«Свободу не возьмешь на коленях». Как появился День политзаключенных

30 октября 1974 году в пермских, мордовских лагерях и во Владимирской тюрьме началась массовая однодневная голодовка, в которой приняли участие насколько тысяч заключенных. С тех пор этот день стал Днем политического заключенного. Это придумал заключенный исправительно-трудовой колонии №19 Дубравлага астрофизик Кронид Любарский. Корреспондент Радио Свобода пообщалась с теми, кто стоял у истоков этой истории.

Кронид Любарский был арестован сотрудниками КГБ 17 января 1972 года за распространение самиздата бюллетеня "Хроника текущих событий". Это был первый диссидентский бюллетень, который тайно печатали и распространяли по всей стране. Председатель КГБ Юрий Андропов приказал найти издателей и пресечь каналы утечки информации. Следователи вышли на Любарского случайно – нашли в одной из записных книжек его данные и решили проверить. Они не ожидали, что у школьного учителя астрономии, проживающего за 55 километров от Москвы в академическом поселке Черноголовка, может быть более 600 документов, рукописей, самиздатовских книг, бюллетеней, а также пишущая машинка, которую эксперты, сличив особенности клавиатуры с напечатанной самиздатовской литературой, признали главной уликой в деле.

Кронид Любарский был одним из самых ярких из поколения шестидесятников. Он выходец из старинной дворянской семьи – мать Зинаида Владимировна окончила Санкт-Петербургский институт благородных девиц, отец Аркадий Алексеевич был инженером-строителем. Задолго до XX съезда партии, на котором был развенчан культ личности Сталина, Кронид хорошо знал о происходящем.

– Мой отец родился в Пскове в 1934 году, – рассказывает его дочь Вероника Любарская. – Он знал о репрессиях не понаслышке – моего деда Аркадия Алексеевича арестовали по 58-й статье УК РСФСР. В течение трех лет, с 1937 по 1939 год, он был под следствием. Ему предъявляли обвинения в шпионаже, контрреволюции, сотрудничество с немецкой разведкой, вредительство – весь набор, как у всех тогда. Но деду повезло. В 1938 году на "пересменке" Ежова и Берии стали выпускать людей, и моего деда в том числе, это было большой редкостью.

Спасаясь от репрессий, семья Любарских из Пскова переехала в Симферополь. В 1950 году, будучи школьником, Кронид создал среди ровесников "Союз науки и искусства". Они ходили в походы, искали метеориты, писали письма академику-физику Абраму Иоффе и получали от него ответы, обсуждая каждую строчку, работали на Крымской геофизической лаборатории, изучая метеорный спектр. Симферопольское общество любителей астрономии, куда тоже вступил Кронид, выезжало в Московский планетарий. После окончания школы Кронид поступил на астрономическое отделение мехмата МГУ. Он создал "Литературный бюллетень" – прообраз самиздата, где писал статьи об искусстве.

"Я почти что родился диссидентом, – говорил Кронид на архивной записи Радио Свобода, сделанной во время его эмиграции. – Дело в том, что моя судьба не совсем типична для многих советских граждан. Я родился в семье, где критическое отношение к существующему режиму воспитывалось с молоком матери. Ни мой отец, ни моя мать никогда не были членами Коммунистической партии, ни даже теми, кого называли лояльными гражданами. Смерть Сталина, XX съезд в нашей семье восприняли как естественное явление, как радостное событие. В день смерти Сталина мы с моим товарищем в последний момент успели купить бутылку вина и на радостях распили это вино. Первые мои попытки реализовать свое право на свободу мышления, свободу слова относятся к первым годам после смерти Сталина".

После смерти Сталина весной 1953 года Кронида хотели исключить из университета за распространение объявлений и проведение собрания. На нем студенты обсуждали статью Владимира Померанцева "Об искренности в литературе", которая вышла в эти дни и стала еще одним символом перемен. Студенты написали письмо в поддержку Померанцева в газету "Правда", собрав под ним 41 подпись.

