"Они говорят, что мы едим детей"

Два года назад, в октябре 2013-го, Владимир Путин пригласил Виктора Януковича в Сочи и несколько часов отговаривал его от подписания соглашения об ассоциации с ЕС. Аргументы у Путина, видимо, были сильные (некоторые говорят, что они исчислялись в миллиардах долларов), потому что Янукович резко изменил курс страны и в последний момент, неожиданно как для европейских политиков, так и для своих граждан, фактически отказался подписывать соглашение. Это запустило цепь событий, приведшую к тому, что пути России и Украины кардинально разошлись, если и не навсегда, то очень надолго. О том, как трудно сегодня найти общий язык с россиянами, рассказывают волонтеры Одесского госпиталя, помогающие раненым бойцам АТО и их семьям: Виктория Пастерначенко, Владимир Бурдейный, Юлия Воронецкая и Виктория Белая.

– У вас есть наверняка много знакомых, возможно, родственники в России, я понимаю, со многими трудно разговаривать. Какое соотношение между теми, кто вас понимает, и теми, с которыми невозможно общаться?

​Виктория Пастерначенко: Так получилось, что в России я прожила школьные годы. Я получила российский паспорт. Появилась необходимость переехать в Одессу, и встал вопрос о том, чтобы поменять паспорт на украинский, потому что в Украине по закону мы имеем право только на одно гражданство. Когда я здесь уже вышла замуж и у меня появились дети, я продолжала ездить в Россию, каждое лето старалась ездить к своим сестрам, к своим одноклассникам. Перед Майданом года два-три, приезжая в гости к родным, я всегда слышала ехидство и усмешки: а, ваша Юля украла у нас газ, а что же вы ее посадили, бедную, и мучаете ее? Или теперь "ваш Порох", про шоколад постоянно какие-то шутки. Мне казалось, что они действительно шутят, но в глазах была все время какая-то зависть. Я всегда приглашала в наш город приехать, потому что у нас всегда готовы были встречать гостей, мой дом был для них открыт. Впоследствии, когда был Майдан, я потеряла много друзей, сестры приняли решение со мной не общаться. Социальная сеть "Одноклассники" стала для меня очень злой социальной сетью, потому что многие мои одноклассники, парни, сообщали мне о том, что воюют против "ваших украинских солдат", "потому что они ублюдки, потому что они убивают людей". Мало того, они всерьез говорили о том, что мы здесь едим детей, пьем кровь. Мне очень хочется приехать к моим сестрам, у меня еще есть близкие люди, которые требуют моего внимания, но я не могу себе это представить. Чтобы приехать сейчас в Россию, я буду должна снять жовто-блакитную ленточку, я должна снять кулон с трезубцем, потому что моя позиция, наверное, не будет принята в России. Поэтому у меня сейчас дилемма, насколько это будет правильно поехать туда навестить. Хотя очень многие наши одесситы ездят в Россию, пересекают границу, многие навещают своих родственников в Москве, в Питере, говорят, что, в принципе, очень много нормальных людей. Я пока сама не проверила, об этом не буду говорить.

– Здесь, в Одессе, можно спокойно ходить с жовто-блакитной лентой и кулоном с трезубцем или тоже можно получить какие-то негативные реакции?

Виктория Пастерначенко: Кулон и ленточку, вообще украинскую атрибутику я одела, наверное, больше года назад, я периодически ее меняю, но она всегда со мной. Я не стесняюсь, когда играет гимн, встать, положить правую руку к сердцу. Я не боюсь ходить. Не знаю, как это происходит у других людей, наверное, кто-то боится.

– А вообще сталкивались ли вы в городе с агрессией? Были ли проблемы, непонимание?

Виктория Пастерначенко: В моей жизни не было.

Юлия Воронецкая: Можно по-украински? Я могу и по-русски, но лучше по-украински.

– Конечно, можете по-украински. Ваши коллеги говорили, что вы из русскоязычной семьи?

