Карательная психиатрия сегодня

История с внештатным корреспондентом газеты "Коммерсант" Давидом Френкелем, рассказанная Радио Свобода, вызвала большой общественный резонанс.

Вкратце она выглядит так. Задержанный полицией на месте проведения несанкционированного шествия ЛБГТ-активистов в центре Петербурга и доставленный в отделение полиции, Давид Френкель подвергся нападению, избиению и оскорблению со стороны вызванных полицейскими санитаров скорой психиатрической помощи. Врач-психиатр стал его душить, а два санитара – выворачивать ему пальцы и связывать руки жгутом. Они пытались отобрать сумку с камерой. Все это время Давид кричал и звал на помощь, а сотрудники полиции смеялись и снимали это на видео. Врач-психиатр потом сказал отцу Давида, что его не увезли в психиатрическую больницу только потому, что его отец оказался в отделении, – рассказал Давид Френкель на своей странице в "Фейсбуке".

Давиду повезло. Его не госпитализировали в психиатрический стационар. Он не вошел в число более двух тысяч человек, которые, по данным Гражданской комиссии по правам человека, ежегодно подвергаются насильственной госпитализации в Петербурге только лишь в одну из десятка психиатрических больниц. Легко ли оказаться в их числе? Что испытывают эти люди? Как обращаются с ними в больницах? На эти и многие другие вопросы нам отвечают женщина, прошедшая полугодовой ад принудительного содержания в психиатрической больнице, – художница Татьяна Н., просившая не называть ее настоящие имя и фамилию, и исполнительный директор некоммерческой общественной организации "Гражданская комиссия по правам человека" в Петербурге Дмитрий Грибанов, у которого мы находимся в гостях.

Художница Татьяна Н. приехала в Петербург в 1984 году. Поселилась в коммунальной квартире, где возник конфликт с соседями, точнее, с одним из соседей, который работал в полиции. Предоставим слово Татьяне Н.:

– Конфликтов с соседями у меня не было. Мы просто не общались из-за давних спорных вопросов и из-за того, что соседи очень нехорошо себя вели. Я вела дела по приватизации общежитий, переводу их в дома социального найма с правом приватизации. Решение вопроса непосредственно зависело от тогдашнего губернатора Санкт-Петербурга Валентины Матвиенко. Так как федеральным законом нам было дано право приватизировать все общежития, мы им воспользовались. Но очень многие чиновники в администрации Московского района Санкт-Петербурга, в прокуратуре и в милиции не хотели этого делать, потому что, если общежитие не было приватизировано, деньги не шли в город, они оседали в районе и, естественно, расходились по карманам чиновников. Они препятствовали всеми доступными способами, дело доходило даже до убийств.

Я думала, что мимо меня это не пройдет, поэтому защищалась всеми доступными законными способами. Ко мне в квартиру пришли в конце июня. Скорее всего, это было связано с тем, что я отказалась от однокомнатной квартиры на Витебском проспекте. Мне говорили, чтобы я получила ключи, посмотрела эту однокомнатную квартиру, а взамен бесплатно отдала свою приватизированную комнату в коммуналке. И вот, когда я уже после отказа пришла вечером, по всей видимости, сосед Марницкий, который работает в милиции, позвонил участковому Развородину и сообщил, что я дома. И вместе с этим Развородиным приехала так называемая скорая помощь. Естественно, я уже никуда не могла уйти.

Большинство соседей высыпали в коридор, а эти так называемые санитары вместе с участковым начали стучаться ко мне в комнату, по-хамски открывать дверь, кричали: "А то будет хуже, мы выломаем тебе дверь!.." Я говорю: "Вот как выломаете дверь, так и обязаны будете ее вставить". Дверь они мне все-таки выломали, и эти санитары накинулись на меня. Я просила объяснить, в чем дело. Они мне ничего не говорили. "Ты, – говорят, – сейчас поедешь с нами на освидетельствование. Бери свой паспорт, и поехали!" Я говорила: "Дайте мне переодеться, я же не могу ехать в халате".

