Уходя из-под Киева и Чернигова, российская армия забрала с собой не только военных, но и гражданских пленных. Украинцы, захваченные без оружия в руках и не на месте боя, сегодня, по информации их родственников, содержатся в российских тюрьмах. Их местонахождение засекречено, а статус неясен – не военнопленные и не подследственные, они никак не защищены российским УПК. Корреспондент Север.Реалии поговорил с украинками, которые не понимают, как вернуть домой своих мужей и братьев.
7 июня министр обороны России Сергей Шойгу назвал точное число плененных украинских военнослужащих – 6489 человек. Здесь не учитываются пленные, которые находятся под надзором "ДНР" и "ЛНР", уточнил он. Сколько среди военных оказалось гражданских лиц, министр обороны не сообщил.
Между тем, со слов украинских пленных, вернувшихся домой после первых обменов, известно, что в плену вместе с ними находились и мирные граждане – обычные мужчины, не имевшие никакой связи с ВСУ. Возвращаясь, военнопленные связываются с родственниками этих людей.
"Наверное, его подстрелили"
– Он пропал 4 марта, вышел из дома и больше не вернулся, – рассказывает 35-летняя Анна Штувбейна из Винницы, сестра пропавшего в Киевской области Василия Волохина.
Волохину 33 года, он самый младший в семье. Четыре сестры и брат довольно рано остались без родителей (отец – русский, мать – украинка) и привыкли заботиться друг о друге. Сегодня у всех свои семьи. Анна единственная уехала из Киевской области, а три ее сестры и брат в первый же день войны оказались под бомбежками.
Василий Волохин вместе с женой Ольгой и тремя детьми жил в поселке Дымер Вышгородского района, это 45 км на север от Киева. Работал строителем. 4 марта он отправился в сторону завода "Викналэнд" (производит пластиковые окна), чтобы предупредить жителей близстоящей пятиэтажки о возможном обстреле "Градами".
– Я с ним разговаривала буквально ещё с утра, все было нормально, он был дома с детьми, – рассказывает Анна. – А вечером позвонила его жена, сказала, что Вася поехал велосипедом предупредить людей, что будет обстрел и, наверное, его подстрелили, и он больше не вернулся домой. Вот это всё, что я знаю. Она предположила, что он ранен или убит.
Василий никакого отношения к армии не имел, а отрядов самообороны в поселке не было вовсе, рассказывает Анна. Она предполагает, что в его телефоне могли быть фотографии российской военной техники, вошедшей в поселок – возможно, это и не понравилось российским военным.
Долгое время Волохина считали погибшим. Его жена Ольга, оставшись с детьми одна, решила уехать за границу, но сейчас она возвращается домой. Только 1 апреля, после того, как прошел первый обмен пленными, семья узнала, что Василий жив.
– Мужчина, который сидел с ним вместе в камере, сказал, что Вася живой, всё нормально, он в плену. И так я узнала, что он в плену в России, в Брянске, – рассказывает Анна. – Чем он мог их заинтересовать, я даже, если честно, не знаю, но я рада, что он живой, что остался целый. Потому что говорили уже, что убили, прикопали…
Анна разговаривала с женой бывшего пленного, которого держали в одной камере с Василием: "Позвонила и сказала: мой муж был в камере вместе с вашим братом, поэтому 100% живой". Сам бывший пленный пока не вышел на связь с Анной.
– Его жену зовут Наташа, которая звонила. Она обещала: когда муж поправится (он был на реабилитации после плена), мы с вами свяжемся. Прошло время, и может быть, они устали от того, что все хотят информации, и просто не захотели больше ни с кем общаться, – говорит Анна. – Его жена общалась со следователем, который принимал у меня заявление, она назвала фамилию моего брата и нашла его жену в интернете. Я ей очень благодарна, так как это была единственная радость за всё это время, что он жив.
Анна написала заявление в милицию, сообщила о пропаже брата на горячую линию украинского министерства обороны, вышла на правозащитные организации. С их помощью она подтвердила, что Василий Волохин действительно находится в Брянске, в исправительной колонии №2. Это удалось сделать через систему ФСИН-письмо, написав на имя Волохина Василия Евгеньевича, 1988 г.р.
"Администрация учреждения ИК-2 Брянск извещает Вас, что письмо 10175615 прошло цензуру и вручено адресату 16 мая 2022 г.", – уведомил Анну Центр обработки сообщений. Сестра ждала, что брат напишет в ответ, и действительно, в тот же день система ФСИН-письмо сообщила, что ответ получен. В приложении к уведомлению была прикреплена фотография бланка с двумя словами от руки: "Нет такого!" Официально ФСИН не признал, что Василий Волохин содержится в ИК-2 Брянска.