После окончания университета в 1956 году Кронид уехал в Среднюю Азию в Туркмению с научной экспедицией, откуда его перебросили на астрономическую обсерваторию рядом с поселком Фирюза, близ границы с Ираном. Он занимался изучением метеоритных тел, в 1963 году вернулся снова в Москву, поступил в аспирантуру НИИ ядерной физики МГУ при физическом факультете. В 1966 году в Москве защитил диссертацию "Космические лучи и возраст метеоритов". Астрофизик Кронид Любарский сделал расчеты для посадки советских космических аппаратов на другие планеты. Был редактором реферативного журнала "Исследование космического пространства". Занимался переводами с английского, консультировал создателей научно-художественных фильмов об астрономии, для издательства "Мир" переводил и рецензировал научно-популярные книги.

Но устроиться на работу в Москве было невозможно – прописки ни у Кронида, ни у его жены Галины не было. Они снимали квартиру в районе Ленинградского проспекта. Здоровье у него было подорвано – еще во время ашхабадской экспедиции ему сделали операцию по удалению части желудка и двенадцатиперстной кишки. Семья приняла решение переехать в подмосковный академгородок Черноголовка. Кронид стал преподавателем астрономии в школе, писал учебник по физике для старших классов, по совместительству работал в Институте научной и технической информации, продолжал заниматься переводами. Когда советские войска в 1968 году вошли в Прагу, Кронид сказал, что когда-нибудь Советы будут просить прощения за "варварское нашествие". Эти события обсуждали, читали и распространяли в "Хронике текущих событий", самиздатовском бюллетене, выходившем с 1968 года.

– Это было сложно назвать журналом или даже бюллетенем. Всего лишь несколько листочков, отпечатанных на папиросной бумаге, которая была такой тонкой, что просвечивала, а когда эти листочки побывали в нескольких руках, то и вовсе были потертыми, с загнутыми краями. Их внимательно читали. На этих листочках печатались конкретные факты нарушения прав человека в СССР, называли фамилии, сроки и за что человек оказался в заключении по политической статье. За тиражирование "Хроники текущих событий" преследовали больше всего в КГБ, – рассказывает Вероника Любарская, которая сейчас живет в Берлине и работает программистом. Ей было 11 лет, когда арестовали отца.

"С допроса я уже не вернулся"

"Я в то время занимался самиздатом, размножением, распространением, это была очень важная область моей жизни, – говорил в интервью для Радио Свободы Кронид Любарский. – Мне было интересно изучать все, что попадает в самиздат, потому что это новые пласты информации, почерпнуть которые было неоткуда. Мне было особенно важно распространять эту информацию среди молодежи, среди лиц, которые далеки от диссидентских кругов. Очевидно, я попал в поле зрения КГБ. Я почувствовал это по целому ряду неприметных признаков, что за мной ведется наблюдение. Несколько раз замечал за собой слежку на улицах. Машины, которые стояли в неположенных местах, в которых сидели люди, ожидавшие моего входа или выхода. В отделе кадров мне задавали странные, необъяснимые вопросы. Это сложно описать, но каким-то пятым чутьем понимаешь, что твоя персона привлекает чье-то внимание. И я стал себя внутренне готовить к аресту. Но как ни готовься, арест – это удар. Потрясение, которое нужно пережить. Вот 17 января на меня обрушился этот удар. За два дня до этого у меня был обыск, было вывезено несколько мешков литературы самиздата. Затем 17 января я был вызван на допрос и с допроса я уже не вернулся. В конце вечера меня арестовали. С этого момента переломилась моя жизнь".

Обыски и аресты у близких друзей Кронида в Москве начались 14 января 1972 года. В своих воспоминаниях Галина Любарская, жена Кронида, пишет, что сотрудники КГБ искали "Хроники текущих событий" и активных распространителей самиздата. Очевидно, фамилию Любарского нашли в записной книжке у одного из его друзей, и 15 января, в субботу, после обеда к нему домой пришли с обыском. К тому времени он был кандидатом физико-математических наук, автором 40 научных работ и двух книг.

Обыск проводил следователь КГБ майор Кислых.

