Макаревич и немножко нервно

В эксклюзивном интервью для Радио Свобода музыкант Андрей Макаревич рассказывает о планах "Машины Времени"; о травле; о том, хочет ли уехать из страны и продолжить заниматься музыкой за границей; о том, зачем Россия воюет в Сирии, и о том, как изменилась его жизнь после того, как он публично осудил военное вмешательство России на Украине.

– Андрей Вадимович, если бы вы были журналистом, какой бы вы перво-наперво задали вопрос музыканту Андрею Макаревичу?

– Знаете, я совершенно не умею мыслить в сослагательном наклонении. Вот если так случится, что я стану журналистом, я немедленно начну думать на тему, какой вопрос я задам собеседнику. Но вопрос относительно Андрея Макаревича исключается сразу. Потому что человек, сам себе задающий вопросы и сам на них отвечающий, производит впечатление сумасшедшего.

– Тогда так: у вас к себе вопросы есть?

– Нет.

– Ни одного?

– Ни одного.

– У меня есть парочка.

– Пожалуйста.

– Вы отдаете себе отчет в том, что вы все свои музыкальные блокбастеры в жизни уже написали и вряд ли когда-нибудь себя переплюнете?

– Нет. Во-первых, это никому не известно. Никому, кроме Господа Бога. Во-вторых, в те годы, когда блокбастеры появлялись часто, я никогда не ставил себе такой задачи. Если это происходило, я это встречал с радостным изумлением. Такие маленькие подарки судьбы. Но кто сказал, что их больше не будет? Может, и не будет. А может, и будет.

– Да сейчас вообще сложно удивить публику каким-то суперхитом, как это было, скажем, в 80-е годы.

– Я не фокусник, чтобы удивлять публику. И никогда этим не занимался. Я получаю удовольствие от того, что вот написалась песня, которая мне самому нравилась. Еще бы месяца три назад мне сказали, что мы соберемся с "Машиной Времени" писать альбом, я бы сделал вот так (крутит пальцем у виска). А сейчас мы собрались с "Машиной" писать альбом. Потому что вдруг появились песни, которые ну явно для "Машины" написаны. Значит мы сядем и будем их записывать.

– Значит, вы сейчас что-то пишете. У вас это получается так же ловко, как раньше? Или это уже совсем другой процесс придумывания?

– Процесс абсолютно тот же самый. Но насколько это ловко, не мне судить.

– Вы можете эту магию описать? Вот как это так – написать песню? К вам приходит слово, обрастающее историей? Или это история, обрастающая словами?

– Возникает твердое ощущение, что сейчас надо взять блокнот, ручку и записать строчки, которые пришли тебе в голову. Потому что если сейчас ты этого не сделаешь, то ты через короткий отрезок времени об этом забудешь. Потом начнешь мучиться и вспоминать, а так хорошо уже все равно не получится. Поэтому это надо быстро фиксировать.

– В заметки айфона это забиваете сразу?

– Нет, в блокнотик.

– По-пенсионерски, так сказать.

– Я не люблю электрические приспособления. В айфон я могу мелодию напеть. Потому что мелодию тоже очень легко забыть, кстати. А вот слова в блокнотик. Мне так их легче видеть перед глазами.

– Вы сказали, что у вас нет к себе вопросов. А претензии у вас к себе есть?

– Полно.

– Я вот, например, слышал от нескольких людей, что вы когда летаете на гастроли, то садитесь в бизнес-классе, а музыканты ваши летят экономом. Это странно.

– Чушь собачья. Если мы летаем с "Машиной Времени", то мы все летаем бизнес-классом. И вообще, у нас полнейшая демократия в команде: на этот счет и на другие счеты. Если я лечу, скажем, с большим составом типа "Креольского танго", то ради помощи организаторам (везде же с деньгами сейчас очень плохо) музыканты и техники летят экономом. Я по возможности лечу в бизнесе, если перелет занимает больше двух с половиной часов. Это связано просто с физическим состоянием.

– Как вы относитесь к деньгам? И можете ли себе позволить больше никогда в жизни не работать?

– К деньгам я отношусь спокойно и радостно. Не работать я себе не могу позволить просто потому, что я с ума сойду. Это с деньгами совершенно не связано. Я в этом плане абсолютно больной человек: я не могу ничего не делать.