– Я очень ждала, что всё-таки будет хоть какой-то ответ, что он получит моё письмо, и будет что-то… Но нет, к сожалению, нет. И страшно теперь – хоть бы его там не убили. Когда мой знакомый вышел из плена, он рассказывал просто страшные истории, страшные! Говорит, что и током бьют, и в туалет четыре дня не ходил, и перебили все ребра. Я думаю: боже, это кошмар, там просто нечего бить – брат худой, маленький, и просто нечего бить. Если его там так бьют, то я не знаю, как он выживет в этих условиях, – говорит Анна. – Люди, которые возвращались из плена, говорили, что наших там очень, очень много. Это сотни, и не только военных. Просто людей забирали с улиц, и вы знаете, я очень рада, что брат остался жив, потому мои знакомые, которые в Буче живут, рассказывали: человек вышел на улицу – и его просто пристрелили. Я очень, очень рада, что Вася живой. Там же были братские могилы, и сейчас их раскапывают, и говорили, что и его там закопали, и вот точно он там, его видели. А потом сказали, что не видели. В общем, просто катастрофа. И когда сказали, что он живой, я говорила: господи, спасибо, что все-таки оставили в живых.
"Они гражданские, они не военные"
29-летняя Ольга Щерба разыскивает сразу троих близких людей, захваченных во время оккупации российскими войсками. Ее муж Богдан Щерба, брат Рамиз Мусаев и их друг Роман Кисиль пропали 26 февраля.
Все они жили в селе Лубянка, это Киевская область, Бородянский район – в 40 км на север от Киева. У Ольги и Богдана – трое детей, сыну девять, а дочкам-близняшкам – по семь. Богдан Щерба работал на кирпичном заводе, Ольга – в офисе, на складах сети продовольственных магазинов, брат работал на производстве, где изготавливали картонные коробки.
– Мы живём в частном доме. У нас очень хороший посёлок, у нас все коммуникации, удобства, мы близко от городов Гостомель, Буча. Мы работали как нормальные люди, растили детей, всё хорошо было до этой войны, – рассказывает Ольга. – 24 февраля рано утром, где-то полшестого, позвонил друг моего мужа, мы ещё спали, и он сказал, что началась война.
В первый же день село стали бомбить, но уехать вглубь Украины семье не удалось – просто не нашли бензина в машину. Все вместе они укрылись от снарядов в подвале детского сада, который был чуть дальше от боев, чем их дома.
– А 26-го они собрались и поехали забрать нашу тётю из деревни Озера, чтобы мы были все вместе, – рассказывает Ольга. – Где-то через минут 20 после того, как они уехали, у них были выключены телефоны, и всё, мы больше не знали, где они, что они. Мы по-прежнему оставались там, но состояние было очень тяжёлое, село было полностью оккупировано, очень много было здесь и русских, и кадыровцев, нельзя было никуда ходить. Мой папа одевал белый флаг такой на спину, садился на велосипед и объезжал все дороги, всю округу, все поля, чтобы найти их. Так он не нашёл ни их, ни машину.
12 марта российские войска дали коридор, чтобы жители села смогли выехать на подконтрольную Украине территорию. Ольга с детьми и родителями уехала. А 13 марта она нашла на YouTube сюжет Первого канала про украинских военнослужащих, взятых в плен на аэродроме Гостомель. И среди пленных увидела своего мужа и его друга.
– Между военнослужащими были наши ребята. Мы увидели их там, – говорит Ольга. – И начали обращаться в разные службы: горячая линия СБУ, полиция. Чуть позже, когда начались обмены, ребята, которые выходили из российских тюрем, сообщили мне, что мой муж, брат и друг находятся в курском СИЗО. Их там удерживают. Но мужчины наши – они гражданские, они не военные.
Ольга не представляет, что заставило российских военных взять в плен Богдана Щербу, Романа Кисиля и Рамиза Мусаева.
– Может, потому что они мужчины, они все молодые. Мужу и другу по 30 лет, брату вообще 24 года. Может, из-за того, что, когда началась война, просто для интереса муж снимал на видео в телефоне, как бомбили аэродром Гостомель. Не знаю, я не могу понять, почему они их забрали. Они были просто гражданскими, – говорит Ольга.
Официального ответа из СИЗО Курска, там ли находятся ее близкие, у Ольги нет. Что они там известно только со слов военных, освобожденных из плена.
– Они говорят, что много гражданских людей из нашей округи. Есть ребята, которые звонили туда и спрашивали (такая же история, как у нас). Но они (руководство СИЗО. – СР) отрицают, – говорит Ольга.