– Я очень хорошо помню самый первый обыск у нас дома в поселке Черноголовка, – говорит Вероника Любарская. – В этот день был день рождения у моей одноклассницы, я готовилась пойти, но к нам пришли трое или четверо людей в штатском, с понятыми. Выносили документы и книги в больших мешках. Да, в самых настоящих, огромных таких мешках. У нас была одна из самых больших самиздатовских библиотек. Среди всего этого было несколько бюллетеней "Хроники текущих событий". Обыск шел до глубокой ночи. Меня отослали к подруге, которая жила в соседнем доме. По сравнению с нынешними обысками – когда кладут мордой вниз – тогда все было корректно. В нашем поселке Черноголовка – это большой академический городок – все знали об аресте отца, но молчали. Делали вид, что ничего не произошло. Ни одна живая душа со мной об этом не говорила. Никогда.

После обыска Кронида Любарского сразу не арестовали. Он смог поехать в Москву и предупредить друзей об опасности. Звонил по телефону и говорил кодовые слова о том, что он заболел, что это очень опасно и его вещи надо прогладить горячим утюгом. Все это означало – обыск, арест, документы надо уничтожить. В это время к нему несколько раз приходили домой "комитетчики" и пытались вручить повестку о вызове на допрос. Когда Кронид наконец вечером приехал домой, ему вручили повестку. 17 января 1972 года он был арестован и помещен в следственный изолятор КГБ в Лефортово.

Следствие по его делу длилось восемь месяцев.

Судил Любарского Московской городской суд на выездной сессии 26–30 октября 1972 года. Заседания проходили в городе Ногинске, чтобы иностранные журналисты, которых пригласил знаменитый ученый и правозащитник Андрей Сахаров, не смогли приехать на процесс: для этого им требовалось разрешение КГБ. "Это обычно для советской системы. Ужасно любят судить подальше от глаз, где меньше народа, меньше корреспондентов, меньше внимания. Так Суперфина увозили в Орел, так Ковалева увозили в Вильнюс, примеров тому много. Инкриминировали мне лишь небольшую часть литературы по той причине, что следователи не могли переработать то огромное количество литературы, которое было. Хотя бригада следователей работала из четырех человек. Следователь сказал моей жене, что я самый крупный самоиздатчик", – вспоминал Кронид Любарский. Впервые в числе преступных были названы материалы Комитета прав человека, возглавляемого Андреем Сахаровым.

Когда шло "разбирательство", в небольшой зал районного суда пропускали только родственников. На дверь суда навесили амбарный замок. Андрей Сахаров и его жена Елена Боннэр приезжали поддержать Кронида, но их тоже не пустили. От его жены Галины друзьям Кронида удавалось получать информацию и передать журналистам ВВС, Радио Свобода, "Голоса Америки". В день приговора, 30 октября, были отменены утренние электрички из Москвы в Ногинск.

В своем последнем слове, которое длилось полтора часа, Кронид Любарский, в частности, говорил, что нет ничего противозаконного в том, что ученый добывает информацию из разных источников: "Информация – это хлеб научного работника. Как крестьянин работает с землей, рабочий – с металлом, так интеллигент работает с информацией. Составить свое независимое мнение можно, только владея информацией. Например, важно знать все обстоятельства прихода Сталина к власти, ибо уроки истории учат. Но нет книг на эту тему на прилавках магазинов – и вот я должен обратиться к Авторханову. Хотелось бы читать о политических судебных процессах на страницах газет, но нет таких материалов в газетах – и вот я обращаюсь к "Хронике". А что вы можете мне предложить взамен?"

Прокурор потребовал пять лет заключения и два года ссылки за подрыв советской власти – и суд вынес такое решение, исключив ссылку.

Любарский попал в исправительно-трудовой лагерь №19 в Мордовии, куда можно было добраться по узкоколейке от ближнего поселка Лесной на дрезине. Железная дорога, обслуживающая сеть лагерей Дубравлага, построенная заключенными, даже не была нанесена на карту.

– У отца было большое чувство юмора. Он никогда не рассказывал о своем заключении в "черных" тонах. Сейчас нет отдельных лагерей для политических заключенных, а тогда были. Им было всем интересно вместе: литовские, украинские националисты, марксисты, диссиденты, но они были разобщены, – говорит Вероника Любарская. – Отец подружился с Алексеем Мурженко, арестованным по делу об угоне самолета, который он сделал в знак протеста против запрета на выезд заграницу. Они поняли, что стали единомышленниками, и вместе решили, что нужно для заключенных сделать свой, особый день. Когда выбирали дату, то учитывали много моментов. Ведь надо было, чтобы этот день не совпадал с советскими праздниками. Отец предложил 30 октября – в этот день ему вынесли приговор. Но нужно было известить об этом дне как можно больше заключенных, а также передать информацию Андрею Сахарову в Москву.

