«Мертвых списывали». Надежда Толоконникова — о мордовских колониях

Летом 2012 года Хамовнический районный суд Москвы приговорил участницу группы Pussy Riot Надежду Толоконникову к двум годам заключения за панк-молебен "Богородица, Путина прогони". Большую часть срока она отбывала в женской исправительной колонии №14 в Мордовии. В рамках цикла публикаций о мордовских колониях "Idel.Реалии" поговорили с ней о заключении, стратегии выжить, а также о том, намерена ли она обращаться в СК после возбужденного в отношении бывшего и.о. начальника колонии уголовного дела.

В конце прошлого года Следком возбудил уголовное дело в отношении исполняющего обязанности начальника мордовской исправительной колонии №14 Юрия Куприянова. По версии следствия, он "незаконно организовал привлечение осужденных, содержащихся в исправительном учреждении, без их добровольного согласия к выполнению сверхурочных работ на швейном производстве, в том числе в ночное время, чем существенно нарушил их права и законные интересы, а также законные интересы общества и государства".​ О рабском труде в ИК-14 еще осенью 2013 года рассказала участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова. 23 сентября 2013 года она объявила голодовку. В ноябре того же года ее перевели в больницу управления ФСИН по Красноярскому краю. В конце декабря 2013 года Толоконникова вышла на свободу.

– "Я хочу сказать, что Толоконникова была не так уж и не права. И те факты, которые она говорила, нашли на сегодня подтверждение", – сказал в конце декабря прошлого года замдиректора ФСИН Валерий Максименко. Расскажите, что вы испытали в те минуты, когда прочитали эту новость?

– Я прочитала эту цитату в новостях, может быть, даже на "Медиазоне" – точно не помню. Было удивительно – прошло пять лет. Когда ты делаешь какую-то акцию: например, голодовку или пишешь открытое письмо, то ожидаешь несколько более быструю реакцию, чем то, что может произойти через пять лет. Было очень приятное удивление, даже ликование. Я прыгала и билась от счастья головой о потолок, потому что это не просто какая-то личная история – это в целом про активизм и большой урок на тему того, когда и каким образом ты увидишь эффект от своих действий.

Когда я начинала свою голодовку, я была в совершенно уничтоженном состоянии – от моей личности уже практически ничего не осталось, и это был мой шанс спасти себя. Я была совершенно уничтожена этой дичайшей работой на швейном производстве и постоянными хозработами. В тот момент я, конечно, не чувствовала себя человеком, который может реально противостоять Юрию Куприянову. Я чувствовала себя занозой в его заднице. Удивительно, что уголовное дело против него все-таки завели. Хочется, чтобы статья была посерьезнее, нежели превышение должностных полномочий. Знаете, как у Дмитрия Нецкина – экс-начальника ИК-13, которого посадили на 11 лет. Это более подходящая статья для Куприянова.

– Вы, насколько я помню, называли Куприянова своим врагом. Кто он для вас сейчас?

– Мне всегда нравилось думать, что врагов у меня нет. Но, наверное, этому человеку удалось максимально себя приблизить к тому, кого я бы могла назвать врагом. Он же не просто исполнял обязанности начальника колонии, он был не просто коррумпированным функционером, он был гораздо хуже – наследником тех самых сталинских традиций, которые убивают все то докоммунистическое светлое в нашей стране. Все-таки сильна роль той фракции силовиков, которые хотят вернуть все антигуманистические сталинские времена – когда права человека не существовали. Они по-прежнему говорят, что вся эта туфта с правами человека мешает им реально быть хорошими и эффективными управленцами и менеджерами.

Куприянов – один из тех, кто, исходя из этой философии, находит моральные оправдания истязаниям людей. Ему нравится использовать эту власть! И чаще даже непонятно, для чего. Зачем ему было меня прессовать, ведь он никаких денег вроде бы с этого не получал и вряд ли бы получил повышение. Скорее всего, это было личное желание посмотреть, сможет ли он меня переломить. Ведь я изначально заявила себя как человек, придерживающийся определенной системы убеждений. А он посмеялся надо мной и сказал, что мы тут и не таких ломали.

