распада СССР в России и в бывшем соцлагере на историю стали смотреть по-разному, а также где возникает недопонимание, размышляет в интервью одна из участниц пражской конференции историк Даниэла Коленовска, сотрудник кафедры российских и восточноевропейских исследований Института международных отношений Карлова университета, член рабочей группы по изучению холодной войны в Институте новейшей истории Чехии.
– Как воспринимаются шаги России по отношению к странам Центральной Европы, особенно в ситуациях, когда возникают конфликты в связи с оценкой исторических событий?
– В современной России вопрос исторической политики – это вопрос не только истории, не только памяти, но политики символической. Реконструкция символического восприятия мира – это то, что историки Центральной Европы наблюдают в России. Раньше мы были друзьями Советского Союза, а значит, здесь не было больших претензий к историческим вопросам, потому что чехословацкое общество принимало те же символы, что и Советский Союз, а теперь даже Россия. Но с момента распада СССР прошло 30 лет, и, на мой взгляд, новая Россия так и не постаралась создать свою национальную идентичность, наоборот, делаются шаги, отдаляющие страну от ее формирования. И это как раз то, почему не переосмыслены те символы, которые раньше были для нас общими. Но ведь сейчас те, старые символы, имеют уже совсем иное значение. Про советскую армию после 1968 года мы уже говорим как про армию, которая оккупировала Чехословакию, и ее прежние победы после этих событий воспринимаются иначе. Мы видим, что в России происходит политизация истории, и, насколько я понимаю, это скорее внутренняя российская дискуссия о том, что сегодняшняя новая Россия собирается оставить себе из советского наследства.
– Вы говорите, что раньше у Чехословакии и СССР были общие символы, которые общими быть перестали. Но ведь это касается не только участия советской армии в событиях 1968 года, в современной Чехии переосмыслены и другие старые символы.
– Я думаю, что сегодня происходит реконструкция идентичности новой России в военно-историческом смысле. Это военно-историческая реконструкция сознания русского общества. Чешское общество не принимает свое прошлое в этом ключе. Для нас не так важна военная история, потому что у нас другие ценности. У нас нет такого сильного – я бы так его характеризовала – пантеона национальных героев по сравнению с современной Россией. И это стало явственным, например, когда обсуждался вопрос переноса памятника советскому маршалу Ивану Коневу. Конфликт возник потому, что чехам интереснее анализировать повседневность социалистического прошлого, а не выуживать из этого прошлого военных героев. Нам неинтересна война, намного больший интерес у нас к миру и покою, я бы так сказала. А отстаивание тех символов, которые важны российской власти, приводят к тому, что начинается "холодная" борьба. Хотя между историками наших стран ее нет, ведь изучены архивы, опубликованы документы.
Вырастет новое поколение, и мы окажемся в ситуации тотального непонимания друг друга
Помню, какой "восторг" вызвала у нас новость о создании комиссии по фальсификации истории (она была создана в России в 2009 году и прекратила свою деятельность в 2012. – Прим. РС), или вот нынешние законопроекты. Когда речь идет о науке, то невозможно ожидать, что кто-то будет прав, а кто-то – виноват. Ведь мы годами ходим в архивы, там открываются все новые и новые фонды… Наши историки не занимаются закреплением одной какой-то интерпретации, а если это происходит, то речь уже не идет о науке. Любую сложившуюся картину нужно, что называется, тестировать: подтверждать или опровергать выводами, которые делаются благодаря новым документам, предлагать новые теории, которые бы позволили понять, правы мы были или нет с выводами, сделанными 20, 30, 40 лет назад. Так что большой вопрос – есть ли вообще метод закрепления точной интерпретации, например, событий Второй мировой войны? Это же не монумент.
В современной России, на мой взгляд, благодаря Второй мировой войне происходит оправдание преступлений Сталина. Сталин воспринимается как человек, который привел Советский Союз к победе над Гитлером, над этим самым большим злом. Для чехов же Сталин не является такой однородной личностью. Мы смотрим и на 1930-е годы, на сталинский Большой террор, к которому у нас очень критическое отношение. Если принимать Сталина только как победителя, когда мы говорим о политизации истории в современной России, об официальной риторике, то здесь в нынешней Чехии нет совпадений.
– То, что происходит сейчас вокруг Международного общества "Мемориал", – одно из проявлений этой политизации.
– Если "Мемориал" по решению суда будет закрыт, то это станет большой потерей понимания между западными историками и российскими, западным обществом и россиянами. В "Мемориал" ездили историки, которые изучали Большой террор. Там человек понимал, что невозможно оправдывать действия сталинского СССР и Сталина. Архивы "Мемориала" давали это понимание, давали понимание, что такое тоталитарное общество. Если эти фонды сейчас закрыть и они станут недоступными, то специалисты, которые с ними работали, не только западные, конечно, но в первую очередь российские, не смогут иметь доступ к международному изучению сталинского периода. И это, наверное, приведет к возврату тоталитарной интерпретации этого исторического периода в России. Будут потеряны контакты для обсуждения сложных вопросов, и произойдет быстрый отход от разных вариантов понимания истории. Ведь исчезнет возможность вести дискуссию, а это огромная потеря для науки, которую хочется видеть развивающейся. Ведь, помимо этого, есть и другие насущные проблемы, которые историкам приходится решать – финансы, которые идут не на гуманитарные исследования.
