За четырехметровой оградой. Бывший монах расследует преступления в женском монастыре

6 ноября Ассоциация адвокатов России за права человека получила сообщение о том, что бывший монах Михаил Баранов задержан полицией в Костроме после посещения Богоявленско-Анастасииного монастыря. В этом монастыре несколько лет располагался приют для девочек. Бывшие обитательницы монастыря рассказали Михаилу Баранову о том, что в приюте их истязали и морили голодом, и он решил снять об этом документальный фильм для своего проекта "Расцерковление".

Михаил Баранов сам провел в монастырях тринадцать лет, но теперь называет себя атеистом. Он дружит с Александром Невзоровым и помогает бывшим священникам и монахам, разочаровавшимся в Русской православной церкви. Во многом благодаря ему стали известны ужасающие факты издевательств над воспитанницами в православном приюте в Мосейцево, где погибла от побоев 13-летняя девочка. Его новому расследованию решила помешать настоятельница Богоявленско-Анастасииного монастыря игуменья Иннокентия, к которой Баранов обратился за комментариями. Она и вызвала ЧОП, доставивший Баранова в полицию.

Мария Баст, председатель Ассоциации адвокатов России за права человека, поясняет: "Если Баранов был незаконно задержан, то ответственность лежит на органах полиции. Если же он был задержан по ложному доносу представителей монастыря, то Баранов имеет полное право предъявить претензии к монастырю. Нам нужно ответить на вопрос: государство нарушило принцип светскости, либо же власть реагировала на ложное сообщение".

Михаил Баранов рассказал Радио Свобода о своей судьбе, взглядах и о том, что произошло в Костроме.

– Как вы пришли к монашеству?

– Через ревностное прихожанство. Я крестился на Пасху 1994 года в Оптиной пустыни. Мне тогда был 21 год. Мой отец в 80-е годы занялся духовным поиском и остановился на православии. Мы с ним ходили на проповеди отца Дмитрия Смирнова, который был в то время одним из немногих московских проповедников, произносивших живое слово. Естественно, я слушал все проповеди по радио "Радонеж", покупал книжки отца Кураева…

– Возможно, стремление к вере было связано с неустроенностью 90-х годов, ужасами дикого капитализма?

– Я бы не сказал, что к отцу Дмитрию Смирнову приходили неустроенные в социальном плане люди. Это была в основном интеллигенция и студенты. Мы приходили за духовной жизнью.

– Тогда у вас не возникало сомнений в верности выбранного пути?

– Нет. Я делал это потому, что душа просила, а не потому, что это было модно.

– Вы не учились и не работали, а жили только духовной жизнью?

– Почему же? Когда я стал воцерковляться, я изучал кибернетико-химико-технологические процессы в МХТИ имени Менделеева.

– И как однокурсники относились к вашим духовным поискам?

– Я не находил никакого резонанса и поддержки, но ушел из института не потому, что стал православным, а потому что молодые специалисты не получали распределения, а студенты после пятого курса уходили в торговую сеть, на вещевые рынки. У меня был интерес к ручному труду, отец мой занимался ювелирной работой, и я понял, что инструмент для декоративно-прикладного искусства, для мягких материалов, кожи и ткани, никто не делает. И занял эту нишу, арендовал мастерскую на площади Маяковского, а потом продавал свою продукцию мастерам. Благополучие мне сопутствовало всегда, но я думал больше о том, как побороть свою плоть, как оставаться девственником в мире, а потом, если у меня появятся дети, как сделать так, чтобы они спаслись. Думал даже, что нужна их изоляция на православный хутор.

– Странно, что у молодого человека в 90-е годы, время вседозволенности, возникали такие желания.

– Я всегда размышлял о том: а что потом? Что же будет через шаг? Каков смысл меня в мире, если всех нас ждет смерть? Православная система мысли нашла ответы на эти вопросы. Но почему же люди бросили церковь после революции? Я сначала думал, что пришли силы зла, которым удалось это все уничтожить.

– А как вы сегодня отвечаете, почему такое произошло сто лет назад?

