19 апреля отмечают день начала восстания в Варшавском гетто, которое вспыхнуло 76 лет назад. Это был первый случай вооруженного сопротивления городского населения в оккупированной Европе. Но восстание не имело шансов на успех. Из почти полумиллиона жителей гетто к апрелю 1943 года оставалось не более 70 тысяч человек. Решение приступить к военным действиям – символ безнадежной борьбы горстки еврейских активистов против всемогущих сил нацистской Германии.
После поражения восстания по приказу Адольфа Гитлера сравняли с землей район Варшавы, в котором находилось гетто, а его выживших обитателей арестовали. Годом позже, во время Варшавского восстания, польская столица была разрушена.
О том, как память о восстании повлияла на Европу и Израиль, рассказывает профессор социологии Варшавского университета и директор Еврейского исторического института в Варшаве Павел Сьпевак.
– Восстание в Варшавском гетто – чрезвычайно важный элемент идентичности евреев и Израиля, потому что оно показало, что польские и европейские евреи способны бороться и защищать себя. Именно эта идея самозащиты долгое время отсутствовала в еврейской идентичности, в коллективной памяти о Холокосте.
Восстанием в гетто евреи сообщили всему миру: "Мы погибаем!"
Это было первое городское восстание в оккупированной Европе. Первый случай вооруженного сопротивления, которое началось в совершенно безнадежной ситуации, без каких-либо шансов на победу. Восстание продолжалось более двух недель, что само по себе – большой успех его участников. Восстанием в гетто евреи сообщили всему миру: "Мы погибаем!". Это был самоубийственный жест, похожий на поступок Шмуэля Зигельбойма. Этот левый активист, член эмигрантских организаций польского подполья, покончил с собой в Лондоне в 1943 году, выражая протест против равнодушного отношения союзников по антигитлеровской коалиции к трагедии европейского еврейства.
Гибель людей в гетто обнажила безразличие, скрывающееся в европейской культуре
Восстание и стало своего рода ответом на это безразличие. Гибель еврейского народа не была тайной для британских, американских или французских элит, но мир ничего не предпринял для спасения этого народа и повстанцев в Варшавском гетто. Со стороны союзных сил не поступило никакой помощи, которой была бы, например, бомбардировка железнодорожных путей.
В этом смысле гибель людей в гетто повлияла на историю Европы. Она обнажила безразличие, скрывающееся в европейской культуре. Европа, которая ничего не сделала, почувствовала себя виновной в этой трагедии. Годовщины восстания напоминают, что цена безразличия невероятно высока, но мы продолжаем её платить. Мы безразличны к войне в Сирии, мы были безразличны к конфликту в Югославии, к массовым убийствам в Сребренице. Европа была безразлична к геноциду в Руанде, к трагедии народа рохинджа на границе Мьянмы и Бангладеш. Мы до сих пор сталкиваемся с тем же беспамятством и непониманием. Это урок, который Европа получила, но так и не смогла выучить. И он будет влиять на европейскую идентичность.
– Вы считаете, что о восстании в гетто позабыли?
– Нет, ни в коем случае. Во всех странах Европы говорят о Холокосте. Это неотъемлемая часть программ учебных заведений, политического консенсуса. Так что это ни в коем случае не стало темой, к которой относятся безразлично...
– В Польше иногда пытаются вытеснить эту часть истории за границу общего исторического дискурса...
– Нет, не думаю. Конечно, Варшавское восстание – для поляков нечто другое, чем восстание в гетто. Но зато в еврейском мире никто не помнит о Варшавском восстании! Каждая история вспоминается в разных кругах. О восстании в Варшавском гетто ежегодно появляется множество публикаций, у меня нет ощущения, что что-то замалчивается. В Польше с гордостью включают этот эпизод в национальную историю, как польское по своему характеру событие. Ведь история Польши последних веков – это история восстаний.
