Российский гражданин, кинорежиссер и журналист Кристиан Жереги обратился к Петру Порошенко с просьбой о предоставлении ему украинского гражданства. Его просьба нашла отклик в администрации президента Украины. Кристиан, сын известного молдавского кинорежиссера Валерия Жереги, живет в Киеве уже несколько лет, в 2014 году был активным участником Майдана, получил ранение. В июне он стал добровольцем батальона "Киевская Русь", участвующего в АТО на востоке страны. Кристиан Жереги ответил на вопросы Радио Свобода.
– Вы еще в детстве стали свидетелем ключевого события, которое сопровождало приход Владимира Путина к власти: взрывов жилых домов в Москве. В вашем доме тоже искали гексоген. Что вам запомнилось?
– В 1999 году мне было 9 лет, все это происходило в нашем районе. Хорошо помню волны паники, подозрительности. Народ был сильно напуган. В моем доме была эвакуация, ночью выбегали в носках на улицу, стояли с детьми несколько часов перед подъездом в темноте. Я помню этот страх, и на меня это оказало очень большое влияние. Это одна из основ, которая сформировала мою картину мира, потому что всегда был вопрос: кому это было нужно и для чего? Сейчас, в более зрелом возрасте, я начинаю приходить к определенным выводам. Государству-агрессору, чтобы отвлечь внимание от экономических проблем, эффективнее использовать теракты внутри государства. Много вопросов, на которые у меня нет ответов, но есть повод задуматься.
– С этой истории начался путинизм, и уже тогда разумные люди понимали, к чему это все ведет. Но многие россияне вашего поколения, вся сознательная жизнь которых прошла при Путине, не только не выражают недовольство сокращением гражданских свобод, но даже мечтают о возвращении к Советскому Союзу, когда вообще никаких свобод не было. Как вы объясняете эту парадоксальную тенденцию?
– Я родился в 1990 году, в 1999-м моему поколению было 9-10 лет, первые классы школы. Дальше – ранняя молодость, время поступления в институт, идет формирование. Страх внедрялся повсеместно, ксенофобия, нетерпимость на национальной почве, нетолерантность, страх перед представителями законной власти, который внедрялся через телевидение, "Улицы разбитых фонарей" и прочие сериалы, терпимость к идее коррупции внутри государства – мысль о том, что коррупция непобедима, надо просто привыкнуть, все так живут, не надо высовывать голову из ямы. То, что произошло в последние годы, спортивно-военная путинская доктрина – это конечная ступень изменения массового сознания, которое шло с 2000 года. Все эти факторы привели к формированию потребности в жестком лидере с идеологической концепцией государства – то, что сейчас мы можем назвать путинизмом.
– Тем не менее вы нашли силы для сопротивления и выработали совершенно противоположное мировоззрение. Как вам это удалось?
Укроп – это та трава, которую колорадский жук очень боится
– С 2007 года я работал на российском телевидении на разных телеканалах. Методология изменения массового сознания была уже тогда заметна. Я заметил такую тенденцию: когда происходили какие-то события в Москве, политические коллапсы, сразу в каком-то из регионов происходил теракт, наводнение, что-либо еще, что мгновенно переключало информационное поле на эту проблематику. В 2007 году я впервые приехал в Украину, в страну совершенно новую, незнакомую. Я был поражен тем, что все, что было идеологически впитано, не имело точек соприкосновения с действительностью, которую я видел. У меня возник вопрос, почему так активно пропагандируется украиноненавистничество. Я изучал историю Украины, увидел, насколько сильно изменена история: Украина вообще исключалась из поля зрения, о Киевской Руси мало говорилось. В учебниках – половина странички, а все остальное – уже история России. Это один из моментов. Второй момент то, что меня непосредственно коснулось в 2007 году, когда был теракт в московском метро. Я ехал в следующем поезде. Второй раз в жизни я столкнулся с терактами напрямую, с тех пор в метро не езжу. Система законов, налогов, рейдерство, милицейский произвол, социальная незащищенность – все рождало мысль из России уехать. Обычно все выбирают направление на Запад, но я привык к славянскому обществу. Я общался с русской оппозицией, но чувствовал, что это абсолютно бессмысленное движение, настолько жестко закручены гайки, настолько жестко перекрыт кислород. Попав на Майдан, я увидел воочию всю мощь информационной борьбы против Украины, когда десятки изданий дают абсолютно ложную, не совпадающую с реальностью информацию. Я был участником большого количества событий на Евромайдане, своими глазами видел, как все происходило. В российской информационной войне, как правило, меняют местами причину и следствие – это очень характерная черта. Если на Майдане с линии разграничения "Беркут" начинал штурм, а потом отступал под контратакой, то в российских СМИ это представлялось как провокация, которая началась по инициативе сторонников Майдана, напавших на "Беркут", которому пришлось отступить. То есть всегда менялись местами причина и следствие.