Это будет потеря и для общества, а не только для историков. Пройдет время, вырастет новое поколение, и мы окажемся в ситуации тотального непонимания друг друга.
– Какие еще вы видите темы, интерпретация которых отличает российскую ситуацию?
В российско-чешских отношениях нетронутой осталась лишь тема послереволюционной эмиграции
– Это сталинская модернизация. В нашем обществе она совсем не принята, так как была связана с человеческими потерями и страданиями, политическими репрессиями из-за централизации, без которой быстрая модернизация невозможна. Модернизация, если она связана с угнетением, нами не принята. Вообще же из всех тем, которые сейчас на поверхности российско-чешских отношений нетронутой осталась лишь послереволюционная эмиграция (речь о Русской акции президента Яна Масарика, когда Чехословакия принимала и поддерживала белорусских, российских и украинских эмигрантов, бежавших после революции 1917 года. – Прим. РС), эта тема еще не политизирована, ее пока оставили, видимо, в покое. Может, эта тема сможет сформировать платформу, на которой историкам и политикам удастся найти возможности позитивного диалога.
– А что касается периода хрущевской оттепели? Эту эпоху чешские историки, кажется, оценивают не столько негативно, вспоминая, правда, о подавлении Венгерского восстания в 1956 году .
– Да, критика Хрущевым Сталина – ближе нашему нынешнему чувству истории. Еще одной такой фигурой является Горбачев, хотя как крайне позитивная личность Горбачев воспринимается в большей степени словаками. Но и в Чехии его приход ассоциируется с возможностью освободиться от советского поля и двигаться в более удобном национальном независимом направлении. И в этом смысле понимание и принятие Перестройки в Чехии и России тоже, на мой взгляд, отличается.
– Фигура Горбачева оценивается в том числе и в свете того, что он поддержал аннексию Россией Крыма…
– Мне кажется, здесь свою сыграл документальный фильм Виталия Манского про Горбачева, который показан там с общечеловеческой точки зрения. Я думаю, это близко чешскому взгляду. Просто человек старый, наивный, уже как будто не понимает, что происходит вокруг. О том, как Горбачев оценивал действия вокруг Крыма, кажется, даже не писали в чешской прессе.
– В связи с украинскими событиями вы не наблюдаете ситуацию возврата в той или иной форме к холодной войне? Вы входите в группу ученых, занимающихся изучением холодной войны. Возможно, вы видите какие-то параллели между тем, что происходило в прошлом веке, и тем, что происходит сейчас.
– Этот термин чаще используют не историки, а политологи, чтобы как-то охарактеризовать международную обстановку. Историки, конечно, наблюдают некоторые параллели относительно того, что происходит в Африке или в отношениях с Китаем. Но мне кажется использовать этот термин по отношению к нынешней ситуации преждевременно, так как на международной арене мы не наблюдаем такого количества конфликтов, как это было в годы холодной войны. Да, у Запада плохие отношения с Россией. Но причины у этого совсем другие. Я надеюсь, что сейчас есть еще возможности для решения возникших проблем без того, чтобы мобилизовать армии.
– Но при этом буквально на днях было заявление Александра Лукашенко о том, что в случае, если Россия примет решение прибегнуть к агрессии, то Минск поддержит Москву. Это заявление сопровождалось скоплением российских вооруженных сил вдоль границ с Украиной. И в годы холодной войны происходили подобные события – Советский Союз втягивал в военное противостояние другие страны, чтобы увеличить напряженность.
– Перед выборами 2018 года Лукашенко отрицал возможности близкого сотрудничества с Россией, но после выборов у него уже не осталось выбора, ведь у него нет поддержки собственного общества. Но думаю, что слова Лукашенко в данном случае – это тест: какая будет реакция международного сообщества? Из-за Украины, наверное, нужно было созвать заседание в Организации Объединенных Наций. И кстати, наличие ООН отличает ситуацию, которая была в начале холодной войны. Тогда ведь никакого подобного объединения государств не было.
– Но ведь в ООН есть право вето у нескольких стран, в том числе у России, поэтому уповать на то, что эта организация защищает в случае ситуаций, подобных холодной войне, сложно, мне кажется, или я не права?
– На уровне Совета Безопасности вы, наверное, правы. Но ведь есть и другие органы ООН. Они, конечно, не способны решать, куда направят солдат или армии, но являются площадкой для обсуждения, – считает историк Даниэла Коленовска.