– Вы слушаете современную музыку? Что у вас в айфоне?

– В айфоне у меня нет музыки. Айфон – это такая машинка, чтобы звонить.

– Ну в плеере, не важно.

– Плеера у меня нет. У меня есть радио в машине. У меня хорошая виниловая система дома. Я стараюсь от слушания музыки получать удовольствие. Но по большей части я слушаю не современную музыку.

– От современной из ушей кровь?

– Нет, просто мне это не очень интересно.

– Ничего из современного?

– Не-а.

– В интервью Познеру в 2013 году вы сказали, что в России вам дышится по-разному. Масса вещей вас огорчает, а масса вещей радует. То, что вас огорчает, нам более-менее известно. А что вас радует в современной России?

– То, что, несмотря ни на что, а зачастую даже вопреки, происходят какие-то вещи, происходит жизнь. Я вижу молодых людей, нормально одетых, воспитанных, явно читавших книги, это ну никак не быдло, которое я имел счастье наблюдать в молодые годы часто. Я вижу, что появляются новые заведения, новые сооружения, я туда захожу, вижу, что это стильно, современно, недорого, абсолютно европейского класса. Я представляю, через какие тернии этому мальчику условному пришлось пройти и сколько бумаг подписать, чтобы разрешение получить на то, чтобы создать что-то хорошее. И тем не менее это происходит. Например, здание нового "Гаража" на меня произвело большое впечатление. Фантастический выставочный зал, современный, великолепный, безупречный с точки зрения вкуса. Вот такие вещи меня очень радуют. Что-то делается.

– Знаете, есть такое мнение, что вот эти все милые кафешки, галереи, городская приятная среда на самом деле отвлекает людей – молодых прежде всего – от действительно важных проблем.

– О! Это, кажется, теория заговора?

– Ну а куда без нее?

– Правильно, молодых надо держать в клетках, тогда они все будут злые и против советской власти. Ну что за чушь? Люди должны нормально жить. И когда такая возможность возникает, это всегда приятно.

– Вас, Андрей Вадимович, раздражает страх? Все всего боятся. Не то что дело сделать, а слово сказать не такое, какое принято говорить. Это уже даже не про цензуру, а про то, что люди сами себе готовы рты зашить.

– Я в жизни постоянно общаюсь с довольно небольшим количеством людей. Это мои друзья. Никакого наличия страха у них я не наблюдаю. Все остальное население меня не очень интересует. Я далек от фанаберии. Взять их и перевоспитать? Это же личное дело каждого: как он будет жить, будет он бояться, не будет он бояться. В конце жизни ответит.

– Вы, конечно, помните статью "Рагу из синей птицы" в газете "Комсомольская правда" 1982 года. Вы, конечно, помните автора Кривомазова, который это написал.

– Пивоваров?

– Кривомазов!

– Кривомазов, да.

– Он вас в статье чихвостил за антисоветские песни.

– Умер уже, царствие небесное.

– Тогда любая критическая статья в центральных СМИ являлась призывом к решительными действиям.

– Это же не просто была статья, а конкретная директива сверху.

– Вы чувствуете сейчас нечто подобное? Мы ведь смотрим телевизор и понимаем, что там анонсируют настроения и отношения к тем или иным явлениям, людям, событиям.

– В этом смысле много похожего. Но все-таки мы сегодня живем в условиях большей свободы, чем жили тогда, при Брежневе. Что-то похоже, а что-то нет. Нет уже документа с печатью, запрещающего нам выступать.

​– Помните, по НТВ показали фильм "Анатомия протеста", после которого тут же арестовали Удальцова?

– Да. И у нас концерты полетели. Приезжали люди, звонили, говорили, что нам не рекомендуют проводить концерт. Кто-то отвечал "слушаюсь". А кто-то говорил: хорошо, вы мне дайте документик с печатью, что им выступать нельзя. Нет, такой документ мы вам дать не можем, мы просто рекомендуем. И все проходило. Так что это все-таки не 70-е годы.