– Вы получили ранение на Майдане. Как это произошло?
– Я получил ранение не очень тяжелое, героизма особого не было. Это была ночь с 18 на 19 февраля, как раз, когда была предпринята жесткая попытка силового разгона, Майдан со всех сторон был окружен, на площади были уничтожены палатки, линии баррикад были прорваны, шло жесткое столкновение с применением оружия, "коктейлей Молотова", применялись спецсредства – шумовые гранаты, которые обматывались скотчем, там были завернуты камни, гайки и все, что можно было найти. Как раз одна такая граната в меня очень удачно попала, и это меня вывело из строя на какое-то время.
– Как вы думаете, почему, при всем сходстве режимов Януковича и Путина, на Украине возникло сильное движение сопротивления, которое переросло в революцию, а в России представить себе Майдан невозможно?
– Я всегда задавал себе этот вопрос. Дело в том, что все схемы, которые были применены во время Майдана, вся система борьбы была рассчитана на ликвидацию вертикальной иерархии в структурах. Это все технологии, написанные десятки лет назад в Москве, написанные КГБ, милицией, с учетом психологии россиян. Не учли, что Украина в силу других психологических особенностей больше предрасположена именно к горизонтальной системе организации, когда нет вертикальной иерархии: без верхушки организация продолжает работать, потому что есть горизонтальные связи. Так всегда было. История Украины, история казачьих подразделений об этом ярко говорит. Украинцы – просто другая нация, гораздо более остро реагирующая на запугивание, на силовое противодействие. Наверное, это было не учтено в той разработке, которая велась режимом Януковича. Все-таки технологии московские, а в России государственная власть, все ресурсы отличаются. Украина не настолько централизована, здесь такие центры, как Днепропетровск и Львов, имеют значительное влияние, и люди не стремятся "увидеть Киев и умереть". Именно из-за этой разницы случилось то, что случилось. Люди здесь гораздо быстрее объединились горизонтально, им не нужны были лидеры. На Майдане было много разных лидеров, которые между собой договаривались, их нельзя было зажать в тиски. Не было одного лидера, как, например, Навальный, которого можно закрыть, и на этом вся организация разваливается. Вот это ключевая разница.
– Если бы вы снимали фильм о своем собственном Майдане, какую сцену сделали бы центральной?
Российские сериалы и идеи "Русского мира" являются крайне вредными
– Украинцы предрасположены к тому, чтобы тушить пожар, не жалея себя. Не столько героизм, сколько жертвенность, хотя героизм тоже. Был случай, который произошел после расстрелов на улице Институтской, – на следующий день собрались почтить память погибших. Вся страна знала о том, что произошло, что силовики применяли оружие, на Институтской были массовые расстрелы, много жертв. Представьте себе такую мизансцену, когда на сцене Майдана стоит огромное количество людей, которые пришли туда с детьми, с семьями, пожилые люди в том числе, просто обычные люди, которые пришли поддержать Майдан. Вдруг на другом конце Институтской раздались очень громкие два хлопка, звучащие как выстрелы. Со сцены Майдана по ошибке озвучили, что прозвучали выстрелы и срочно нужны медики. Представьте: люди напуганы, что происходят расстрелы, что уже там убивают. Вместо того, чтобы толпа отхлынула, пошла в другую сторону, те, кто были с детьми, пытались бы их защитить, началась бы паника, – вместо этого вся эта толпа пошла в ту сторону, откуда звучали выстрелы. Можете представить эту мизансцену, это массовое движение. Ярчайший эпизод, потому что так было во время всего Майдана: там, где было опаснее всего, туда все и шли.