​Юлия Воронецкая (по-украински): У меня мама родом из России, из Белгородской области, и в детстве нас каждое лето возили в Россию к бабушке. Поэтому у меня в России осталось много родственников и друзей. Непонимание началось во время Майдана, когда я столкнулась с тем, что не могу объяснить им, почему я вышла на Майдан. Я вышла не стоять, я вышла что-то делать, менять свой мир, свою страну. Я не могла объяснить, что вышла за честь и достоинство, что меня оскорбляет и унижает, когда моей Украиной управляет такой человек, и я тоже несу за это ответственность. Как сказал Достоевский: "Мы в ответе за все, а я – больше всех". И они меня не понимали. Они говорили: "Честь и достоинство – твои внутренние категории, как они могут зависеть от внешнего мира?" Но я считаю, что у меня есть право на уважение, на уважение моих прав. Вот эту мысль я и пыталась донести. Почему Майдан – это хорошо, почему он не проплаченный, почему для меня это так важно. А они мне в ответ слали какие-то статьи про американских наёмников и младенцев, которых мы едим на завтрак. И в какой-то момент я поняла, что меня на все это не хватает. Я не могу их поменять, они далеко, они живут в своем мире под влиянием своей пропаганды, и я тут бессильна. И я не могу тратить на это силы, потому что я просто сгорю. Для меня важна моя страна, моя родина, мои братья и сестры. Ради этого я живу, ради этого прикладываю усилия, и на это меня хватает. Я поняла, что это более конструктивный подход к жизни, чем доказывать кому-то, что ты не верблюд. Недавно я говорила с девушкой, которая переехала из Москвы в Украину. Она жила в Москве 20 лет, у нее там много друзей, она знает, как там обстоят дела. Она говорит, что, когда ездит туда, ей очень трудно выносить тамошнюю атмосферу. Притом что это ее родина. Я очень благодарна судьбе за то, что моя страна – Украина, за то, что я здесь и могу делать то, что делаю. Времена, в которые мы сейчас попали, – очень тяжелые. Но, как писал Толкиен, мы не выбираем времена, в которых живем, мы можем только выбрать, как жить во времена, которые выбрали нас. У каждого есть свое муравьиное дело. Возможно, не очень большое, но очень важное. Потому что муравейник существует только благодаря каждому маленькому муравью. И все, что мы делаем, – волонтерство, наша гражданская позиция – это наше понимание места человека в мире, в жизни и своей ответственности за мир, который нас окружает.

– Говорить по-украински – это ваше принципиальное решение? Когда вы его приняли и как здесь, в Одессе, относятся люди, когда вы с ними говорите по-украински?

Юлия Воронецкая: Да, это было сознательное решение, уже во взрослом возрасте. Я перешла на украинский потому, что государственные символы – герб, флаг, гимн – стали живыми, за ними стоит много страданий, смертей, крови, побед, усилий, надежд, так же и язык для меня – это символ моей страны. Я поняла, что мне не нужно кому-то доказывать, что моя страна самая лучшая. Она не лучшая. Она лучшая для меня. А для кого-то другого его страна самая лучшая. Но я с любовью говорю про то, что мне дорого, я несу это в мир. Вот так я это чувствую. Когда я перешла на украинский, я жила в Киеве, в Киеве это нормально воспринимается, там очень многие говорят на украинском. В Одессе раньше люди чаще всего удивлялись, потому что здесь на украинском говорят очень редко. Сначала – я живу в Одессе уже 10 лет – я встречалась с неприязнью, иногда агрессивной. Начиная с таксистов, которые говорили: "Мы не понимаем, куда ехать". Были даже такие, которые говорили: "Перейдите на русский", и меня это очень оскорбляло, потому что они вели себя очень грубо, говорили "понаехали тут", хотя сами были из Молдавии и Приднестровья. Я говорю: "Ничего, что я из Киева понаехала?" – "Ну, ничего". А сейчас... Я думаю, мы постоянно выбираем, как нам жить, и если мы остаемся верными своему выбору, то рано или поздно мы оказываемся среди единомышленников. И в моей жизни сейчас очень много людей, разделяющих мои стремления, ценности, убеждения, и теперь уже в Одессе очень много людей, говорящих по-украински. И в моей другой общественной деятельности есть много культурных проектов, связанных именно с Украиной. Когда приезжают друзья из других городов, они говорят: "Да у вас тут Одесса более украинская, чем Львов!", и я понимаю, что и мы вложили в это чуточку своих усилий. И это очень приятно, потому что Одесса – это действительно Украина, хотя она, конечно, многонациональная и все мы разные, но, как те муравьи, каждый делаем свое дело.

