В Донецком городском суде Ростовской области 26 октября продолжится процесс по делу украинской военнослужащей Надежды Савченко. Ее сестре Вере Савченко, единственному свидетелю защиты, вновь могут не дать выступить со своими показаниями. Об этом заявили адвокаты Надежды Савченко уже после того, как Вере Савченко два раза запретили въезд на территорию России, а потом неожиданно пропустили "по указанию сверху".
Защита ходатайствовала о допросе Веры Савченко вне очереди, опасаясь, что в будущем ей могут опять запретить въезд на территорию страны, однако судья Леонид Степаненко в допросе отказал. Ей придется ждать, когда наступит очередь адвокатов представлять свои доказательства. Учитывая, что из 60 заявленных обвинением свидетелей допрошено около 20, это может случиться не скоро. Мы попросили Веру Савченко пояснить, о чем она хотела рассказать в суде:
– Что можно возразить российскому обвинению на процессе по делу Надежды?
– Например, сторона обвинения выдернула из всего случившегося только тот факт, что погибли журналисты ВГТРК Корнелюк и Волошин. Но там было как минимум человек 20 людей в форме, так называемых ополченцев. Когда идет война, есть противники, они стреляют друг в друга, кто-то погибнет, ну это война. А Россия на это закрывает глаза и говорит, что стреляли в журналистов – и все. Ну говорите тогда правду до конца: журналисты были в кругу военных. Вопрос: была ли у них аккредитация и какая тварь пригласила гражданских людей снимать на линию фронта? Давайте, закончится бой, и пусть приедут снимать, если вам так нужна картинка! Сам Кремль убил этих людей ради своей чертовой пропаганды. Нужно было быстро заметать следы, а тут девушка в плену, которая, наверное, быстро сломится, расколется, что с бабы возьмешь… Не получилось! СБУ предоставило паспортные данные этих людей, которые были с журналистами, они украинцы. Давайте тогда разберемся, почему в России судят украинцев, если Украина, как говорит Россия, ведет междоусобную войну. Может, вы тогда в России начнете судить сирийцев, которые друг друга убивают?
– Если не удастся приехать в суд и дать показания лично, есть ли какие-то способы, чтобы ваши слова все же прозвучали бы на процессе?
– Мои показания есть в деле, я передала их через Службу безопасности Украины, но я хотела бы ответить на вопросы прокуроров, это же, наверное, им нужнее. Боюсь, что, если мне не дадут приехать, будет видеосвязь, только на определенных вопросах у меня будет пропадать звук, как это случается сейчас в суде, когда какой-то несчастный недоополченец, которого надрессировали прокуроры, говорит: "Там было человек 25". Пропадает связь, а когда появляется, он говорит "Там были только два журналиста, и вообще я не помню", протокол подписывает и уходит. Поэтому очень хотелось бы приехать и ответить на все вопросы лично. На вопросы прокуроров, адвокатов и Нади.
– Расскажите о попытках пересечь границу Российской Федерации? Что вам сказали первоначально на погранпункте в Воронежской области и что заявили в аэропорту Пулково, когда не пускали в Россию?
– 13 октября мы с украинским консулом, на машине с дипломатическими номерами, ездили по российской территории, местам, где Надю похищали и где, по мнению российского следствия, она перешла границу, осматривали все. А потом увидели, что граница с Украиной очень близко и, чтобы не возвращаться в Ростов, решили ее пересечь и на автобусе или попутке поехать в Харьков. Ближе всего был пограничный пункт Чертково-Меловое. Там мы прошли без очереди, поскольку были на дипломатической машине. Нас было трое: я, консул Александр Ковтун и помощник Нади Савченко. Было приятно: нам отдали честь российские пограничники! Они взяли документы, и их не было минут 20, потом они пришли, извинились за задержку, и пограничник в форме спросил: "Вера Викторовна Савченко есть?" – "Да, я". – "Вам потом не будет разрешен въезд в Российскую Федерацию до 1 сентября 2020 года". Мы опешили, высыпали из машины и стали расспрашивать, почему принято такое решение? Пограничник ответил, что это инициатива ФСБ России, он сам ничего не знает, но я есть в базе данных. Чтобы в эту базу попасть, нужно какое-то время. Мы в России были дней пять, наверное, и за это время я туда попала. Это не был, допустим, звонок в этот момент: "Не пускайте ее!" Вообще, они могли и не предупреждать, а, как это было в 2014 году, депортировали бы, дали бумагу, указали бы причину, ссылаясь на какую-то статью. В 2014-м это была "Угроза национальной безопасности Российской Федерации".