Я думаю, только разговорами тут не обойтись – поэтому было бы здорово, чтобы, как говорят в колонии, произошел эффект бумеранга. Этот эффект помогает заключенным выжить в колонии. Когда мы там, нам всем кажется, что возмездие когда-то настанет. Чаще всего оно не настает, но в данном случае есть перспектива хотя бы частичного бумеранга. Хочется, чтобы человек испытал на своем горбу то, во что он ввергал человеческие существа. Я думаю, многие из таких товарищей, как Куприянов, просто дегуманизируют людей, заключенных: они прямо говорят, что ты здесь не человек, не гражданин, а осужденная!

Дегуманизировать людей нельзя – пусть они поймут это самостоятельно, на себе. Хотелось бы, чтобы Куприянова отправили работать на "швейку" часов по 16 в день, как он приказывал работать всем остальным. Если его отправят в какую-нибудь колонию в Подмосковье, где работают по восемь часов, это будет небо и земля. Я общалась с девочками, которые сидели под Москвой и в Мордовии, – они говорили, что в Подмосковье чувствовали себя с этим восьмичасовым рабочим днем как на курорте. Мы ведь даже не знаем реальное количество людей, которые умерли в мордовских колониях – всех "списывали".

– Но вы выступаете за соблюдение прав человека, одновременно с этим желая Куприянову работать по 16 часов в день.

​– Права должны соблюдаться, но как иначе он сможет испытать ту систему, которую он создал? Может быть, это должен быть какой-то непродолжительный период времени. Когда я сидела в СИЗО, без какой-либо злости, в качестве правоприменительной практики думала о том, а не стоит ли нам сделать так, чтобы у всех следователей, судей, прокуроров была обязательная практика отсидеть месяц в общей тюрьме на общих основаниях. Я думаю, после этого у них стало бы более гуманное отношение в течение всей их карьеры. Это важно! Мне кажется, большинство из них не представляют, какие условия содержания в СИЗО. Они считают, что это только лишение свободы – на деле же это лишение вообще человеческого достоинства (что самое страшное), а для тех, кто тяжело болен, – это лишение здоровья, а иногда и жизни.

– Вы намерены обратиться в Следственный комитет с заявлением о преступлении со стороны Куприянова?

– Да, я обращусь с заявлением в СК. Я бы хотела, чтобы меня признали потерпевшей, хочу выступить в суде.

​– Не хочется гадать на кофейной гуще, но с чем вы связываете возбуждение уголовного дела в отношении Куприянова? Ведь и про рабский труд, и невыносимые условия в мордовских колониях говорили давно.

– Я не огромный любитель гадать. Но интуитивно, следуя новостной повестке последнего года, было такое ощущение, что критическая масса сообщений об избиениях, убийствах, уничтожении личностей в колонии переполнилась. Им же надо кого-то наказывать! Не будут же они наказывать самих себя. Менять систему в целом они совершенно не хотят, поэтому находится некоторое количество козлов отпущения, которые за это несут наказание. Не то чтобы они несправедливо несли наказание, но проблема в том, что я не увидела от ФСИН серьезного желания поменять систему целиком. Для этого, с моей точки зрения, нужно делать огромные перестановки в самой службе исполнения наказания, менять большую часть служащих в погонах на гражданских. Тогда, мне кажется, может быть какое-то более светлое будущее у этой системы.

– После освобождения вы заявили, что намерены бороться за права заключенных. Однако спустя столько лет вашей активности в этом направлении не видно. Или правозащитная организация "Зона права" и издание "Медиазона", которые вы с Марией Алехиной и Петром Верзиловым основали, и есть ваш вклад в борьбу за права тех, кто находится в заключении?

– Когда в 2014 году мы придумывали, как нам жизнь построить, мы ставили себе цель сделать живые организмы, организации, которые могут действовать независимо от нас. Мы не являемся профессионалами ни в правозащите, ни в журналистике. И сейчас существуют эти две организации. "Медиазону" мы полностью поставили на ноги, отдавая деньги со всех наших концертов и публичных выступлений. В первые годы она полностью финансировалась за счет тех денег, которые мы собирали. Также мы финансировали "Зону права", теперь ей в большей степени занимается Паша Чиков (руководитель международной правозащитной группы "Агора". – РС), и я очень ему благодарна за то, что он перенял этот проект у нас. Но все по-прежнему сотрудничают: и мы с Пашей, и "Зона права" с "Медиазоной". Такую задачу мы и ставили: создать механизмы, в которых профессионалы будут делать свою работу. А мы выступили в роли менеджеров.