– Вы что-то знаете о том, в каких условиях они находятся, как с ними обращаются?
– Я никого не спрашиваю, потому что мне очень страшно услышать ответ. Я только знаю поверхностно, что тяжело, пытки, плохо кормят, не дают отдыха совсем. Они там должны в камерах просто стоять, им даже сидеть нельзя днём. У них нет возможности ни побриться, ни помыться… Мы в ожидании. Каждый день, каждый час мы ждём их, пытаемся что-то сделать. Мы уже вернулись домой, мы живём, у нас нет работы, конечно, у нас всё сложно, но мы ждём ребят.
"Адвокатам к ним никак не пробраться"
Из северной части Украины российские войска отступили в начале апреля – Кремль объяснил это "жестом доброй воли". Тогда же стало известно о многочисленных военных преступлениях в Буче.
Мониторинговая миссия по правам человека в Украине с 24 февраля и по 10 мая зафиксировала 204 случая, "которые могут быть квалифицированы как насильственное исчезновение (169 мужчин, 34 женщины и 1 мальчик)". Как минимум шесть насильственных исчезновений задокументировали в Черниговской области сотрудники Human Rights Watch, говорится в сообщении организации от 18 мая.
И Анна Штувбейна, и Ольга Щерба сообщили корреспонденту Север.Реалии, что среди их знакомых есть люди, судьба которых до сих пор неизвестна – живы ли они, сумели уехать, попали ли в плен или были убиты. Речь идет о гражданских, мирных жителях Киевской области.
В российском плену находится 25-летняя Виктория Андруша, учительница из города Бровары. В начале войны она оказалась в родном селе Старый Быков Черниговской области. 26 марта в дом ее родителей пришли российские военные и устроили обыск. Они нашли телефон Виктории, просмотрели содержание и решили, что она передает украинским разведчикам сведения о перемещениях российских войск. Военные увезли Викторию с собой. Когда через четыре дня войска ушли из Черниговской области, Андруша домой не вернулась.
Ее близкие из неофициальных источников выяснили, что она содержится в СИЗО города Курска, там же, где должны быть муж, друг и брат Ольги Щерба. Викторию попыталась навестить адвокат Ирина Бирюкова, но безуспешно.
– 25 апреля, на следующий день после Пасхи, я была в этом СИЗО, – рассказывает Бирюкова. – Представилась, предоставила в спецчасть ордер, удостоверение адвоката. Девушки спецчасти начали пробивать имя по общему списку арестованных и сказали, что такая здесь не числится. "Дайте мне новые списки, может, она среди новеньких", – попросила другая девушка, и тут заходит начальник спецотдела. Услышав имя-фамилию, к кому я пришла, она сказала: "А, ну тогда вам сразу к начальнику!"
Начальник брянского СИЗО минут 10–15 пытался узнать у Бирюковой, кто ее нанял и от кого у нее информация, что Виктория Андруша должна быть в этом учреждении. Затем он сделал звонок по телефону.
– Вот, говорит, тут адвокат пришла к задержанной такой-то. И на том конце провода что-то начали ему говорить. Он коротко отвечал: "Да, да. Я понял, я всё понял". Положил трубку и, не вставая, полулежа в кресле, с улыбкой ко мне поворачивается: "Вы знаете, я вам могу сказать, что среди подозреваемых и обвиняемых такая не значится", – рассказывает Бирюкова.
По реакции сотрудников СИЗО у адвоката сложилось стойкое впечатление, что Андруша все-таки там. Прямого "нет, ее здесь нет" она так и не услышала. Начальник продолжал повторять, что ее "нет среди подозреваемых и обвиняемых", и это правда – в том смысле, что формально пленная украинка не будет ни подозреваемой, ни обвиняемой.
Легального способа подтвердить присутствие в российских следственных изоляторах взятых в плен украинских граждан не существует, говорит Бирюкова.
– Система не может их проводить по карточкам как подозреваемых и обвиняемых, потому что карточка на арестанта заводится с указанием суда, который арестовал, даты постановления, и до какого числа арест, – объясняет адвокат. – В общих списках по базе они не бьются, и адвокатам к ним никак не пробраться, потому что мы имеем доступ только к подозреваемым или обвиняемым, а они не имеют такого статуса! Нас не пускают и в колонии, потому что они не осуждённые. Теперь, понимая, что могут прийти адвокаты, они, возможно, могут начать их прятать, например, переводить в колонии, селить в отдельные корпуса, чтобы связи не было. У обычных же зэков всегда есть какие-то телефоны, есть возможность доступа к связи. А украинцев селят отдельно, и по моей информации, которую я не могу официально подтвердить, у них своя охрана из сотрудников спецслужб, чтобы точно никакой связи не было с внешним миром.