Я говорила, что выступаю в качестве свидетеля в суде, который проходит у вас, в Российской Федерации
Я говорила, что выступаю в качестве свидетеля в суде, который проходит у вас, в Российской Федерации: "Вы, наверное, не знаете, это процесс Надежды Савченко". "Да, мы знаем, но не можем ничем вам помочь". Мы поехали в Украину. Первое, что я сделала – позвонила адвокату Марку Фейгину, и сообщила, что меня, наверное, не пустят пограничники. Потом очень быстро отреагировало министерство иностранных дел Украины: ноты, протесты. Обратились к Дмитрию Пескову, пресс-секретарю Кремля, который отреагировал так: "Ничего не знаю, про решение ФСБ – неизвестно". Я ему лично звонила. Когда Надя держала голодовку, он брал трубку, он сам перезванивал, и мы с ним общались. А сейчас мой телефон у него, видимо, в черном списке, я не могу дозвониться. Поэтому нужно было пробовать въехать еще раз, чтобы хотя бы была официальная бумага.
19 октября мы взяли билет на самолет. Обратно не брали, потому что было непонятно, когда лететь обратно, и к тому же авиакомпании перестают летать из Украины в Россию и наоборот, к тому же это дорого. Обратно решили автобусом. Прилетели в Петербург, нас было трое, я пошла первой. На паспортном контроле молодая девушка-блондинка довольно неприветливо стала расспрашивать, есть ли обратные билеты. "Нет". "Какая цель приезда?" "Частная". "А расскажите про эту вашу частную цель?" Я говорю: "Это значит нерабочая". "А где вы будете?" "В Ростове-на-Дону". "А где вы живете?" "В Киеве". "Ну и как там обстановка в Киеве?" "Погода – хорошая". "Вы мне про погоду будете рассказывать?!" Вот такой вот был тон разговора. Она мне говорит: "Присаживайтесь, подождите". Мои друзья не хотели уходить и попросили ее: "Мы подождем, можно?" Она ответила: "Не ждите ее, ей запрещен въезд на территорию Российской Федерации". Тут уже были консулы Украины, которым я благодарна, за то, что приехали. Один пришел на паспортный контроль, и мы ждали вдвоем.
Ко мне подходили еще два раза. Один сотрудник паспортного контроля расспросил, куда я еду и что там меня ждет. Я ему ответила: "Знаете, я свидетель на суде Надежды Савченко, и мы с адвокатами пытаемся сделать так, чтобы при вызове я была в суде". Второй раз он спросил мою прописку в Киеве, и консул сказал, что они уже готовят бумаги для моей депортации. Я стала думать, где мне взять деньги, чтобы лететь обратно, потому что эти авиакомпании летели только на следующий день. Мы ждали где-то 60 минут, но консул не сидел на месте, он их дергал, и ему молодые ребята сказали: "Мы ждем указания сверху". Через час меня пригласили пройти: "Все нормально, это была дополнительная проверка, вам разрешен въезд".
– Расскажите подробнее о событиях 17 июня 2014 года, когда Надежду Савченко взяли в плен.