Я пошла переодеваться, они следом за мной. Я просто не понимала, в чем дело. Взяла свой паспорт, оделась. И они схватили меня за руки, вывернули мне руки так, что синяки потом больше двух недель не проходили, и потащили меня вниз по лестнице. Потом сказали, что я могу сбежать, плотно связали мне руки красной тесемочкой, втолкнули в машину. Я говорю: "Вы хоть мне объясните, я же не понимаю, в чем дело. Почему вы меня берете?" А до этого ко мне приходила Ирина Леонидовна Шеряева, участковый психиатр, и требовала, чтобы я явилась для освидетельствования. Я отказала ей, сказала, что я не понимаю, в чем дело. А она говорит: "На вас соседи написали". Я говорю: "Какие соседи? Что им вообще надо было? Что вы лжете-то? Они бы мне тогда сказали, по крайней мере".

В итоге они меня втолкнули в эту "психушку", совершенно не церемонясь, и машина тронулась на глазах у очень многих жителей дома. Я там набила себе много синяков на ногах и в других местах, когда вталкивали.

– Дмитрий, были ли нарушения закона в действиях психиатров?

– Я вижу здесь незаконные действия. Это была, как я понимаю, бригада скорой психиатрической помощи в сопровождении полицейского. Ворвавшись в квартиру, они потребовали поехать с ними. Фактически это была недобровольная госпитализация гражданина. Я хочу напомнить, что, в соответствии с Законом о психиатрической помощи, подобная госпитализация без предварительного решения суда допустима только в том случае, если гражданин опасен для себя или окружающих. Причем опасность должна быть непосредственная, то есть врач-психиатр должен прямо сейчас наблюдать какие-то опасные действия гражданина.

В данном случае никакой опасности не было. Гражданин находился у себя дома, не совершал каких-либо противоправных действий, не пытался покончить жизнь самоубийством, нанести себе вред и так далее. Если эти условия – опасность для себя окружающих – отсутствуют, то недобровольная госпитализация разрешается только после решения суда. Предварительно нужно еще провести освидетельствование.

За несколько дней до этого приходила участковый психиатр и просила пройти освидетельствование. В принципе, такая просьба законна, но если гражданин не хочет проходить это освидетельствование и, опять же, нет опасности для него или окружающих, то заставить человека пройти освидетельствование можно только через суд.

Мы собирали точную статистику по судебным процессам о недобровольной госпитализации в психиатрических больницах Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Например, по больнице №3, которая находится рядом с метро "Удельная", за три года (2013, 2014 и 2015) общая статистика по недобровольным госпитализациям – более двух тысяч человек в год. Естественно, по России это количество больше, потому что больше больниц.

И вот только одна больница за три года – это больше двух тысяч судебных процессов. Для этих судебных процессов характерно абсолютное отсутствие состязательности, которая является необходимым условием для соблюдения конституционных прав человека. Где-то в 99,7–99,8% случаев дело решается в пользу психиатрических учреждений. Если посмотреть, какое количество людей обжаловали это решение, то это просто единицы. Поэтому мы видим так называемый конвейер госпитализации. Для чего-то это нужно – может, для заполняемости коек в психиатрических больницах, может, для вымогательства каких-то ценностей у пациента. Часто бывают махинации с квартирами, особенно когда пациент пожилой и живет один. Но мы видим, что такой конвейер существует.

– Это что – продолжение традиции карательной психиатрии советских времен, только уже на каком-то меркантильном уровне?

– Не могу сказать, что это традиции советских времен. Судя по историческим данным, это выглядит похожим образом. В советские времена была карательная психиатрия, человека могли запросто, без суда и следствия взять и положить в психиатрическую больницу. Сейчас действие выглядит точно так же, но трудно сказать, какая мотивация для этого существует у персонала психиатрических больниц. Складывается впечатление, что просто необходимо полностью загрузить отделения; видимо, на это идут какие-то деньги, в этом случае больше зарплата, а заполненность отделений свидетельствует о том, что нужно расширять эту область, строить больше психиатрических больниц. А реально людей, нуждающихся в психиатрической помощи, очень маленький процент. То есть это искусственные показатели.

– Татьяна, что происходило с вами дальше?

– В машине они мне сломали палец. Привезли меня в психиатрическую больницу святого Николая Чудотворца. На мойке сделали опись. С меня сняли все, что можно было, кроме белья. Забрали все мобильники, паспорт, все, кроме денег – их почему-то не забрали и не описали. Потом я переоделась в этот их жуткий рваный халат, надела какие-то допотопные тапочки, которые уже давно надо было выбросить. И меня завели в это первое отделение, где лежали люди в основном из Московского района. Там меня заставили раздеться.