– А известно, что пленных начинают переводить в колонии?
– Да, есть информация, от тех осуждённых, кто со мной на связи. Это информация от тех людей, которым я доверяю, но совершенно неофициальная. Так, в Тульской области, я знаю, что под них отдали все камеры в ЕПКТ (единое помещение камерного типа. – СР), кроме трёх, и вроде бы полностью ПФРСИ, это СИЗО при колонии. В Белгородской области, буквально пару недель назад была информация у меня, что под них отдали чуть ли не целую колонию. Про Костромскую область тоже говорили, но я не могу проверить, у меня в этом регионе никого пока нет. Прошёл слух, что в Ярославле хотят под них чуть ли не целую колонию освобождать, но это пока точно только слух. Если исходить из официальной информации, что в России содержатся порядка 6500 украинских пленных, то это примерно семь полных колоний. Средняя наполняемость колонии – 800–1000, 1200–1300 человек, в зависимости от региона. Конечно, это не один регион. Моё мнение, что это все приграничные регионы, потому что туда везти проще всего, но вот и до Тульской области тоже добрались.
– Можно хотя бы примерно прикинуть соотношение военнопленных и пленённых гражданских лиц?
– Вообще нет такой информации. Их полностью отсекают. Об их присутствии люди узнают только от того, что уплотняют камеры – совершенно понятно, что места освобождают для других. Их охраняют другие люди, к ним нет доступа, и они от общей массы отделены. А внешне нет никакого различия, потому что им сразу дают робу. И мы по робе не можем определить, кто они, военнопленные или пленные гражданские, это только с ними надо беседовать.
– В плане содержания, обращения – у них все те же самые условия, что и у осужденных?
– Однозначно. Потому что территория колонии одна, кормёжка у них будет одна, медицины там практически нет, значит, и у них её практически не будет. Вряд ли у них будут какие-то более привилегированные условия. А учитывая, что они вообще без статуса… Заключенные хоть могут пожаловаться, адвокаты могут среагировать, куда-то написать жалобу – в прокуратуру, УФСИН, ещё куда-то. А украинцы вообще ничего не могут сделать! Мы даже не можем проверить, есть ли у них медицинская помощь, достаточно ли им питания. Ни ОНК к ним не могут пройти, вообще никто. Мы, по сути, вообще не знаем, как они содержатся.
– Как, учитывая неясный статус этих людей, можно вернуть их домой?
– Я думаю, что только общей массой могут их менять, не разделяя, военнопленные или не военнопленные. Например, сто человек на сто человек, без разбора. Войны же нет в России, поэтому статуса военнопленных у них нет. Они не обвиняемые и не подозреваемые. Поэтому тупо количество на количество, больше вариантов я вообще не вижу, – говорит Ирина Бирюкова.
Искать плененных российской армией граждан Украины их родственникам помогает World Organisation Against Torture (Всемирная организация против пыток).
– Наша организация верифицировала 29 случаев насильственных исчезновений гражданских лиц на так называемых новооккупированных территориях Украины. Однако это лишь те дела, которые мы смогли верифицировать посредством личного интервью с семьями жертв. Наши украинские партнеры на основании сообщений в СМИ зафиксировали не менее 250 случаев похищений гражданских лиц российскими военными или подконтрольными России парамилитарными группами. В реальности таких дел может быть еще больше, – рассказывает Мария, региональная консультантка программы Европы и Центральной Азии (она попросила не указывать ее фамилию по соображениям безопасности). – По 29 делам, которые мы смогли верифицировать, поданы коммуникации в Рабочую группу ООН по насильственным и недобровольным исчезновениям. Рабочая группа после проверки информации направляет запрос в Россию. Насколько нам известно, на данный момент Россия не ответила ни по одному из наших дел. Среди других доступных механизмов – обращения в Международный Комитет Красного Креста, к украинскому и российскому омбудсмену, в ряд украинских государственных органов, которые отвечают за списки и усилия по поиску и освобождению военнопленных, пропавших и похищенных. Сложно оценивать насколько эффективны эти механизмы в нынешних условиях, поскольку процесс освобождения гражданских – это "черный ящик". Мы никогда не знаем, что сыграло ключевую роль. Поэтому совет, который мы даем родственникам: нужно использовать все доступные механизмы.
Редакция сайта Север.Реалии направила запрос на получение информации в адрес руководителя ФСИН России Аркадия Гостева с просьбой подтвердить либо опровергнуть сведения о присутствии пленных невоенных граждан Украины в российских пенитенциарных учреждениях. Ответ будет опубликован.