– Я 16 июня уже была в расположении батальона "Айдар". Мы с Надей общались, потом легли спать. Это было в поселке Счастье. Примерно в шесть утра был звонок от Сергея Мельничука, который в то время был комбатом "Айдара", о том, что нужно помочь нашим в бою. Поскольку я с Надей была на машине, сразу поехали туда. Остальные пока собирались, комбат на своем внедорожнике несколько раз увозил-привозил группы ребят. Мы приехали, Надя выскочила, а мне сразу погрузили бойца, который был ранен в шейный позвонок (и, к сожалению, потом скончался). Машина скорой помощи боялась подъехать ближе, и я его везла 3 километра. Выгрузила, меня попросили подержать капельницу другому раненому, я капельницу привязала на веточку, приехала, мне снова посадили раненого, теперь уже контуженного, которого из боя вытащили. Отвезла, приехала обратно, и тут уже Надя звонит и говорит, что нужно на тихой скорости на аварийках подъехать и забрать раненых, которых она обнаружила.
– Это был уже момент, когда она у дороги обнаружила пятерых раненых бойцов?
– Да. Когда она выскочила, а мне закинули первого раненого бойца, она пошла к бойцам, которые располагались там. Это была 26-я бригада. Они на бронетехнике поехали дальше на Луганск по трассе. Была засада, их всех там разнесли, многих ребят ранило в ноги, потому что они сидели на бронетехнике сверху. Это были первые настоящие бои. Ребят там серьезно прижали, некоторые ушли в "новостройку", отстреливались до последнего, гранатами отбивались, в результате всех их взяли в плен, а командир подорвал себя на гранате. Надя попросила помощи, я собралась ехать и на меня уже надели бронежилет. Но "айдаровцы" возмутились: "Как это, девушка поедет?" Они сами сели. Единственное, что я сделала, это из бардачка забрала свои документы. Больше ничего. Хотя Надя меня попросила: "Разгрузи багажник, чтобы раненых положить". Я этого ничего не сделала… Двое ребят, "Лысый" и "Цум", поехали на этой машине. Быстро проскочили Надю, потому что думали, что раненые там, где горит техника, но там были только мертвые. В общем, их тоже взяли в плен. Потом были большие взрывы, и Надины телефоны уже не были на связи. Я вся в соплях, думала, что наших людей никого в живых нет… Еще понимала, что нужно быстро отбить наших людей.
Связь с Надей прервалась около 10 утра 17 июня
Связь с Надей прервалась около 10 утра 17 июня. Это видно и по биллингу, там есть мои последние звонки. Дальше всю ночь – бой. У меня слезы и сопли, потому что понимаешь, что наши люди непонятно где, надины телефоны не отвечают. Была одна шутка: у молодого парня "айдаровца" от козырька кепки пуля отрикошетила. И он говорил, что это из-за того, что его мама молилась. Когда она молится – все хорошо. Я хотела идти с белым флагом и забрать наших людей. Это сейчас я понимаю, что не вернулась бы, а тогда мне все казалось логичным: пойду с белым флагом, заберу раненых! И этот парень мне сказал: "Подожди, я позвоню маме, она начнет молиться и все будет хорошо". Поскольку я не очень религиозная, то над всем этим шутила. Запомнила, что не было еще 12 часов, когда надин телефон появился в сети. Пришла смс, что она в сети. У нее было три телефона: два МТС и один Life. И я всем стала говорить, что она жива, потому что неинтересно у мертвых включать телефон, только у пленных. И этот парень мне говорит: "Видишь, это моя мама начала молиться". И я запомнила, что еще не было обеда.
Я стала названивать, и наконец ответил грубый мужской голос: "Мы вырежем все ваши семьи, чего вы сюда приперлись, бла-бла-бла". Я, хотя очень эмоциональный, в отличие от Нади, человек, совершенно без эмоций схитрила и ответила: "Давайте оставим эмоции, давайте будем пытаться менять ваших людей на наших". Он сказал, что перезвонит. Перезвонил и назвал четыре имени, которые им были интересны. И я начала бегать по всем, про кого можно было понять, что это начальник, говорить: "Давайте менять этих людей". Два раза я ездила в Луганск с интервалом в неделю, потому что надеялась, что Надю увижу или хотя бы услышу ее. Через какое-то время после этих обменных переговоров мне дали с Надей поговорить. Она мне каждый день звонила и говорила: "Все нормально, нас поменяют, даже может быть машину нашу заберем. Ты езжай в Киев, работай". Я даже уехала в Киев, но от Нади прекратились звонки, и я поехала сама в Луганск, к сепаратистам, противникам – буду называть их так. Там был некто Владимир Громов, начальник контрразведки. Я с ним не встретилась, потому что он был в Москве, и он сказал, чтобы я приехала через неделю. Я приехала.