У них там была отдельная палата, так называемый "карантин". Они там две недели держат всех больных и не выпускают в коридор, даже в туалет почему-то не разрешают ходить. Через некоторое время я попросила их хотя бы объяснить, что произошло, почему меня – в психушку… На меня налетела старшая медсестра Валентина Александровна, начала хамить, крутить... Мне заломили руку, завалили меня на кровать, сделали укол, связав мне руки-ноги, и я потеряла сознание.

Я проснулась очень поздно, прошло, наверное, около полутора суток. Голова кружилась, я ничего толком не видела и не понимала. Приподнялась и хотела просто почесать себе щеку, а у меня руки связаны. Я попросилась в туалет, мне хамски заявили, что "никуда ты не имеешь права уходить, будешь лежать здесь". Я говорю: "Пожалуйста, я нормальный человек, я никуда не убегу, мне бы сходить туда". Они начали мне совать утку. Я говорю: "Не надо мне такое, я могу спокойно сама"…

Потом, когда я просто уже просила, потому что у меня высохло все внутри, хотелось пить, они со связанными руками повели меня в туалет в сопровождении. Я там попросила, чтобы мне развязали руки. Туалет был в жутком состоянии, я боялась подцепить там какую-нибудь заразу. Я сходила в туалет, и меня тут же опять связали и со связанными руками уложили в постель.

Лежала я там долго. Через некоторое время мне сделали укол, и была такая жуткая боль... И когда я уже пришла в себя и посмотрела, там внутри одежды было буквально все окровавлено – вот так она делает уколы…

– Дмитрий, а как вы можете это прокомментировать? Человека без объяснений привозят в больницу, привязывают к кровати, делают какую-то инъекцию, не пускают в туалет и так далее. Как это понимать?

– Это типичный случай недобровольного помещения в психиатрическую больницу. Человеку делают укол или заставляют принять какой-то препарат. Обычно человек сразу, буквально за несколько минут, отключается, теряет сознание, сутки или двое находится в таком бессознательном или в полубессознательном состоянии.

Здесь, конечно, процедура полностью нарушена. По закону о психиатрической помощи, психиатрическая помощь оказывается только на добровольной основе, кроме исключительных случаев, о которых я уже говорил. Но тут, конечно, требуется освидетельствование. В данном случае ничего такого не происходило. Не было никакого освидетельствования, не проводился судебный процесс, то есть интересы человека, который стал пациентом, таким образом, полностью не учитывались.

Кроме того, если мы посмотрим, какое было обращение с человеком… Ну, это полностью нарушает его права! И по российским законам, и по международным соглашениям, которые подписала Россия, запрещено применять пытки, силовые воздействия, которые могут нанести вред здоровью пациента. Запрещены также любые действия, унижающие достоинство пациента. Но это происходит почти в каждом случае, и складывается впечатление, что это делается просто для того, чтобы продемонстрировать свою власть над пациентом. Никакого другого основания здесь нет.

– Татьяна, а вы пытались вызвать адвоката, обратиться к правозащитникам, в Гражданскую комиссию по правам человека, например?

– Я пыталась это сделать по телефону. Мне старшая медсестра Валентина Александровна заявила: "Запрещено пользоваться телефоном". Однако через некоторое время, выйдя в коридор, я там прочитала: "Пациент каждую неделю имеет право на звонок по телефону". И даже не один раз, а даже по требованию имеет право. И в других отделениях не запрещали пользоваться телефоном, даже бумагу давали, чтобы люди могли писать. А у нас все отбирали, у меня даже деньги отобрали и не вернули до сих пор – 17 600 рублей.

– Вы не помните фамилию этой старшей сестры?

– Я не знаю, потому что транквилизаторы, которые они мне кололи, частично стирали память. Сейчас у меня потихоньку все восстанавливается, поэтому я знаю, что ее зовут Валентина Александровна. Это первое отделение по Московскому району. То, что она там вытворяла, не лезет ни в какие рамки, это просто зверство…

– В отношении вас применялось физическое насилие?

