Жительница Мариуполя опубликовала в фейсбуке фотографию руки своего дяди, который за время осады и оккупации города потерял почти пятую часть своего веса и несколько раз терял сознание от голода. Комментаторы поста сравнили эту картинку с фотографиями из нацистских концлагерей.
Российские СМИ рапортуют о том, как в Мариуполь "возвращается мирная жизнь", – но в городе по-прежнему нет питьевой воды, а большая часть пропагандистских репортажей снимается в нескольких менее всего пострадавших от обстрелов районах. В самом уязвимом положении и во время боев, и сейчас находятся пожилые и люди с хроническими заболеваниями. В Мариуполе работает всего несколько аптек, а цены на лекарства – в несколько раз больше украинских.
16 марта 2022 года жительница Мариуполя Мария Кутнякова пришла проведать своего дядю, 71-летнего Павла Глущенко. К этому времени квартира самой Марии уже была разрушена, и Кутнякова с семьей жила в подвале мариупольского драмтеатра. Когда женщина возвращалась от своего родственника, она увидела, что театр превратился руины – за время ее отсутствия российская авиация сбросила на него несколько бомб. К счастью, близким Марии удалось выжить, но сообщить об этом своему дяде она уже не успела: сначала семья переместилась в другое убежище, а потом пешком вышла из города и смогла попасть на контролируемую Украиной территорию.
Снова увидеть своего дядю, который был уверен, что его родные погибли при бомбежке театра, Мария Кутнякова смогла только через три месяца. Она опубликовала в фейсбуке фотографию его руки и ноги, которые больше напоминают тело узника Освенцима: все это время пожилой человек был вынужден жить впроголодь, лишь однажды получив скромный паек от оккупировавших Мариуполь российских военных. За время войны Павел Глущенко потерял 15 килограмм.
В интервью Радио Свобода Мария Кутнякова рассказала историю его спасения из оккупированного города.
"Мы не думали, что русские такие безумцы"
"Вся наша семья жила в Мариуполе. Я работала в Центре развития стартапов 1991 – это некоммерческий проект для поддержки IT-специалистов Донецкой и Луганской областей. Мой дядя пенсионер, ему 71 год. Почему мы не уехали до 24 февраля? Это очень хороший вопрос. С таким же успехом можно спросить, почему мы не уехали из Мариуполя в 2014 году, когда действительно началась война. Потому что это наш родной город. Мы верим в ВСУ и не думали, что русские такие безумцы, что будут просто устраивать геноцид, бомбить Мариуполь, уничтожать абсолютно всё. Они пришли нас не освобождать, они пришли нас убить, просто потому что мы украинцы. Это настоящий фашизм во всей его красе.
Мы с дядей жили в разных местах. Поначалу, когда только начались военные действия, мы дядю ходили проведывать, он маломобильный. Затем нашу квартиру разбомбило, в нее попала бомба, и мы вместе с соседями решили, что пойдем в драмтеатр, потому что это был центр для беженцев. Дядя как раз живет возле драмтеатра. Мы решили, что не будем перетаскивать его в драмтеатр, потому что это находится рядом, мы будем к нему просто ходить, к тому же мы ждали эвакуационный конвой.
В театр мы заселились 16 марта. Я пошла к дяде сказать ему, что мы теперь живем там, а моя мама, сестра и соседи остались в подвале. Пока я была у дяди, по театру был нанесен удар. Он пришелся в центр здания и боковую часть, а передняя часть и небольшое место в задней части театра выстояло, как раз там и находились мои родные. Слава богу, они отделались небольшими ушибами, сотрясениями и царапинами. Меня не было где-то полчаса. Я уходила из театра, который был целый, и с ним все было хорошо, а вернулась в руины. Мы находились просто в какой-то истерике, панике, непонимании – куда нам бежать, где нам прятаться в Мариуполе, как нам выходить. Мы побежали в другой центр для беженцев, в филармонии. Оттуда вышли пешком на село Мелекино, это в 15 километрах от Мариуполя. Мы понимали, что дядя старенький и эту дорогу он не преодолеет. Нам почему-то казалось, что если мы сможем покинуть территорию Мариуполя, то мы сможем его потом эвакуировать. Оказалось, что вся территория вокруг Мариуполя уже оккупирована, ни о какой эвакуации речи идти не могло. 25 марта русские полностью заглушили всю украинскую мобильную связь в Мариуполе, и у нас не оказалось возможности связываться с дядей. Мы полтора месяца не могли найти возможность как-то с ним поговорить, узнать, жив он или нет. Его район массированно обстреливался, там велись активные боевые действия. Только в конце апреля мы нашли возможность через очень длинную цепочку людей сообщить ему, что мы живы, что мы находимся на территории Украины, что мы хотим его забрать. Еще где-то полтора месяца мы искали возможность для этой эвакуации. Таким образом, мы с дядей не виделись три месяца.