– Сразу после Майдана вы поехали в Крым и видели его захват…
– В Крыму я оказался с рядом военкоров, журналистов – это было 24 февраля. Как только пошел первый тревожный звоночек о происходящем там, меня попросил телеканал Би-би-си быть их специальным корреспондентом, документалистом, поехать в Крым, я согласился и сразу уехал. Буквально в первую же ночь, когда я приехал в Крым, я был свидетелем ввода русских войск, машин с номерами кавказского региона, которые перебрасывали через границу, личного состава, флаги и все такое, то, что потом активно скрывалось Россией. И первый же захват базы в Балаклаве был мной зафиксирован на камеру, спустя пару часов он уже появился в эфирах того же Би-би-си, CNN и других телеканалов.
– Не думаете сделать документальный фильм?
– Конечно, момент утерян, уже год прошел. Ситуация усложняется, и то, что казалось тогда самым содержательным, сейчас становится менее содержательным. Я был не только наблюдателем, но и участником событий и камеру откладывал. В Крыму занимался привозом гуманитарной помощи. В АТО оказывал волонтерскую помощь. В связи с этим не было возможности документальное кино делать. Но, я думаю, рано или поздно картина появится.
– Можно ли говорить, что после революции в Украине произошел культурный взрыв? Появилось что-то новое в украинском искусстве? Наверное, о кинематографе преждевременно говорить, потому что это долгий процесс…
В Россию ехать не хочется, общаться не хочется ни с кем. Пропасть, которая возникла между нами, будет очень сложно перешагнуть
– Я бы отметил проект "Вавилон-13", в котором я тоже принимал участие. В украинском кино сейчас ситуация достаточно непростая. Это сложный винегрет из патриотизма, ура-патриотизма, людей, которые привыкли жить на крупнейших государственных откатах, псевдопатриотов и вообще аполитичных людей. Сейчас кино переживает сложнейший период. Мы хотим сказать новое слово в кинематографе, надеюсь в этом участвовать, но сейчас пришлось отложить работу над крупным художественным проектом про антитеррористическую операцию, точнее, про войну России и Украины. Документальное кино пришлось тоже отложить, потому что война зашла в сложную фазу. Но вы правы в том, что касается культурного всплеска в Украине, рожденного этими событиями, начиная с Майдана. Я бы отметил слой графической культуры, литературу, поэзию, потому что появилось невообразимое количество талантливейших людей, которые никогда этим не занимались и вдруг начали писать, производить какой-то продукт. Характерно, с каким юмором это происходит. Потому что все информационные вбросы, что в Украине убивают снегирей, в Славянске распятый мальчик, насилуют инвалидов войны, презрительное название "укропы" – все преобразилось в элементы юморной культуры. Можно часто встретить появившиеся после этих вбросов шевроны "хунта" и "укроп". "Укроп" – это вообще стало одной из национальных идей в Украине, потому что георгиевскую ленту, которой пользуется Новороссия, называют колорадской, а укроп – это та трава, которую колорадский жук очень боится. Эта идея обыграна сейчас везде, каждый военный считает своим долгом нацепить шеврон "укроп", потому что это стебно. Это элемент визуальной культуры, который родился в ответ на жесткое информационное облучение, идущее со стороны России.
– Сейчас идет очищение от российской массовой культуры. Запрещают показ сериалов, российских фильмов типа "Брат-2", трансляцию российских телеканалов. Правильно делают, это приносит плоды?