– Применялось. Кроме того, меня оскорбляли. Даже в этой скорой, которая меня везла, они меня оскорбляли и хотели ударить, но я увернулась. Они потом сказали, что "она очень-очень опасная" и прямо при мне, не скрывая, писали на меня такую клевету, что меня пора уже расстрелять за это, и в таком виде представили материал в дежурную часть.

– А что было дальше? Вас перевели из карантинной палаты в общую?

– Через некоторое время меня перевели. Но я была уже в таком жутком состоянии, что просто сама себя не узнавала. У меня зрение ухудшилось, голос сел, и меня постоянно кололи этими препаратами, заставляли пить лекарство, которое я не хотела пить, – просто вбегали санитары и заставляли. Фактически здоровых людей помещали в эту больницу, чтобы мы там стирали, убирали, мыли посуду. А они только получают зарплату и командуют всем. Если мы этого не делали, нас просто сажали на голодный паек.

– Совсем не давали есть?

– Нет, такой паек: одна вода, и там плавает пару капустин. Там и так было плохое питание, мы уже не могли, буквально все отощали. А это вообще практически голодный паек и медленная-медленная смерть. Не давали нам мяса, белковой пищи. У моих знакомых отбирали всю белковую пищу самым наглым образом. Разрешалось вносить только яблоки, печенье, бананы и сыр, а все остальное изымалось. Мы очень хотели есть, а нам просто не давали. За все шесть месяцев отсидки всего три раза давали яйца. А без белковой пищи человек просто не может прожить.

– Дмитрий, существуют ли в России какие-то инструкции, подзаконные акты, в которых регламентируется лечение психически больных голодом?

– Таких документов нет. Голод является одним из видов пытки. А пытки и по международным соглашениям, и по российскому законодательству запрещены. Но мы видим, что применяются пытки и с прямым физическим воздействием: избиение, привязывание, мокрое обертывание… Как сообщают нам пациенты, просто намочат человека водой, обмотают и привяжут к батарее. Материя начинает высыхать, стягивается, человек чувствует сильное стеснение, и это вызывает у него состояние ужаса.

Такие методы не разрешаются никакими документами, потому что пытки запрещены. Конечно, такой документ мог быть издан где-то на локальном уровне, но это противоречит федеральному законодательству.

– Татьяна, а как бы вы могли обозначить культурный уровень людей, которые работают в психиатрических больницах, – санитаров, медсестер?

– Культурного уровня как такового там нет. Туда устраиваются в основном по знакомству, случайно туда не устроиться. Они получают очень большую зарплату. Старшая медсестра позволяет себе каждый год на два месяца ездить в Испанию, и мы уже видим, что она имеет большую зарплату, и санитары тоже. Попадаются некоторые порядочные медсестры, они вынуждены выполнять все и молчать, потому что иначе они потеряют эту работу.

Особенно зверствовала эта старшая медсестра, Валентина Александровна. Она там всем командовала. Я такого никогда не видела, это был просто ужас! Она хватала людей за волосы и била об кровать, об стенку, просто дралась с ними. Это был какой-то разъяренный бешеный зверь... На вид я бы дала ей лет семьдесят шесть. И такого человека держали там…

Даже гости, которые ко мне приходили, были просто шокированы ее поведением. Она просто брала корзины с едой, которые мне приносили, швыряла их и кричала: "Это запрещено! Этого ничего нельзя!" И в итоге я практически оставалась голодной. Она буквально шпионила, изымала даже бумажки, которые мы пытались передать адвокатам. Там были свои стукачи, которые ей все доносили. Мы даже не могли передать никаких писем, потому что все это изымалось. Это был просто ужас…

– Сколько людей лежало в вашем отделении в то время, когда вы там были?

– Там было около пятидесяти кроватей, но из этих пятидесяти человек я бы сказала, что где-то приблизительно шесть, ну, максимум семь психически больны. Все остальные – абсолютно здоровые люди. Их поместили туда, как и меня, по захвату жилья, у некоторых отобрали пенсию. Я встречала пару человек, которых засадили туда сами родственники – из-за жилья, из-за других проблем. Одну женщину просто насильно отправили в интернат, против ее воли, хотя она была прописана у брата и жила там. Она ничего не делала, но над ней жутко издевались. Эта женщина голодала, постоянно хотела есть, а ей медсестра, просто издеваясь, не давала хлеба. Она брала печенье, а та вырывала его у нее из рук и выбрасывала. Это все жутко…

И даже необходимые лекарства нам не выдавали (вот у меня, например, проблемы с сердцем), они просто не получали эти лекарства. А вот транквилизаторов, психотропных препаратов у них были просто тонны, и они насильно вкалывали их людям. А никакой нормальной психиатрической помощи там не оказывается. Людей просто заставляют медленно гнить заживо.