Представьте, я к нему прихожу и говорю: "Нашу квартиру разбомбили, мы теперь будем жить в театре. Когда придут эвакуационные автобусы, я за той зайду, приготовь, пожалуйста, вещи – документы, телефон". В этот же день он узнает, что драмтеатр разбомбили, никто из нас к нему не приходит. Он полтора месяца был уверен, что мы погибли. Он и не пытался с нами связаться. У него был телефон, но нужно было ходить, искать точку, чтобы как-то поймать связь. Я постоянно набирала его телефон, оставляла ему голосовые сообщения, что мы живы. Мы не могли найти возможность не то что его вывезти, а хотя бы найти человека, который придет и скажет ему, что мы живы".
"Он несколько раз терял сознание от голода"
Мария Кутнякова рассказывает, что соседи ее дяди также были пожилыми людьми – от голодной смерти в условиях, когда помощи ждать не от кого, их спасла взаимовыручка и счастливый случай: неподалеку была расположена овощебаза.
"У него астма. Слава богу, у него был какой-то запас лекарств, потому что я знаю несколько людей с диабетом, которые умерли в Мариуполе просто из-за отсутствия лекарств. Он выживал благодаря тому, что скооперировался с соседями. Это частный дом, разделенный на квартиры. Соседи тоже пенсионного возраста. Вместе добывали еду, ели раз в день какой-то супчик. Дядя говорил, что несколько раз терял сознание от голода. Существовали они за счет каких-то запасов, которые у них были, плюс они смогли пробраться на овощебазу, которая была рядом, взять каких-то овощей, чтобы как-то прокормиться. Дядя только один раз смог получить "гуманитарную помощь" от русских, которая состояла из нескольких упаковок крупы, сахара, подсолнечного масла и испорченной тушенки, которую они выбросили, потому что есть ее нельзя. Позиционировалось это как месячный набор для семьи.
Слава богу, в конце апреля мы смогли с ним связаться, и я через своих знакомых смогла передать ему деньги. Они обналичивали эти деньги в Мариуполе под какой-то бешеный процент, 15% от суммы. Затем их нужно было конвертировать в рубли. И на эти рубли, уже после того, как был захвачен весь город, он покупал себе по каким-то бешеным ценам продукты. Полтора месяца они жили с соседями полуголодными на каких-то запасах, и за эти полтора месяца мы лишь несколько раз смогли передать ему деньги и продукты с лекарствами. Он реально все это время ел один раз в день.
Дядя потерял в общей сложности 15 килограммов, но он у меня низенький, маленький такой дедушка, так что это гораздо больше в процентах от общего веса, чем у других людей. Он очень сильно похудел. Знаете, если человек какое-то время голодал, то после попадания в нормальные условия ему сразу хочется наесться – но ему нельзя переедать, нужно постепенно увеличивать его рацион. Мы сейчас постоянно с ним боремся, потому что он хочет есть пять-шесть раз в день. Не наедается человек. Мы ему объясняем, что нельзя есть очень много. Вот эти страшные фильмы про голод в Африке, про детей с раздутыми животами, где им дают еду и они умирают, все это было в Мариуполе. Я никогда не думала, что мне в XXI веке придется кого-то из своей семьи спасать после продолжительного голодания.
Сама я в Мариуполе была только 22 дня, семь из которых мы голодали. Ракета разрушила нашу кухню, где хранилась еда, и мы шесть дней ели галетное печенье с водой. Я скинула 10 килограммов. Очень много было страшных историй в городе, когда старики умирали от различных болезней, от инфарктов. Коллаборанты говорят – "от естественных причин", но эти "естественные причины" вызваны непосредственно войной и тем, что люди недоедают, недопивают и так далее. У моей знакомой дедушка и бабушка умерли в бомбоубежище фактически от голода. Таких историй очень много".