– Как вы сейчас ответите на вопрос, что для вас было самым сложным в ИК-14?

– Это опыт полного погружения в апатию. В состояние тела, которое, как в матрице, запаковано в слизь и может только потреблять другую слизь, поддерживая свое существование, но не способное на самостоятельный акт. Это опыт столкновения с практически несуществованием – когда ты становишься своей тенью. Ты полностью теряешь какую-либо волю. Как это делается – для этого есть комплекс средств, который выстраивается годами. Мордовские зоны, как я читала, были основаны при Сталине. И те традиции серьезно никогда и не пересматривались: надзиратели, которые живут в этих селах и ничем другим не занимаются, передают свой опыт детям. Это навык, как нужно умертвлять личность заключенного!

Это сложный физический труд. Я работала по восемь часов, но все вокруг – по 16. Соответственно, мне нужно было отшивать ту же самую норму выработки за восемь часов, а не за 16. Поэтому мне иногда хотелось работать и по 16 часов – на меня дико орали, накапливались горы неотшитой продукции, я чувствовала себя виноватой, потому что подводила всю ленту производства – ведь из-за меня они не могут выполнить норму. Я даже писала заявление, что очень хочу работать 16 часов, потому что мне было стыдно. Но Куприянов мне отказывал! Он улыбался и говорил: "Вы же знаете Трудовой кодекс". Я отвечала: "Почему же он тогда не применяется к другим заключенным?" "Толоконникова, ты первая, кто приходит в мой кабинет просить не за себя, а за других, и не идет отсюда прямо в ШИЗО", – заявлял Куприянов.

Эта постоянная нервная атмосфера, крики, побои на ленте (меня лично это не касалось, но вокруг меня люди дрались). Отсутствие доступа к элементарным средствам гигиены, например к душу. У нас была баня с еле текущей водой, иногда холодной, раз в неделю, иногда раз в две недели. Бывало, что баня ломалась, и мы могли мыться только раз в три недели. И как ты за это время мыл голову, все остальные части тела, которые нужно мыть каждый день или несколько раз в день, – это только твои заботы!

– В декабре прошлого года вы опубликовали пост в Фейсбуке с рассказом об одной из встреч с вашим защитником – адвокатом "Агоры" Ириной Хруновой. Вы писали, что были тогда "в полной апатии, плюнули на свою жизнь". Вскоре вы, насколько я понимаю, изменили отношение к происходящему. Можете рассказать, что на вас повлияло (родственники, друзья, адвокаты) и что делать тем, кто окажется в колонии в такой же ситуации?

– Безусловно, я хочу выразить огромную благодарность тем людям, которые поддерживали меня: в первую очередь, Пете [Верзилову], Ире Хруновой, Паше Чикову и всем моим друзьям, активистам, которые ездили, помогали передавать еду или стояли у стен колонии. Это все ставит тебя на особенное место среди других заключенных. В том смысле, что ни у кого нет такой огромной поддержки. Даже если есть поддержка семьи, никто не будет взрывать фейерверк в твой день рождения и кричать у стен колонии "Поздравляю!" Это что-то совсем уникальное и дает силы. Поэтому если у вас есть какой-то товарищ политический заключенный, то, конечно, всяческая поддержка – даже письмо – может спасти ему жизнь. Звучит пафосно, но в заключении действительно так.