– Дмитрий, это законная практика – привлечение больных или лежащих на обследовании к таким работам, как мытье туалетов, таскание тяжелых бидонов, стирка?

– Конечно, это ненормально. Если человек сам хочет помочь, это, я считаю, не должно запрещаться. Но когда человека заставляют, это фактически рабский труд, который и по закону, и по этическим нормам, конечно же, у нас не допустим. Но это, как правило, практикуется в психиатрических больницах.

– А часто в Гражданскую комиссию по правам человека поступают обращения от людей, которых насильственным путем госпитализировали из-за того, что кому-то приглянулось их жилье?

– Да, довольно часто, примерно в половине случаев. Это связанно с желанием завладеть квартирой или дополнительной комнатой в коммунальной квартире. Это очень распространенное действие.

Сами люди обращаются и в прокуратуру, и в Следственный комитет. Мы тоже делаем обращение по данным случаям, собираем информацию, предоставляем дополнительную информацию, чтобы можно было возбудить уголовное дело, например, или чтобы прокуратура провела проверку, почему в таком-то случае произошла госпитализация. Ведь видно, что тут было неправильное действие с точки зрения закона.

Но мы не получаем никаких адекватных ответных действий от правоохранительных органов, только отписки. Еще довольно часто просто пересылают из одного органа в другой. Из прокуратуры рекомендуют обратиться в Следственный комитет или прокуратура сама отправляет в Комитет по здравоохранению, ведь психиатрические больницы находятся под управлением Комитета по здравоохранению Санкт-Петербурга. Комитет по здравоохранению отвечает, что проведена проверка. В чем она состояла, что было проанализировано – никаких данных не сообщается. Просто "проверка проведена, данные не подтвердились".

И эту картину мы видим постоянно на протяжении многих лет. Практически ничего не сдвигается с места. Правоохранительные органы ничего не предпринимают. Редкий случай, когда прокуратура может провести реальную проверку, подтвердить те данные, о которых мы сообщали. Здесь, конечно, может возникнуть вопрос: может быть, действительно, не было нарушений? Но знаете, когда я сам посещаю пациентов в психиатрической больнице, когда ко мне обращаются родственники, я вижу все эти нарушения. Для меня это свершившийся факт, но странно видеть, что прокуратура отвечает: "Проверка проведена, и ничего не выявлено", – отмечает исполнительный директор Гражданской комиссии по правам человека в Петербурге Дмитрий Грибанов.

Через полгода содержания в городской психиатрической больнице №2, в конце 2014 года художницу Татьяну Н. выписали. Из-за поставленного ей врачами больницы диагноза теперь она состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Комнату у нее отнять не смогли. Сейчас Татьяна Н. вместе с адвокатом пытается добиться возможности ознакомления со своей медицинской картой, с диагнозом. Диагноз от нее скрывают. Из-за него она не может найти нормальную работу, поэтому сейчас работает в охране небольшой фирмы, на малооплачиваемой работе.

Правозащитники из Гражданской комиссии по правам человека обратились в городскую прокуратуру Санкт-Петербурга с просьбой расследовать исчезновение 17 600 рублей, которые, по словам Татьяны Н., у нее украли в больнице. Из прокуратуры пришел ответ, из которого явствует, что расследование этого дела поручается ГУ МВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области и прокурорам Приморского и Адмиралтейского районов. Документ имеется в распоряжении Радио Свобода.

Мы попытались получить комментарий у главного врача психиатрической больницы №2 Сергея Свистуна, но были направлены в Управление по здравоохранению Администрации Санкт-Петербурга, которому подчиняется больница. Запрос в Управление отправлен, ждем ответа.

С городской психиатрической больницей №2 связаны и исторические имена. В ней лечили Даниила Хармса и Виктора Цоя, здесь работал врачом писатель Михаил Чулаки, а в феврале-марте 1964 года там проходил принудительную судебно-психиатрическую экспертизу Иосиф Бродский.