"Русские сказали: ничем помочь не можем"
"В дом дяди в середине марта попал снаряд, и у него рухнула стена в спальне. Он перенес свою кровать на кухню. Слава богу, что уже было не холодно и можно было там выживать. Пришла комиссия от новых властей, констатировала факт, что у него упала стена, и сказала: "Мы будем восстанавливать и ремонтировать только панельки, многоэтажки. А у вас частный дом – ничем помочь не можем". Русские ему разбомбили дом, пришли, зафиксировали, что они ему разбомбили дом, но это ваш дом – и ваши проблемы. Вот такой была единственная коммуникация моего дяди с оккупационной властью.
В Мариуполе разрушено 95% зданий и инфраструктуры. Но есть же оставшиеся 5% – это дома, в которых только стекла вылетели, какие-то кусочки частного сектора, которые уцелели. Сейчас в Мариуполе работает команда местных журналистов-коллаборантов, которые вместе с журналистами из России и "ДНР" снимают вот эти уцелевшие кусочки, показывая, как там все расцветает, как все прекрасно и замечательно. На самом деле, ситуация выглядит не так оптимистично. Во-первых, в городе работает только несколько аптек, и они не имеют всего спектра лекарств. Например, набор лекарств моего дяди (для понижения давления, против астмы и так далее) в Украине стоит 900 гривен в месяц (31 доллар США. – Прим. РС). Там эти лекарства дороже где-то в четыре раза. Цены на еду космические. Открылось всего несколько магазинов, работают стихийные рынки, но того, что привозится в город, не хватает для обеспечения жизни 100 с лишним тысяч человек. Например, у моего дяди завалило комод с обувью. У него не было летней обуви. Ему соседи дали какие-то тапочки, он просто ходил в тапочках и по улице, и по комнате. Когда мы с ним связались, он сказал: "Мне нужна обувь". Я попросила своего знакомого: "Я вам кину деньги, пожалуйста, пойдите на эти все рынки, купите моему дяде какие-то шлепки или летние босоножки". Так вот, этот мой знакомый пешком обошел несколько точек в городе, где якобы "жизнь бьет ключом" и можно купить все, что хочешь, – и он не смог найти ни одной точки, где можно было купить мужскую обувь 41-го размера. Работают две больницы на весь город, но они работают для галочки. Там нет лекарств, нет оборудования. Формально больница есть, можешь прийти на прием, но все, чем тебе помогут, – это подорожник к ранке приложить. Скорых нет. В лучшем случае пациента, которому нужна неотложная помощь, повезут в Донецк".
"Трупы просто выносили на улицу"
"У меня погибла бывшая коллега с парнем. Они находились в своей квартире на верхних этажах многоэтажки. Ровно на нее упала авиабомба, и несколько этажей сложились. Она погибла. Когда попала ракета в мою квартиру, был обстрел всего дома. Во время этого обстрела погибло двое моих соседей, один из которых получил ранение в легкое. Он еще какое-то время был жив. Мы затащили его в наш коридор, пытались ему оказать первую медицинскую помощь. Слава богу, тогда еще рядом были наши военные. Мы попросили их по рации вызвать врачей. Врачи через 20 минут после обстрела приехали, но к тому моменту сосед уже умер от кровопотери. Он умер в коридоре моей квартиры. Это мой сосед, с которым мы всю жизнь жили в одном подъезде. Это был март, тела тогда еще просто выносили на улицу, потому что думали, что еще день-два – и это закончится. Хоронить уже начали, когда стало ясно, что в ближайшее время на окончание боевых действий рассчитывать не стоит. К тому же в марте было очень холодно, это потом стало теплеть и трупы стали источать запах, а тогда мы просто его вынесли, ожидая, когда все это закончится, чтобы нормально человека похоронить на кладбище, а не во дворе.
Я уверена, что Украина вернет себе контроль над Мариуполем. Вопрос – когда? Хочется, чтобы это произошло быстрее. Вернулись ли я в Мариуполь жить – не знаю, но если его освободят, я хочу нормально с ним проститься, потому что мы убегали, не оглядываясь. Мне хочется проститься с родными местами, а снова там жить – это большой вопрос. Пока в Кремле сидят безумцы, жить на территориях, которые граничат с Россией, – это опасное занятие. Пока в этих больных головах есть безумные идеи, вся Украина находится под угрозой, даже если мы выбьем этих сволочей за пределы своей территории. Во-вторых, Мариуполь сейчас очень сильно разрушен. Мне физически некуда вернуться. Понадобится какое-то время на восстановление хотя бы минимальных коммуникаций. Сейчас, по сути дела, Мариуполь – это средневековье: нет газа, света, воды, люди готовят еду на дровах, моются в море. В такой Мариуполь мне возвращаться не хочется".