– У вас был недавно суд с человеком, который, вероятно, посмотрев про вас какой-нибудь сюжет на НТВ, распылил слезоточивый газ на вашем концерте. Вы в этом суде победили. Хулигану этому присудили три года колонии строгого режима. Вам не жалко его? Довольно суровое наказание. Это даже не "двушечка".

– Мне его не жалко. Хотя я на суде предлагал его отпустить. Потому что он идиот. Я знаю минимум двух людей (возможно, их было больше), которые сидели в зале, у которых оказалась аллергия на этот газ. Они несколько месяцев за свои деньги потом лечились. Одна из них – профессиональная певица, она не могла петь. Вот за это надо давать по голове.

– Вам есть что этому человеку сказать?

– А с ним бесполезно разговаривать. Он считает, что он патриот. А по-моему, он кретин.

– У вас есть охрана? Не подмывало нанять охрану, когда на вас началась травля?

– Охрана – это самое пафосное и бессмысленное, что может быть.

– Вы неоднократно говорили, что у вас плохое отношение к российскому телевидению. Но вы долгое время на нем весьма успешно работали. В 2010 году вас вообще выдвигали в совет директоров Первого канала. Между этим нет ли противоречия?

– Ни малейшего. То телевидение и сегодняшнее телевидение – это две большие разницы.

– Да вроде бы все те же самые люди его делают.

– Люди те же самые, а телевидение другое. Поменялось оно на наших с вами глазах. Вряд ли я сейчас пошел бы в совет директоров, если бы меня пригласили.

– А в эфир?

– В эфир? Если бы у меня была возможность делать программу, которую я считал бы интересной и которая при этом устраивала бы канал, я бы пошел.

– Вопрос про вашего коллегу – Иосифа Кобзона, про которого очень много некоторое время ругались и спорили, особенно в интернете. Его онкология стала поводом для политических дискуссий. Как вы считаете, справедливы ли такие дискуссии вокруг лечения Кобзона?

– Я считаю все это бестактной глупостью. Я совершенно не готов ни его, ни кого-то ни осуждать, ни хвалить. Кобзон взрослый дяденька, сделавший в жизни очень многое. Очень много хорошего сделал. И много, наверное, не очень хорошего. Бог ему судья. И сам он себе судья.

– Вы очень много путешествовали в своей жизни, видели много стран. Скажите, на какую страну должна быть похожа Россия, чтобы в ней было приятно жить?

– Россия должна быть похожа на Россию. Она ни на какую другую страну похожей быть не сможет.

– Ну, это все разговоры про то, что у нас должен быть "свой путь". Да никакой он не свой…

– Нет, не в этом дело. Россия просто должна быть свободной. Она должна быть развитой. Она должна иметь хорошее образование, передовую науку и промышленность. И еще независимый суд. И ничего больше не надо, ни на кого не надо быть похожими.

– Ну, вот сейчас много говорят про импортозамещение. Вы упомянули промышленность. Импортозамещение стимулирует свою промышленность?

– Это очень хорошо, но почему это должно происходить, когда жареный петух клюнул? Почему 20 лет плевали в потолок (хотя все говорили, что нельзя надеяться только на нефть)? Украина, не Украина, Америка, не Америка, но нефть однажды должна была сдуться. Это же волнообразное движение, все это уже было. Нет, все бесполезно. Вот теперь занялись импортозамещением.

– Мы умеем делать хорошие вещи сами? Одежду можем делать действительно хорошую?

– Пару раз видел совершенно потрясающие магазины с очень модными вещами. Очень модными. Я в этом немножко понимаю. Спрашиваю, а что это за бренд? Я никогда такого не видел. Отвечают, что это мы сами делаем. Офигеть. То есть в стране достаточно людей, которым не надо помогать даже, достаточно не мешать. Они все сделают и будут получать радость и удовольствие. И мы будем получать радость и удовольствие. Дайте только возможность.

– Андрей Вадимович, вы доживете до того момента, когда Россия станет вот такой свободной страной, о которой вы говорите? Когда не будут бюсты Сталину открывать.

– А вы доживете?

– Думаю, что нет. По-моему, в России все перемены очень обманчивы всегда. Хотя кто его знает…

– Вот и я не знаю.

– И что делать? Сидеть и ждать?