– Потому что этот "опиум" больше не работал. Люди видели контраст, понимали, что есть другая точка зрения на то, что священник говорил с амвона. Раньше церковь выполняла роль телевизора, объясняла, что мы не в силах противостоять засухе, наводнению, голоду, нужно смириться. А если на нас нападал какой-нибудь Наполеон, то это нашествие антихриста. Но противоречия накапливались, сознание менялось, и неудивительно, что люди стали сжигать дома священников. Недавно я снимал сюжет в селе Красноармейском, в Ивановской области, где священник благословил утопить множество кошек, решив, что в них вселились бесы. И я заинтересовался историей этого храма, который прекратил работу в 1935 году, когда священник ушел в колхоз. Спросил теперешнего настоятеля, как это произошло: в какое-то воскресенье храм еще нужен общине и верующим, а уже со следующего все собираются, и священник говорит: "я потерял веру, правы ленинцы и атеисты, я иду в колхоз"? Или у самих прихожан пропал интерес к наполнению богослужения? Как мыслили последние прихожане закрывавшихся храмов? Вот этот момент РПЦ не исследует: как же менялось мышление людей, что им вера становилась ненужной?

– Сейчас мы наблюдаем контратеистическую революцию. Скажем, в Чехии более 70% людей называют себя атеистами. В России если человек публично называет себя атеистом, он кажется эксцентричным. Есть Невзоров, Познер, есть вы, а больше я никого и не припомню. Даже коммунисты, лидеры КПРФ называют себя верующими. Как эта религиозная революция произошла?

– Давайте определимся с терминами. Что такое религия? Есть "Исламское государство", есть "Христианское государство Святая Русь", которые сжигают машины, а есть люди, которым нужно потребление магических услуг и ритуалов. Вот я сейчас нахожусь в Иваново, тут все столбы обклеены турами к Блаженной Матроне в Москву и по святым местам и источникам.

– А многокилометровые очереди к поясу Богородицы и мощам в Москве!

– Человеку хочется совершить подвиг паломника на пути к святыне, и искусственно создается ситуация, чтобы люди стояли в очереди. Люди, сутки стоящие в очереди к поясу Богородицы или ребру святителя Николая, испытывают ощущение, словно они в лаптях, по бездорожью, прошли много верст к монастырю, к какой-то реликвии. Но вернемся к термину "атеизм". Если человек нигде не выступает, но придерживается этих взглядов и воспитывает своих детей в этом духе, – конечно, это тоже атеист. Но должен быть настоящий вкус к борьбе с мракобесием, к такой борьбе, которой я занимаюсь в проекте "Расцерковление" – вот это настоящий атеизм.

– Словосочетание "воинствующий безбожник" вам нравится?

– Это анахронизм 20-х годов. Вопросы о мире, о сложности и непостижимости вселенной, о природе субатомных частиц следует задавать. Безбожник в чем? Чем ты себе заместил эти простые церковные концепции? Я их заменил трансгуманизмом и панспермией. Трансгуманизм – это концепция о том, что эволюция человека не закончена и может быть продолжена искусственным путем. Даже и церковь не против, если монахи и священники ставят себе зубные коронки и протезы, хотя патриарх называет трансгуманизм главной угрозой. А термин "панспермия" объединяет гипотезы о занесении на нашу планету органической жизни более высшими цивилизациями.

– Да и очки изобрели монахи.

– Да, были люди, которые в своих кельях не только занимались духовным поиском, но пытались изобрести какие-то вещи.

– Как вы оказались в монастыре?

– Сначала я бывал в разных монастырях, особенно часто в Курской Коренной пустыни. Но мне там не нравилось тем, что меня быстро подмечали и предлагали поступить к ним послушником, сразу заняв престижную должность в мастерской. Так и говорили “мы тебе станки купим какие нужно”. И я отчетливо понимал, что в этом случае весь смысл исхода из мира теряется. Я понял, что нужно молиться, чтобы был послан человек, который покажет мне то, чего я ищу. Так я попал к архимандриту Науму Байбородину. Он умер 13 октября 2017 года, совсем недавно, это был очень популярный старец, считавший себя преемником преподобного Сергия. Он взялся восстановить и даже создать на пустых местах группу монастырей, люди приезжали к нему в Троице-Сергиеву лавру со всей страны, и он распределял их. Чтобы попасть к нему, мне потребовалось 10 суток, миряне стояли там толпой. Он отправил меня сначала на приход в село Флорищи Владимирской области. Это был такой "курс молодого бойца": мы жили там в кельях, хотя и не были монахами. Сами испытывали себя: не тянет ли нас обратно в мир, не хочется ли сходить в деревню за самогонкой…