– А ваши знакомые в России вас понимают?

Владимир Бурдейный: У меня там родственники живут, двоюродная сестра, брат, тетка в Москве живут. Они меня не понимают абсолютно. Я с ними практически не разговариваю. Приезжает тетка в Одессу, мы разговариваем. Я пытался переходить на эти темы, но мы не понимаем друг друга. Из друзей есть один человек, который меня понимает, бывший военный (я тоже военный). Вначале он нас не понимал, а сегодня он прекрасно понимает, что происходит. Я его попытался убедить, и он это принял. На сегодняшний день один человек есть. С остальными не о чем разговаривать – орки.

​Виктория Белая: У меня в Москве живет мой родной дядя, младший брат моего отца. До того момента, как я пришла в волонтерство, я очень спокойно (честно, сейчас мне за это стыдно) относилась к войне, я считала, что нас это не коснется. Как-то я не особо концентрировала на этом внимание. У меня не было поводов общения с русскими; кроме моего дяди, который живет в Москве, близких русских не было. При разговоре в моем волонтерстве с дядей по скайпу я задала ему вопрос: "Скажи мне, пожалуйста, как ты относишься к Путину?" На что он мне сказал: "Ну как, лапулечка, это же мой президент". Я его оборвала на каком-то моменте. Он мне говорит: "Ну, лапулек, я же летом приеду, мы увидимся, поговорим". На что я ему сказала: "Езжай-ка отдыхай в Сочи". Больше я с ним не разговаривала в принципе. Это что касается моей семьи. Еще у меня есть моя близкая подруга, ребята, с которыми я работаю. Подруга живет в Канаде, с одесскими корнями, но почему-то с русским взглядом на этот мир, на эту войну. Когда она ехала в Одессу, я очень переживала, как я найду общий язык вроде бы с очень близким для меня человеком, но ставшим в какой-то момент очень далеким. Для меня это была действительно трагедия, моя личная драма, потому что у меня случилось два конфликта на этой почве. Люди, которые мыслят со мной не в одном русле по поводу этой войны, они будут вычеркнуты из моей жизни, несмотря на родственные связи, несмотря на количество лет дружбы с ними. Единственное, что я могу для себя принять и позволить, – если они хотят продолжать общаться со мной, они могут не высказывать свою позицию. Мы можем общаться на разные темы, но войну и тот род деятельности, который я для себя выбрала, мы не обсуждаем. Потому что если эта тема поднимется, то мы разойдемся раз и навсегда. Еще у меня есть в Москве мальчишка, с которым мы познакомились 10 лет назад в период совместного отдыха. Два года назад он перестал "лайкать" мои фотографии в "Фейсбуке", сейчас он тем более этого не делает. Он продолжает оставаться моим другом в "Фейсбуке", я знаю, что он почитывает, но год назад он позвонил и сказал: "Вы, ребята, извините, я за вас, но пока что я не могу больше приехать в Одессу. Я очень люблю вас, я очень люблю ваш город, мне всегда тут легко и свободно. А вы, пожалуйста, если можете, простите нас". Сейчас в госпитале девочка-волонтер рассказывала нам историю про мальчика-москвича, который решил приехать в госпиталь и посмотреть. Он абсолютный ватник, но он решил приехать, посмотреть, как это. Пройдясь по госпиталю, послушав ее, он сказал те же слова, которые сказал мой друг год назад: "Вы нас простите, пожалуйста, если сможете, когда-нибудь". Я надеюсь, что – меня просто воспитали так – нет плохих народов, есть плохие люди. Я все-таки свято верю в то, что Россия когда-нибудь проснется из этой глубокой, абсолютно тотальной спячки. Люди, которые действительно понимают, что происходит и что творится сейчас, включатся и, быть может, у них хватит силы встать на ноги с тех коленей, с которых в свое время встали мы. Тяжело стоять, но мы как-то, опершись друг на друга, выстоим. Хочется, чтобы проснулись в них человеки.