– Я общаюсь с идеологами этого процесса. В данный исторический период это очень верный шаг, к сожалению, как бы он ни выглядел антидемократичным и антигуманным. Сейчас этот процесс абсолютно оправдан и жизненно необходим, к сожалению. Есть реальный негативный эффект, есть реальное жесткое влияние пропаганды со стороны России, которое деморализует военных, деморализует народ. Это все элементы массового террора, который применяется Россией против Украины. Я надеюсь, что ситуация после окончания российско-украинской войны нормализуется. Но пока идет война, это необходимо. Я тоже много публикуюсь на этот счет, прикладываю руку, чтобы этот процесс действительно шел. Должен идти более целенаправленно, потому что российские сериалы и идеи "Русского мира", боязнь милиции, идеи всеобъемлющей коррупции, идеи превосходства России являются крайне вредными.
– Многие художники, писатели, кинематографисты поддержали революцию, но по пальцам можно пересчитать тех, кто участвует в боевых действиях, в антитеррористической операции. Вы – доброволец отряда "Киевская Русь". Можно ли вас называть участником боевых действий? Вы рядовой боец или только наблюдатель, журналист, кинематографист?
– Я провел в АТО больше семи месяцев. Я изначально пошел добровольцем в батальон, проходил обучение, с этим батальоном работал как военный журналист, находясь на передовой. Я объездил всю линию фронта, как военный документалист, оператор. В принципе, я являюсь участником АТО. В очень жесткие столкновения на передовой я попадал, получал проблемы со здоровьем после этого. Но сказать, что я воевал, я не могу.
– То есть вы были с камерой, не с автоматом?
– Я старался разграничивать, чтобы не было того же, когда российский актер приезжал в АТО и стрелял из пулемета, находясь на территории другого государства, по военнослужащим этого государства. Но здесь ситуация другая. В каких-то событиях я держал в руках автомат, это было не очень часто, но это было необходимо. В основном я держал в руках камеру.
– Вы были в Луганской области в основном?
– Нет, практически по всем секторам АТО, начиная от Мариуполя, кончая Дебальцево. Я провел много времени в Луганской области, снимал в основном с "Правым сектором", с теми батальонами, которые находились у донецкого аэропорта и в Песках.
– С кем идет война и как вы понимаете смысл этой войны? Это гражданская война или война Украины с Россией?
– Термин "гражданская война" в Украине, мне кажется, создан искусственно. Слишком уж велика заинтересованность другого государства. Кроме того, военнослужащие другого государства официально или неофициально воюют в Украине. Россия поставляет оружие, которое используется сторонниками идеи отделения Луганской и Донецкой областей. Ясно абсолютно всем, что без прямой поддержки России ситуация была бы другой. Уже ни для кого не секрет, что берутся в плен россияне, находятся там документы российских граждан, огромное количество техники российской, русский след там очень яркий.
– Вы были в ситуациях прямых столкновений с российской регулярной армией?
– Один раз. В Луганской области, в регионе города Счастье, когда шло боевое столкновение с применением стрелкового оружия между украинской стороной и одним из подразделений, которое практически полностью составляли российские военнослужащие, все имели российские документы. Захваченных в плен также видел, пообщаться было некогда, но было понятно, кто откуда, вопросов не осталось.
– Часто мне приходилось слышать от знакомых в Киеве: да пусть эта Луганская и Донецкая области отойдут к России, Украине будет без них лучше, нужно отрезать этот кусок. Что бы вы сказали тем, кто так думает, согласитесь с ними?
Сейчас украинцы платят ту цену, которую они должны были заплатить за свою свободу много лет назад
– Действительно, бытует такое мнение, что этот регион не принесет никакой пользы, с ним абсолютно будет невозможно жить в одной квартире, как с пьющим соседом в коммуналке, который всем портит кровь. Сейчас в этих регионах инфраструктура разрушена, восстановление потребует огромных денег, все это понятно. Но я сторонник идеи, что территориальная целостность страны, тем более обеспеченная соглашениями, которые были достигнуты за столом переговоров много лет назад, свята и нерушима. Неправильно, если идет такое жесткое влияние другого государства, отсекается какой-либо из регионов, пусть это будет Крым или еще что-то. Просто у людей срабатывает такой инстинкт, когда не хватает сил бороться: пусть этого не будет, лишь бы не было войны. Это тоже объяснимо, это тоже позиция, она тоже понятна.