– Это он перезванивал по поводу обмена?
– Да. Может быть не он взял трубку первый раз, потому что голос был грубый и эмоциональный, а Владимир общался всегда хладнокровно. В следующий раз, когда я приехала в Луганск, попалась – меня посадили в подвал. Про это можно кино снимать. Он мне помог. Я просидела там сутки, видела, как пытают ребят, вроде бы как из "Правого сектора". У них были наколки, "трезубы". Меня не трогали.
– А кто посадил в подвал? Кто задержал?
– Человек даже не знаю какой внешности, потому что кавказская внешность – это одно, а он был темнокожий, с кудрявыми волосами. Я походила вокруг областной администрации, была в гражданской одежде. Меня спросили: "Что вы здесь делаете?" – "Жду Громова". "Покажите паспорт". Показала киевский паспорт – и все… Сразу: "Враг, откуда вы приехали?" – "Из Счастья". У них дар речи пропал! Посадили в подвал до вечера. Слава Богу, этот Громов явился. Хороший человек, говорил же мне: "Не высовывайся", и что подойдет через два часа, ну, а я высунулась. Он пришел и блефовал, я тогда понимала, что он тоже подставлялся, помогая мне: "Это же сестра снайперши". Меня закрывали в комнате с мужчинами. 20 мужчин, пачка презервативов и: "Развлекайтесь!". Но это все было психологическое давление, мы нормально пообщались и с ними. Это были тоже так называемые ополченцы, которые проштрафились, и их свои же в подвале закрыли. Меня держали в чистой комнате, если бы там были пытки, она была бы грязная.
Меня закрывали в комнате с мужчинами. 20 мужчин, пачка презервативов и: "Развлекайтесь!"
Наутро меня Громов вытащил и сказал подождать, пока отдадут телефон, потому что барышня, которая за мной надзирала и допрашивала, забрала его. Наверное, ждали – вдруг мне Порошенко позвонит и даст указания? Мне принесли телефон, но в это время меня опознал еще какой-то сепаратист, который видел, как я ехала из Киева в Счастье с группой "афганцев". И действительно, я ехала с ними, чтобы добраться до Луганска. Опять меня в подвал. Можно фильм снять по этим событиям.
– Договориться об обмене Надежды Савченко в Луганске не удалось?
– Обстановка в Луганске у противников была очень напряженной. Казалось, они не верили собственной тени. Там было миллион групп. Одни меня выпустили, другие опознали, посадили в подвал. Громов пришел: "На каком основании вы ее допрашиваете?". Они объясняли что-то типа: "Мы начальники безопасности из комнаты 4, а вы из комнаты 7". Он сказал: "Здесь решено на более высоком уровне, это свой человек". Бардак полный, главного нет, каждый мнит себя главным. И я тогда уже поняла, что надо уматывать, а говорить об обмене – это не мой уровень. Когда меня вытащили из подвала, и я сидела, ждала телефон, я видела, как мама-старушка, худенькая и седая, рыдала: "Отдайте сына, он не при чем, он работает". А ей отвечали: "Он – "Правый сектор", чего он туда пошел и стал карателем? Нет, его судьбу будет решать суд". Какой суд…? И я понимала, что это, возможно, мама того парня, которого мне приводили показать в подвале: "Вот видишь, это "Правый сектор". Увели, а потом я его в багровой крови увидела, с не мелкими порезами. Может быть, это была мама этого парня…
Вот такие, не буду подбирать слова, сучьи вещи творятся, когда твари начинают войну, не зная ни правил ведения войны, ни правил поведения с пленными. Вот что бывает, когда такому попадает в руки оружие, – говорит Вера Савченко.