Что касается персональной стратегии поведения, то тут я вынуждена признать: в Мордовии я выбрала неправильную стратегию. Я не думаю, что мне стоит оказываться в колонии когда-либо еще раз, но если бы это произошло, то, безусловно, стратегия должна быть гораздо более жесткой. Не стоит договариваться с администрацией: в том смысле, что "вот, дорогой Юрий Куприянов, давайте мы будем работать на два часа в день меньше – не 18 часов, а 16 – и я не буду сообщать о нарушениях адвокатам". Это все от лукавого: нужно говорить абсолютную правду и показывать начальству колонии, что ты отмороженный. Они таких людей называют именно так и уважают их. Если у них есть какая-то поддержка извне, то администрация боится их трогать. Если ты отмороженный, но при этом у тебя нет никакой поддержки, то это очень опасно. Я таких видела: они глотают гвозди, сидят месяцами в ШИЗО – это страшно и сложно. С другой стороны, я видела их глаза, у них есть что-то, чего нет у других заключенных. У них есть чувство собственного превосходства над начальством, есть этот запал в глазах, который позволяет им выжить.

Чувство своей правоты и умение за нее постоять, не поддаваться на провокации со стороны администрации! Допустим, Ильдар Дадин – он подвергался пыткам, и разглашение этой информации в конечном счете ему помогло. Я думаю, в большинстве случаев это будет работать именно так. Особенно если это случай с политическим активистом. Поэтому никакого молчания!

– Помимо рабского труда, избиений мне рассказывали, как заключенные по собственной воле вступали в интимные отношения с представителями администрации ради лучших условий содержания. При вас такое было? Были ли случаи, когда надзиратели принуждали к сексу заключенных?

– В порядке хохмы в нашей колонии предлагали сходить в "механичку", где сидят опухшие от алкоголя с огромным пузом механики. Якобы сообщалось, что кто-то от желания мужского внимания все-таки к ним ходил. Правда это или нет, я не знаю. Что касается принуждения, то в ИК-14 я такое не слышала. Может быть, этого не было либо от меня тщательно скрывали эту информацию – за мной следили, чтобы я со многими не общалась. От многих людей я слышала, что в ИК-2 (колония в Мордовии) были случаи изнасилования.

– Что бы вы хотели изменить в жизни женщин в России – не только тех, кто отбывает наказание?

– Во-первых, должна быть решена проблема с домашним насилием. Понятно, что она не решится за одну ночь, но силами государства, при его воле вполне можно исправить эту ситуацию. Необходимо организовать специальные отделы в полиции, которые будут отвечать на звонки, связанные с домашним насилием, и внимательно к ним прислушиваться. Мы ведь знаем истории, когда женщин убивали уже после того, как они обращались в полицию, но в ответ не получали никакой реакции. Изменить законодательство о домашнем насилии: вместо, по сути, его легализации стоит принять комплекс законов, который не надо изобретать. Можно посмотреть на опыт некоторых западных стран, где такие меры помогли улучшить ситуацию.

Безусловно, в решении этой проблемы могли бы помочь убежища для тех людей, которые подвергаются насилию. Лучший способ избавиться от насильника – сбежать, но часто людям просто некуда идти. Если появятся такие центры, в которых будут системы реабилитации, то это улучшит жизни многих женщин.

Мне хотелось бы гораздо больше женщин в политике. Россия совершенно не является традиционной патриархальной страной – женщина здесь всегда воспринималась очень сильным существом. Традиция советского феминизма приучила нас к тому, что женщина – это абсолютно равное мужчине существо. Как получается, что у нас всего несколько женщин занимают высшие политические посты, совершенно необъяснимо. Точнее объяснимо только тем, что Путин и его ближайшее окружение – адские сексисты. Их надо убрать и выстроить гендерный баланс в правительстве.

Половое воспитание – это отдельная тема. Невозможно говорить о каких-то школьных реформах, не введя, в первую очередь, уроки полового воспитания. Во вторую очередь – уроки феминизма и истории ЛГБТ и квир-движений. Ко мне в школу приходил священник и рассказывал, что моя вагина имеет память – это было единственное, как меня учили предохраняться. Интернета у меня тогда не было, родители со мной об этом не говорили, потому что в СССР и России секса нет. От кого я могла узнать, что такое презерватив, куда его надо надевать и кому? Это позволит справиться с ранней беременностью и эпидемией ВИЧ, которая в России сейчас на абсолютно недопустимом уровне. В развитой стране с высоким уровнем грамотности это какой-то каменный век. Очень страшно, что из-за тупости правительства многие люди теряют свои жизни и ломают их.

Оригинал статьи на сайте "Идель.Реалии"