– Вы все это время оставались российским гражданином и сейчас хотите получить украинское гражданство, обратились к президенту Порошенко с просьбой…
– Действительно, я обратился к президенту, но не напрямую, а через социальные сети. Причем я не ожидал ответа и резонанса, который это вызовет. Это моментально разошлось. Честно говоря, было очень неожиданно получить на следующий день звонок из администрации президента с ответом, что моя просьба услышана, рассмотрена и готовы пойти навстречу в моем вопросе.
– То есть вы уже получаете гражданство или это еще долгое дело?
– Бюрократия – сложная штука, но тем не менее, я думаю, это будет реализовано в самое ближайшее время.
– Вы, наверное, встречали и других россиян, которые участвуют в АТО на стороне Украины?
– В АТО на стороне Украины участвует много иностранцев: грузины, чеченские подразделения, узбеки, россияне, много крымских татар, жителей Донецкой и Луганской, которые перешли на сторону Украины и лишились всего, что у них было.
– По России, по телевизионной, кинематографической среде вы не испытываете никакой ностальгии? Не хотели бы вернуться?
– По российской природе, по российской глубинке, по всему хорошему, что есть в России, по культурной, духовной среде, которая не полностью еще уничтожена путинизмом, есть определенная ностальгия. Но в Российскую Федерацию, в государство, я готов, может быть, вернуться спустя несколько лет, и то как гражданин другой страны – в качестве гостя, не более того. Нельзя забывать детство, дом, где ты вырос. Но ностальгия по всему хорошему перечеркивается тем мраком, тем негативом, который родился за последние годы в результате планомерного уничтожения всего духовного. Режим чудовищный, новый виток постсталинской эпохи, культ личности. Туда сейчас просто ехать не хочется, общаться не хочется ни с кем. Пропасть, которая возникла между нами, будет очень сложно перешагнуть, вряд ли в ближайшее время это возможно.
– Вы думаете о конце войны или сейчас невозможно представить, что война может завершиться?
– Идет война не только за территориальную целостность Украины, не только война против терроризма, незаконных вооруженных формирований. Я приведу слова, сказанные командиром 25-го батальона "Киевская Русь", очень верные, очень точно сформулированные слова: "Украина вышла из СССР одной из первых, и свобода ей досталась достаточно легкой ценой. Сейчас украинцы платят ту цену, которую они должны были заплатить за свою свободу много лет назад". Война идет за выход из сферы влияния, за выход из-под контроля. Поэтому в принципе это война не только за Украину, это война, в которой учитываются интересы и Европы, и Америки, и стран, вышедших из Советского Союза, все они являются участниками. Так же как с потерями выходила Грузия, так же как Молдавия с Приднестровьем – это все та же схема. У России с Приднестровьем хорошо получилось – создана марионеточная республика, которая позволит в случае чего перебрасывать вооружение, держать на мушке страну, находящуюся по соседству.
– Следите за событиями в Молдавии?
– Молдавия со мной непосредственно связана, мой отец – молдавский режиссер, живет в Молдове. Формула, которая применялась в Приднестровье и Абхазии, сейчас используется при создании в Донецкой и Луганской областях такого же марионеточного государства. Цель России – создать плацдарм как можно ближе к Европе. Абсолютно все то же самое.
– Вы намерены вернуться в батальон "Киевская Русь" или это уже законченная глава?
– Честно говоря, здоровье за год уже стало катастрофически плохим, война оставила свой след. Находиться на передовой постоянно в качестве военной единицы здоровье не позволяет. Сейчас мы создали благотворительный международный фонд, который называется "Чистое небо", такое романтическое название. Мы занимаемся помощью фронту, впоследствии надеемся работать по направлениям реабилитации. Мы стараемся предугадать проблематику, которая возникнет после окончания войны: в том числе психологическая реабилитация, борьба с афганским, то есть уже с донецким синдромом. А как только война кончится – надеюсь, что она кончится в ближайшее время и будем все живы, – вернемся к кино, будем возрождать искусство, создавать что-то новое.