– Нет, заниматься своим делом. Вот вы сейчас занимаетесь своим делом. Я закончу с вами и поеду заниматься своим.

– Вы понимаете или осуждаете людей, которые сегодня уезжают из России?

– Никого не осуждаю.

– А понимаете?

– Я не могу влезть в шкуру другого человека. У всех свои обстоятельства. У всех свой взгляд на свою жизнь.

– Мне кажется, у вас в жизни были совсем недавно обстоятельства, которые вас могли тоже на такие мысли натолкнуть. Крутили в голове мысль о том, чтобы уехать? Возможно, не на совсем, а перекантоваться.

– А от чего перекантоваться? Меня бомбят, что ли?

– Вас травили газом. А потом просто травили.

– Ну и ладно, один дурак прыснул газом.

– Вы некоторое время работали архитектором. Как архитектор скажите, вас устраивает, как выглядит, например, Москва?

– Мне нравится Москва в общем и целом. С точки зрения строго архитектурной Москва была безнадежной с самого начала. Потому что, в отличие, скажем, от Праги или Парижа, Питера, это не был город единого архитектурного замысла. Москва как коровья лепешка росла вокруг Кремля: этот домик построят, этот домик построят. Не было единой перспективы. Она такой и остается. Где-то что-то сломали, где-то что-то сделали. Это не получилось, это получилось. Она такая.

– Что же в этом нравиться-то может?

– Мне нравится драйв. Я живу в своем графике.

– И в какой-то своей Москве, видимо.

– У меня кончился концерт в клубе, например. Все поехали спать, а я хочу обедать. И вот в Москве я такое место найду всегда. А, например, в Хельсинки, где мы недавно играли, мы с трудом нашли один-единственный ресторан в городе, который работает после одиннадцати. А в Стокгольме такого нет вообще.

– Что уж говорить про ночную аптеку…

– Ну да, вот такие вещи – круглосуточная жизнь – мне очень близки.

– Вопрос про еще одну вашу коллегу. Вы же знакомы с Аллой Пугачевой?

– Да.

– Вы можете объяснить, почему она является самой популярной певицей СССР и России? В чем секрет ее колоссальной влиятельности и популярности?

– Почему "Битлз" были самой популярной группой в мире? Это можно объяснить?

– Конечно.

– Попробуйте. Я думаю, это будет первое объяснение, которое меня удовлетворит.

– Потому что они очень-очень бережно относились к мелодии.

– А больше никто бережно к мелодии не относился? Они одни такие умные?

– Нет, не одни, но и не они одни популярные были.

– Но почему именно они взорвали мир?

– Потому что много всего другого в них было одновременно. Они были сексуальные, они классно выглядели, они писали несложные и приятные стихи.

– А все остальные писали сложные? Понимаете, это же сотня обстоятельств. И все они вдруг сходятся в одном месте и в одно время. И здесь очень много случайного.

– Какая-то стихийная история?

– Абсолютно. Нет, конечно, надо бережно относиться к мелодии, нужно быть молодыми и красивыми. Но этого недостаточно. Еще срабатывает какая-то молния.

– То есть это объяснить и пощупать руками невозможно и в случае с Аллой Борисовной? Просто миллион вещей, которые поместились в одной женщине?

– Невозможно. Абсолютно.

– Почему Алла Борисовна, являясь лидером мнений, отмалчивается сейчас по всем важным общественно-политическим темам?

– Вот это вы спросите у нее. Но вот почему она является авторитетом, это понятно. Если ты долгие годы любишь какого-то исполнителя, то он для тебя становится больше чем просто исполнитель. Он становится твоим кумиром. И тогда тебе кажется, что он может научить тебя всему в жизни, просто потому, что ты его любишь.

– Чье мнение вам по-настоящему дорого и важно?

– По поводу чего?

– По поводу всего. По поводу вашей музыки. По поводу ваших высказываний на общественно важные темы. По поводу вашего "непрогибания под изменчивый мир".

– Абсолютно меня это не интересует.

– У вас нет авторитетов?

– У меня много авторитетов, но я не ориентируюсь на чужие мнения.

– Лукавите.

– Правда.

– Так не бывает.