"Сережу положили в больницу"

Чтобы как можно больше людей узнало о Дне политзаключенного, который собирались отмечать 30 октября, использовались разные способы. На волю отправляли зашифрованные письма.

– Я знала, что можно зашифровать свое послание. Например, "Сережу положили в больницу" означало, что Сережу арестовали. Но это была самая простая вещь, а взрослые использовали настоящие шифровки с ключами и кодами, которые, к сожалению, сегодня утеряны, есть письма, но расшифровать их до конца не удалось, – рассказывает Вероника Любарская.

Также заключенные делали тайники в сувенирные доски, куда запечатывали листы с антисоветскими текстами и отправляли их по почте через вольнонаемных рабочих за скромный подарок. Внутри тюрьмы записки передавались через "коня" между камерами.

– "Конь" – это веревочка, сплетенная из распущенных ниток, обычно из нейлоновых носков. К концу веревки привязывали скрученный кусок бумаги с небольшим грузиком, который раскручивали и бросали в окно соседней камеры. У надзирателей были длинные шесты с крючками, которыми они обрывают "коней". Тогда зэки наловчились передавать "коней" через унитаз: откачивали воду, опускали в унитаз коня и включали воду, которая тащила коня с бумажкой. Переговоры вели через трубу отопления: к ней прикладывали донышком кружку и в нее человек говорит, но не очень громко – звук резонирует и искажается. Еще на волю послания отправляли в виде "пули" во время свиданий, – рассказывает бывший политзаключенный Витольд Абанькин. – Я писал письма на папиросной бумаге югославским стержнем для пишущей ручки. Стержни нам присылали в бандеролях с канцтоварами. Написанное письмо заворачивали в папиросную бумагу. Потом этот листок сворачивался в трубочку длиной с фалангу пальца и оборачивался целлофаном. По концам завязывался нитками, концы поджигали, плавили. Эту "пулю" зэк носил с собой. И когда его вели на обыск, он глотал эту "пулю". На свидании, в туалете она "выходила". Ее мыли и запаивали еще в один слой и заставляли глотать родственников.

Витольд Абанькин сидел во Владимире в камере №21 вместе с Кронидом Любарским. Абанькина осудили на 12 лет исправительно-трудовых лагерей строгого режима по статье 64 пункт "15" УК РСФСР (Измена родине с высокой степенью осуществимости задуманного). Он пытался уйти на Запад: в ночь с 1 на 2 августа 1966 года Абанькин покинул свою воинскую часть и пошел к границе ФРГ, ориентируясь на телевизионную вышку с огнями, виднеющуюся на другой стороне. Его арестовали. В приговоре в качестве отягчающих обстоятельств отмечалось его недовольство советской действительностью и попытка бегства за границу, где он якобы намеревался издать книгу "клеветнического характера об СССР".

– Когда меня призвали на срочную службу в армию в группу советских войск в Германии (ГСВГ), я взял свою тетрадь со стихами и давал их читать солдатам: "Свобода не дается даром, как плод, упавший с неба. За свободу сражаться надо, в сердце с пожаром, кем бы ты ни был. Свободу не возьмешь на коленях. Встань, распрями свои плечи! Ты, цепями рабскими искалеченный!" – говорит Витольд Абанькин. – О событиях 1962 года в Новочеркасске тоже писал, когда на главной городской площади были расстреляны рабочие нескольких заводов. Отец включал радиоприемник, настраивал волну на американское радио "Голос Америки", и мы с ним вместе слушали, что говорят об этой трагедии. Ярость в моей душе была такой сильной, что я стал писать антисоветские стихи. У меня было много противозаконного написано. Однажды старшина увидел – забрал тетрадку, а мои друзья стали мне говорить, что меня арестуют и надо бежать в ФРГ. Критическое отношение к режиму в нашей семье сложилось еще с того времени, как мою мать – пианистку – за стихи против Сталина арестовали в 1946 году, почти сразу после родов. Мне было несколько месяцев. Мать лечили насильно в психиатрической больнице. Она там умерла. Мой отец ненавидел Сталина и его приближенных, особенно своего родного брата Павла.