Вооруженное сопротивление евреев в гетто вписывается в романтическую традицию польской национальной идентичности, традицию безнадежных бунтов и отчаяния. Все это остается в памяти, и у меня нет ощущения, что кто-нибудь, кроме членов фашистских группировок, хотел бы об этом забыть.
– Я хотел бы вернуться к вашим словам о том, что восстание в гетто в каком-то смысле сформировало будущее Израиля. Как оно повлияло на эту страну?
В Израиле было популярно мнение о том, что евреи из европейской диаспоры более пассивны
– В разные периоды израильтяне по-разному воспринимали свою историю и своё государство. Определенные изменения произошли во время шестидневной войны, она повлияла на геополитику Израиля. Но в первые послевоенные годы в Израиле было популярно мнение о том, что евреи из европейской диаспоры более пассивны, что они – жертвы истории, а не те, кто ее создает, что они не способны создать для себя безопасного, устойчивого места.
Период диаспоры был своеобразным проклятием для евреев, и Израиль был призван стать безопасной страной, свободной от антисемитизма или иной смертоносной вражды.
Получилось ли это у Израиля или нет, я не знаю. Но о том, насколько эта боевая история стала важной для Израиля, свидетельствует мощь израильской армии. Израиль хорошо понимает, что существование государства зависит не только от разного рода международных мирных инициатив или благих намерений, но прежде всего от военного могущества этой страны. Я считаю, что это чрезвычайно важный урок, который Израиль извлек из опыта Европы.
Конечно, сегодня отношение к диаспоре тоже другое. Как и, впрочем, отношение к страданиям, к Холокосту. Но лозунг "мы не можем быть сильными без сильных средств обороны" – крепко укоренился в израильском сознании. Недавние выборы, на которых избиратели предпочли правые, можно сказать, более антиарабские партии, показывают, что приоритет военной силы не исчезает в Израиле.
– Вы считаете, что проблема антисемитизма в Европе не увеличивается?
– Антисемитские инциденты происходят, но то, что они так мгновенно и активно осуждаются, свидетельствует об осознании уроков Второй мировой войны. Европа не может вновь стать местом, где не жалуют евреев. Это своего рода ее моральный кодекс. Евросоюз был основан в том числе для того, чтобы не допустить новой войны. Цель его существования – гарантировать безопасность этническим и религиозным меньшинствам.
Но у нас есть одна проблема. Про неё говорят, но не слишком много. Это вопрос мусульманских мигрантов. С увеличением числа беженцев с Ближнего Востока появляются опасения, что они приносят с собой и антисемитские стереотипы, которые вливаются в европейскую культуру.
У меня есть приятель, известный еврейский активист из Швеции, имени которого я не могу назвать. У него сожгли дом. Сделали это, по всей вероятности, приезжие из мусульманских стран. Я также столкнулся с этой проблемой, когда, съездив в Копенгаген во время еврейских праздников, гулял по городу с кипой на голове. Мои знакомые плохо восприняли это решение, потому что боялись, что на меня нападут исламские экстремисты.
Так что рост антиеврейской агрессии во многих странах приходит благодаря распространению стереотипов, которые довольно популярны среди мусульманских мигрантов.
Конечно, существуют фашистские движения в Италии, Греции, Германии, Франции, и о них нельзя забывать. Существуют и сильные популистские движения, но они не считают еврейский вопрос настолько важным, их скорее беспокоит рост числа мигрантов и активность мусульманской части общества.
– Вы полагаете, что мусульмане – единственная причина популярности антисемитских настроений в Европе?
Левым Израиль напоминает прежние колониальные государства Европы
– Нет, это не так. Антисемитизм в мире был всегда. У меня даже есть впечатление, что он так же стар, как сам Израиль и его народ. При этом в разных исторических эпохах он приобретал разные формы. Антисемитизм XIX века, межвоенный антисемитизм и сегодняшний, все они очень отличаются. Сегодня это прежде всего опасность антиеврейских и антиизраильских стереотипов среди арабов, но он также парадоксальным образом связан с левыми движениями. Сейчас левые относятся к Израилю как к агрессивному государству, которое превратилось в нового колонизатора, незаконно оккупирующего арабские и палестинские территории.