– Бывает. Ты что-то придумываешь и делаешь. Доводишь до той кондиции, которой ты сам доволен. Вот я доволен результатом. Что, я надену это на палку и пойду спрашивать: вам нравится, а вам нравится? Да мне, честно говоря, наплевать. Приятно, когда нравится. Но сколько людей, столько и мнений. Я не ставлю себе задачу всем на свете угодить.

​– Андрей Вадимович, как вы думаете, почему мы так много воюем? У нас каждый год – по войне. То Украина, то Сирия… Почему?

– Хороший вопрос. Но почему зимой холодно?

– Потому что так распорядилась природа. Но неужели война – это тоже наша природа?

– Нет-нет, я думаю, что война – это один из проверенных способов удержать власть. К сожалению. Других причин я не вижу.

– Каково это вообще – быть символом эпохи? Или даже сразу нескольких эпох. Только не говорите, что вы об этом никогда не думали и вам не интересно. Думали и интересно, я в этом уверен.

– Вот если бы я был идиотом, то я бы так про себя всерьез и думал: "Вот я! Символ эпохи!"

– А вы чувствуете себя человеком, который пережил неприятную метаморфозу в жизни? Вам всю жизнь многотысячные залы подпевали, а теперь для этих самых людей вы стали предателем.

– Значит так. До этих многотысячных залов мы 10 лет сидели в глубокой заднице. В глубокой подпольной заднице. И власть тогдашняя – советская – к нам относилась примерно так же, как к нам относится сейчас наша нынешняя российская. Все это я уже проходил. Поэтому мне это не удивительно. А что касается тысяч людей, которые мне подпевали, я вас уверяю, они и сегодня будут подпевать. Это не те люди, которые меня считают предателем. Вот я вчера приехал из Хельсинки. Мне в 77-м году скажи, что у нас будут гастроли в Хельсинки, в Стокгольме, в Америке, Израиле, Германии, я бы подумал, что надо мной издеваются. Нас ведь тогда в Москву не пускали.

– Так, может, международные гастроли связаны как раз с тем, что здесь стало меньше выступлений? У вас высвободилось время…

– Нет, они связаны с тем, что нас хотят там услышать. Гастроли эти и раньше происходили. Они происходили с того момента, как Михаил Сергеевич Горбачев сделал так, что стало возможно выезжать. За что ему спасибо большое. После того как Горбачев это сделал, мне показали кипы приглашений из разных стран, которые для нас приходили в предыдущие годы. А мы даже не знали об их существовании.

– Еврейский вопрос еврею от еврея. Вы отмечаете праздники еврейские, чувствуете в себе эти корни?

– Отмечаю с друзьями с большим удовольствием. Но я при этом не религиозный человек. Я просто понимаю, что за этими традициями и праздниками стоят память и огромное количество невинно погибших людей. Это для меня очень слышно.

– Андрей Вадимович, завершая наш разговор, я все-таки хотел бы уточнить, зачем вам все это нужно было? Зачем вы, что называется, полезли в бутылку?

– Какую бутылку, друг мой? Ну скажи, в какую бутылку я полез?

– Зачем стали высказываться про конфликт на Украине? Зачем заняли сторону? Ведь могли бы либо не обращать внимания, либо обратить внимание с другой стороны, и никакие идиоты бы на ваших концертах газ не распыляли, и никто вас не оскорблял бы, а, может, получили бы очередную награду из рук президента и дальше бы спокойно собирали многотысячные стадионы.

– Потому что я чувствовал, что если буду сидеть и молчать в тряпочку, то я буду дерьмом просто. Я всю жизнь оставлял за собой роскошь иметь право доносить свое мнение до тех, кому это интересно. И я не считаю это лазанием в бутылку или куда-то еще. Это состояние абсолютно нормального человека. Чего и вам желаю. Поэтому чувствую я себя очень хорошо.

– Но вы многое потеряли.

– Да ничего я не потерял.

– Снова лукавите.

– Что я потерял? Не сыграл десять концертов?

– Не сыграли.

– Я их еще сыграю. Пресловутые телеэфиры я потерял?

– И телеэфиры тоже потеряли, да.

– Да и пошли они в задницу, эти эфиры. Что мне с них? Есть кнопочка на телевизоре: взял и выключил.