Витольд Абанькин был родным племянником адмирала Павла Абанькина, который в годы второй мировой войны командовал Амурской и Онежской флотилиями. В "деле адмиралов" Павел Абанькин давал показания против адмирала Николая Кузнецова, был в составе товарищеского суда и давал отрицательную характеристику другим адмиралам.

– Мы отлично понимали, что живем в стране лжи и неправды, и ненавидели эту ложь всей душой, мы искали правду, – говорит Витольд Абанькин. – Любарский был ученым, интеллигентом, но в тюрьме как дома. Это поразительно. Мы все с ним обсуждали. Выписывали десятки газет и журналов. Вылавливали информацию между строк. Знали больше, чем тюремный чекист. Советскую власть – власть палачей и жуликов – мы ненавидели.

Акция 30 октября

– В день проведения акции 30 октября мы голодали, – рассказывает Витольд Абанькин. – К нам присоединялись все новые и новые люди, и администрация лагерей поняла, что происходит что-то серьезное. Вычислить организаторов они не смогли и тогда стали наказывать нас по полной программе. После голодовки и Любарского, и меня, и других заключенных сажали в карцер на три, пять, десять, пятнадцать суток. Мне пришлось сидеть во Владимире 45 суток подряд, что являлось нарушением закона. Меня хотели сломать. Я сидел в угловом, самом холодном карцере с января по март. В карцерах кормили так: в "голодный" день выдавали 450 грамм хлеба, 15 грамм соли и кружка кипятка на весь день. В "сытый" день утром давали 150 грамм хлеба, тушеную капусту и кипяток. В обед – капусту с водой, 150 грамм хлеба и кипяток, на ужин – 150 грамм хлеба, кипяток. Любарского тоже так кормили, как и других заключенных. Железный был мужик. И нас такими делал. Когда мы получили свой День политзаключенного, это придало нам силы.

В этот же день, 30 октября в квартире академика Андрея Сахарова была созвана пресс-конференция с иностранными журналистами, на которой Сахаров вместе с правозащитником Сергеем Ковалевым объявили о своей солидарности с политическими заключенными и о новом Дне политзаключенных. Впоследствии Сергей Ковалев был арестован, он отбывал срок в исправительно-трудовой колонии (ИТК-36) в Перми, где зэки делали трубчатые электронагреватели для утюгов. С 1996 года там находился Музей жертв политических репрессий.

– В последующие годы 30 октября мы голодали сутками в знак протеста против неправедных судов и нарушений прав человека. Я от свиданий со своим отцом отказался. Его, фронтовика, капитана третьего ранга в отставке, 70-летнего человека на первом свидании раздели до гола, заставили приседать, нагибаться, поднимать руки, ноги. В общем, издевались по полной, – говорит Витольд Абанькин.

• Михаил Соколов

Музей лагеря политзаключенных "Пермь-36" - теперь "Мемориальный комплекс политических репрессий"

За отстаивание интересов и прав заключенных в 1975 году находящемуся в тюрьме Крониду Любарскому швейцарская организация "Движение за свободу и права человека" присудила премию, отметив, что в тяжелых условиях этот человек пожертвовал очень многим, отстаивая права и свободы других людей. В этом же году у Любарского умер отец, не дождавшись возвращения сына. Кронида лишили ученой степени. Рукопись его учебника физики для 8-го класса, который должен был выйти в издательстве "Просвещение", была уничтожена.

"Золотым" хитом самиздата в СССР назовут программу действий, которую Кронид Любарский написал в тюрьме и в 1976 году передал на волю. "Обеспечение основных гражданских свобод: свободы слова и печати, собраний и ассоциаций, свободы передвижения внутри страны и за ее пределы. Это означает прекращение судебных и внесудебных расправ по политическим мотивам, полную амнистию политзэка и возвращение политэмигрантов. Это означает полную доступность всей актуальной информации о положении в стране каждому гражданину, т. е. полную гласность внутренней и внешней политики", – писал Кронид Любарский.

