“Влад Колесников, заходил 25 декабря в 13.36”
Мой Telegram замолчал. Молчание это было мучительным и зловещим.
Последнее сообщение от Влада пришло 25 декабря, сразу после рождественского обеда – мои дети как раз подняли страшный шум, собираясь на прогулку.
На мои звонки он не отвечал. Мои встревоженные сообщения он тоже не получил. Они до сих пор отмечены как непрочитанные. Я позвонила в Россию и обратилась к человеку, который, как мне казалось, мог помочь.
Всего через несколько часов полиция подтвердила мои самые мрачные предчувствия: Влад скончался от передозировки лекарств. Подросток, который вот уже несколько недель непрерывно общался со мной в сети, теперь лежал в холодильнике какого-то далекого российского морга.
Его звали Владислав Павлович Колесников, и ему было 18 лет.
Как журналист, я уже писала о проблемах, с которыми Влад столкнулся. Но когда я обратилась к нему 2 декабря, чтобы узнать, нет ли чего нового, вместо ответа я получила крик о помощи. Он был в отчаянии, ему хотелось поговорить со мной о жизни. Мы переписывались в Telegram, иногда по несколько раз в день. Я в основном слушала.
Влад просил, чтобы я написала о нем, если с ним что-то случится. Ему хотелось, чтобы весь мир узнал о преследовании, ненависти и невыносимой изоляции, которые обрушиваются в России на любого, кто осмеливается быть другим.
Таково было его последнее желание.
Отважный поступок
Что может заставить умного, начитанного, здорового подростка покончить с собой? К сожалению, в нынешней России для этого немного надо.
Событие, после которого вся жизнь Влада рассыпалась, как карточный домик, было ничтожным до абсурда, до неприличия. Однако на фоне ненависти, потоками льющейся с экранов российского телевидения, смертельной, как выясняется, может оказаться даже обычная детская выходка.
3 июня Влад, живший тогда в подмосковном Подольске, пришел в техникум в футболке с украинским флагом и надписью “Верните Крым”. В нынешнем российском политическом контексте это смело можно назвать отважным поступком.
Влад не был украинцем. Политическим активистом и правозащитником он тоже не был.
Он просто был молодым россиянином, не одобрявшим действий своей страны в отношении Украины. Но в отличие от многих других, он не боялся громко об этом заявить. Когда через некоторое время его группу привели на обязательный медосмотр в военкомат, он запустил у себя на мобильнике гимн Украины.
Через несколько дней после истории с футболкой Влада избили одногруппники.
“Жести не произошло, в целом я жив-здоров и, не считая пару синяков, разбитой губы и пары капель крови, я полностью в порядке и невредим”, - написал он в фейсбуке, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре.
Окружающие, однако, решили так этого не оставлять.
Его допрашивали полицейские; в военкомате он получил диагноз “расстройство личности”.
Его исключили из техникума. “По собственному желанию”, – заявили ему, отдавая документы.
Но что еще хуже, его собственный дед, бывший офицер КГБ, с которым Влад жил в Подольске, выгнал его из дома.
Он посадил Влада на поезд в Жигулевск, крохотный городок в Самарской области, добавив, чтобы Влад даже не думал возвращаться – иначе, мол, дед сломает ему шею.
Но и этого было как будто мало.
Позор и унижение
Дед продолжал клеймить внука в уничижительном интервью корреспонденту “Комсомольской правды” – говорил, что Влад “любил поесть”, обвинял в низкопоклонстве перед Западом и зачитывал отрывки из его дневника.
“Комсомольской правде” только это и надо было.
В тот момент Влад был еще несовершеннолетним, практически ребенком.
“Даже в самом страшном сне я не мог представить, что из-за куска тряпки и маленького флажка будет приведена в действие такая махина”, – писал он мне потом.
Жизнь в Жигулевске тоже оказалась неутешительной.
Не в последнюю очередь из-за слухов о его становившейся очевидной гомосексуальности. Он утверждал, что одногруппники то и дело его били, постоянно им помыкали, плевали в него, кидали ему в лицо снег и грязь. В школе его звали не иначе как “хохол” и “пидор”.
“Я даже уже не помню, сколько раз меня били”, – писал он мне. “Я могу просто идти по коридору, подходит человек, называет меня сукой и дает в ухо”. Он говорил мне, что местный борец за нравственность заявил, что сделает все, что может, чтобы Влад “никогда не закончил техникум”.
Отец, по его словам, особой поддержки не оказывал – только предостерегал, чтобы Влад не создавал себе проблемы еще и в Жигулевске.
Полиция, по всей видимости, тоже ему угрожала: “Целый час они меня унижали, рассказывали, как здесь опасно”, – писал он мне. “Дали мне понять, что пальцем о палец не стукнут, если со мной что-нибудь случится. И что они сами с удовольствием надавали бы мне по морде, если бы могли”.
Владу было страшно. Очень страшно. Он был совсем одинок.
О его положении многие знали. У него было больше двух тысяч подписчиков в фейсбуке. Но почему-то никто не пришел на помощь: не нашлось ни сострадательного учителя, ни активного правозащитника; не встревожился никто из родителей его одногруппников.
Если не считать его близкого друга, одногруппника из Подольска, в которого Влад, по его словам, был влюблен, одиночество было абсолютным.
Поймите меня правильно, к числу русофобов я не принадлежу. Я многие годы счастливо жила в России, эту страну действительно есть, за что любить. Но мне все равно не понять общества, в котором школьников натравливают друг на друга и в которых семьи отворачиваются от собственных детей.
Теперь следствие пытается представить самоубийство Влада как несчастный случай: случайное отравление алкоголем и психотропными средствами.
Даже умереть достойно они ему не дадут.
Но я-то знала о таблетках.
Я знала, что Влад с другом, которого за участие в истории с украинским флагом на месяц положили в психушку, собирались покончить с собой.
Я связала Влада с правозащитницей, которой сама бесконечно доверяю. Та подняла по тревоге знакомых адвокатов и зарубежные НКО, у которых имеются программы эвакуации. Нужно было заполнять бесконечные анкеты. Предоставлять рекомендации. Писать емейлы.
Влад постепенно стал терять надежду. Он устал. Он чувствовал, что мир его рухнул, и выхода нет.
“Вы даете хоть какую-то надежду. Призрак, конечно. Но все же”, – написал он мне за несколько дней до смерти.
Я сделала все, что смогла, чтобы спасти Влада, но у меня ничего не получилось. У нас у всех ничего не получилось.
Влад был очень симпатичным молодым человеком. Умным, храбрым, любознательным. И невзирая на собственные мучения – очень заботливым. За день перед смертью он пожелал мне и моей семье хорошего Рождества. “Желаю удачи с подарками, и чтобы все прошло идеально”, – написал он. И даже добавил смайлик.