Виктория Пастерначенко: За это лето побывало туристов в Одессе намного больше, чем было в прошлом году, из-за ситуации 2 мая и до этого. В этом году были туристы из России, которые не побоялись приехать, которые видели все своими глазами. Но сколько они расскажут у себя – это уже второй момент. Но они были здесь, они ходили по городу, они видели, что здесь можно говорить на русском языке, даже надо.

– Вы занимались до того, как стать волонтерами, чем-то другим. Война когда-то кончится. Чем вы планируете заниматься после того, как она кончится, тем же, чем занимались до этого, или чем-то другим?

Владимир Бурдейный: Я не могу ответить чем. Я не смотрю так далеко, что будет после. Неизвестно, что будет. Делаем сейчас то, что делаем, а дальше посмотрим.

Юлия Воронецкая: Самое важное произошедшее изменение – это изменение сознания. Мы все стали другими, у нас другое общество. Думаю, все, кто сейчас что-то делают, уже никогда не будут жить маленькой личной жизнью, игнорируя общественные, гражданские процессы. Мы продолжим строить новую, лучшую страну, в которой будут жить наши дети и внуки. От каждого из нас очень много зависит. Я, кроме этого волонтерства, занимаюсь волонтерством в культурно-просветительской сфере и думаю, что самые существенные и глубокие изменения происходят с человеком в детстве. Воспитывать надо на настоящих ценностях. Поэтому воспитывая себя, воспитывая своих детей, воспитывая в обществе настоящие ценности, мы изменяем мир, в котором живем. Сейчас для нас главное – остановить войну. Сберечь наших мужчин, чтобы они вернулись, чтобы настал этот выстраданный мир, которого все так ждут. А дальше мы просто продолжим строить новую страну. Делая каждый свое муравьиное дело.

​Виктория Белая: Я живу так же, как ребята, как, может быть, вся страна сейчас, сегодняшним днем, делая то, что нужно в данный момент. После того, как закончится война, – я хочу, чтобы она закончилась, всем сердцем своим хочу, всей душой своей хочу – я, наверное, уже никогда не буду жить прежней и беззаботной жизнью, я буду продолжать помогать всем тем людям, которые стояли за меня, за мир в этой стране, помогать им вернуться к нормальной, полноценной, качественной жизни. Потому что, к сожалению, война очень многих покалечила физически, морально, духовно. Конечно, буду продолжать, как сказала Юля, как мы все об этом говорим, делать свое муравьиное дело. Это воспитывать дочь так, как, я считаю, нужно воспитать в ней хорошего человека. Пусть, может, не я, а она будет расти в том славном цветущем государстве под названием Украина, в моей родной любимой стране с четким пониманием того, как далась эта свобода и эта независимость. Потому что я стараюсь ей всячески объяснить, насколько дорого то время, которое мы проживаем, потому что за это время, за эту независимость очень большое количество людей заплатили своей жизнью, своей кровью, своим здоровьем, своим семейным счастьем и всем дорогим, что есть, наверное. Поэтому в ребенке буду культивировать дальнейшую нашу жизнь.

Виктория Пастерначенко: Хочется добавить цифру, которую я прочитала вчера в одном из комментариев, – это 60 тысяч наших украинских мужчин, сыновей, мужей, которые вернутся обратно с войны после третьей волны мобилизации. 60 тысяч душ, раненых физически и морально. Боюсь даже представить, если бы моим двум сыновьям сейчас было бы 18, им пришлось бы идти воевать. А они бы пошли, как они мне сказали. Я бы их не останавливала, я не смогла бы дать взятку и остановить их, потому что это их решение. Сейчас им пока 14, я их стараюсь оберегать, они не хотят приходить в госпиталь – это их право, не хотят видеть те страдания, которые они видят потом у меня на лице дома. Опять же, перед глазами эта цифра, и эти ребята, которых мы видим каждый день, – это наше будущее, это наш генофонд, который надо сейчас спасать. Нужно стараться помочь, дать возможность семьям, дать возможность детям этих ребят жить дальше, а жить надо, причем не выживать, а именно жить. Поэтому будем стараться.