Левым Израиль напоминает прежние колониальные государства Европы. Из-за этого новый антисемитизм становится все более странным. Ведь исторически европейские левые поддерживали создание Израиля.
– По вашему мнению, мусульманские мигранты и европейские левые – основные источники современного антисемитизма?
– Не совсем, этих источников очень много. В большой степени стереотипы тоже повторяются церковью, хотя в меньшей мере, чем в прошлом. Все это заложено в нашей традиции, даже лютеранство было в своё время антиеврейским течением – письма Мартина Лютера полны антисемитских стереотипов. Эти идеи о странной и таинственной позиции евреев в обществе передаются из поколения в поколение.
– В этом восприятии евреев и, говоря шире, в усилении популизма все еще есть разница между Западной и Восточной Европой?
– Если говорить о популизме, я бы связывал проблему с общим кризисом политической системы. Исчезает модель, в которой партии были основным игроком. Это прекрасно видно на примере движения желтых жилетов во Франции. Авторитет политических партий в Европе сильно ослабел. Люди относятся к ним скептически в том числе потому, что партии создали собственную олигархию. Политические лидеры, кажется, чаще представляют самих себя, чем избирателей.
Место политических лидеров занимают комики
В прошлом левые партии представляли интересы рабочего класса, а правые – мещанства. Сегодня уже непонятно, кого партии на самом деле представляют. Место политических лидеров занимают комики, как в Италии или Украине. Люди, которые политически к этому не подготовлены, возглавляют движения, которые делают вид, что один человек или партия могут представлять общество во всей его совокупности. Такой популизм присутствует в Испании и Италии, в Венгрии, Словакии, Польше. Поэтому можем говорить скорее об общеевропейском тренде.
Популизм серьезно ослабляет демократию и уничтожает структуру политической жизни. Мы имеем дело с тотальным переформатированием политической модели Европы и либеральной демократии. Мы не знаем, как заменить старую модель таким образом, чтобы Европа сохранила принципы верховенства права, но одновременно полностью преобразилась. Никто, в том числе и я сам, не имеет понятия, как это сделать.
Другая проблема – это то, что нынешний популизм напоминает идеологические течения межвоенного периода. Партии, которые впоследствии стали фашистскими или авторитарными, тоже использовали популистскую идеологию. Из-за этого можно опасаться, что те времена вернутся. Я считаю, что ситуация очень серьезна и требует креативного подхода, но не очень понимаю, какого именно.
– Вы считаете, что параллели нашего времени с межвоенным периодом уместны?
– Я думаю, что они очень уместны. Характерно, что итальянские популисты пытаются договариваться с польскими популистами, с правящей партией "Право и справедливость". Они хотят скоординировать свои действия, чтобы в лучшем случае потрясти Европейский союз, в худшем – его уничтожить. Сегодня вместо лозунга Карла Маркса "Пролетарии всех стран – соединяйтесь" более уместна фраза "Популисты всех стран – соединяйтесь". И это очень опасное явление.
– Это явление появилось по внутренним причинам или его провоцируют игроки извне, в том числе Россия?
Россия вдруг перешла от левого большевизма к правому
– Россия тоже участвует в этом тренде, в этой стране тоже используется этот популистский и авторитарный язык. У нас есть все основания полагать, что Россия финансирует и политически поддерживает организации популистского толка. Можем, например, вспомнить французских националистов госпожи Ле Пен, но и многих других.
Россия вдруг перешла от левого большевизма к правому. Москва поддерживает радикальные движения, которые дестабилизируют как политический, так и этический строй Европы. Прежде всего это поддержка радикальных или профашистских партий, которые настроены против ЕС и либеральных идей. В коммунистические времена СССР поддерживал левореволюционные движения, а сегодня мы можем говорить о том, что Россия готова создать какой-то правый интернационал. Цель остается неизменной, поменялся только политический язык.