Из тюрьмы он вышел в 1977 году. Но КГБ продолжал его преследовать – обыски и протоколы о нарушении режима проходили с завидной регулярностью. Ему вменяли "тунеядство", потом возбудили уголовное дело за нарушение режима и антисоветскую пропаганду, по которой грозило до 10 лет тюремного заключения. Семья приняла решение об эмиграции.

– Тогда всех выезжающих "в Израиль" (это было так оформлено) лишали гражданства СССР на основании секретного указа (не был опубликован, сейчас он известен). Всех. Покидая СССР, все лишались гражданства. В этой части мы ничем от других выезжающих по израильской визе не отличались. Но в Германии мы получили статус политических беженцев, – поясняет Вероника Любарская.

С 1978 года семья Любарских обосновалась в Мюнхене, где Кронид продолжил правозащитную работу. К нему со всего СССР поступала информация о политзаключенных.

– Он выпускал два журнала – "Вести из СССР" и "Страна и мир". О своем пребывании в тюрьме рассказывал очень мало – меньше всего он любил заниматься исповедями, – говорит Александр Пумпянский, главный редактор журнала "Новое время". Кронид Любарский был его заместителем, когда после эмиграции вернулся в Россию в 90-х годах и вновь получил российское гражданство.

Последние годы Любарского на Родине были плодотворными. Он принимал участие в разработке новой Конституции, где настоял на отмене обязательной прописки, отменил ограничения на свободу перемещения в стране и за границей.

– Работал я с ним недолго, он вскоре трагически погиб. Но человеком он был строго организованным, внешне суховатым. Эта суховатость уходила, когда начиналось неформальное общение. Он просто преображался. У себя дома он устраивал встречи друзей и лекции, – вспоминает о Любарском его коллега, журналист Андрей Колесников, руководитель программы "Российская внутренняя политика и политические институты" Московского Центра Карнеги.

Обстоятельства смерти Любарского – загадочны.

– Кронид утонул в Индийском океане в мае 1996 года. Его пригласили на какой-то симпозиум выступать, он полетел, пошел искупаться… Просто жуть какая-то. Пройти советские лагеря и утонуть. Я спрашивал у его жены, нет ли каких-то намеков на КГБ. Она это отрицала, – говорит Витольд Абанькин.

В 1991 году еще при жизни Кронида Любарского в России официально стали отмечать День политзаключенных. Однако после избрания президента Путина официальные мероприятия стали постепенно сворачивать. В 2009 году тогдашний президент России Дмитрий Медведев осудил сталинизм в статье на сайте РБК: "Нельзя оправдывать тех, кто уничтожил свой народ… Я убежден, что никакое развитие страны, никакие ее успехи, амбиции не могут достигаться ценой человеческого горя и потерь. Ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни. И репрессиям нет оправдания". Впоследствии эта статья с сайта издания была удалена.

По данным правозащитной организации "Мемориал", сегодня в России начитывается 420 политзаключенных, в 2016 году их было около 100 человек. Самый известный узник – Алексей Навальный. Бывший политзэк Витольд Абанькин направил жалобу в генеральному прокурору о том, что тюремная администрация действует по отношению к Навальному незаконно.

– К сегодняшней власти я отношусь однозначно – чекист может построить только ГУЛАГ. Попраны не только права человека, но и законы РФ, – говорит Витольд Абанькин.

Никакого ответа от генпрокурора бывший политзэк Витольд Абанькин не получил.

Имя Кронида Любарского в 2000 году было включено в список 50 человек, ставших во второй половине XX века символом защиты свободы слова во всем мире, составленный Международным институтом прессы в США. Такого признания на Родине он не получил.

Два года тому назад его дочери Веронике Любарской удалось отсудить у ФСБ документы, конфискованные у их семьи в 1974 году.

– Забирали мешками, а вернули немного, по объемам – чемодан, – говорит Любарская. – Я передала документы в "Мемориал". Это очень тонкие, почти невесомые листы папиросной бумаги. Когда их листаешь, читаешь, то они наполняются весом, смыслом, значением. Мне очень повезло с родителями и их друзьями, которые были уникальными личностями, люди его судьбы – борцы за свободу, рожденными на смене эпох, они искали путь в жизни и находили его – для себя и для нас.