​

После девяти месяцев отец Наум отправил меня в Новосибирcкую область, где он родился, в строящийся монастырь в селе Козиха. Я прошел путь от трудника, послушника до монаха. Ко мне приглядывались, и я себя испытывал. Потом, когда начались конфликты, меня перевели в другой монастырь, в Переславль-Залесский, где и закончилась моя монашеская жизнь.

– Из-за чего произошел первый конфликт?

– Я стал все больше сопоставлять: что декларировалось вначале, что происходит на самом деле и что нас ждет в будущем. Монахи уходили из монастыря, женились, становились расстригами, и я переживал за них. Как так? Вроде он к тебе только что приходил в мастерскую, а проходят две недели – и узнаёшь, что он нашел себе женщину в Новосибирске и больше не вернется. В моем сознании это было равно метафизической кончине человека, смерти духовной. Потом в соседнем женском монастыре, из которого я потом нашел супругу, возник конфликт. Сестры выступили против настоятельницы.

И до того конфликт разросся, что старец направил других, более опытных игумений, для успокоения этой ситуации. И вот я увидел, что наши иеромонахи не молятся, а с насмешкой относятся к этому! Когда я спросил наместника, игумена Артемия, как это понимать, он мне сказал: "Не суйся в это бабское болото!" Мне было непонятно, как он может так говорить о сестрах во Христе, которые в принципе его и наш монастырь уважали. К тому времени ушедших монахов из нашего монастыря было уже человек восемь, причем это были, так сказать, "офицеры", они учились в духовных академиях, и вдруг эти люди стали даже не менять монастырь, а покидать церковь.

Я стал задумываться, не постигнет ли подобное меня. Причем с этими людьми нам не разрешалось общаться. Я стал думать: а если во времена Христа и апостолов кто-то хотел покинуть общину, неужели к нему относились как к прокаженному? Старец Наум тогда повелел собирать раз в неделю дисциплинарные собрания. Закрывались все подворья, монахи съезжались и собирались в главной трапезной. Духовник монастыря открывал дореволюционные переводы основателей монашества, и все слушали, как сохранить отношения в братстве. Но я был практически единственным, кто задавал вопросы. Ведь если человек учится духовной жизнью, он должен задавать вопросы! И на одном собрании я задал вопрос, почему у нас в монастыре стали процветать обычные спортивные игры – теннис и волейбол. Я стал задавать вопрос: где это есть у святых отцов? Отец Дмитрий Смирнов учил, что нужно жить как натянутая струна. Ты не можешь во время игры заниматься Иисусовой молитвой, а цель монаха – стяжать ее беспрестанно. Когда я задал этот вопрос на собрании, поднялся шум, все стали переговариваться. Монахи испугались, что теннис запретят. И я понял, что братство стало на путь обмирщения.

– То есть вы были критиком справа, с позиций ортодоксии.

– Да, я пошел в динамике саморазвития до конца. Еще одна точка кипения возникла из-за постановочного фото, которое производилось для монастырского юбилейного буклета 2007 года. Я сам подал идею наместнику, что жаль, что мы не сделали за зиму красивое фото, когда вся братия собирается в темноте со свечами на акафисте по Иисусу Сладчайшему. И вдруг наместник стал говорить: так сделайте такую фотографию! А уже был июнь, ночь наступала поздно, в храме было светло, и не было смысла стоять со свечками. Я стал это дело саботировать, мне не хотелось идти на подмену. Отец Артемий вызвал меня, я впервые за десять лет увидел его в страшном гневе. Он стал на меня кричать, бить кулаком по столу. "Что главное для монаха? По-слу-ша-ни-е!" Я исполнил то, что он просил, и эта постановочная фотография напечатана в буклете. Но ведь братья не молились ночью, такого не было!

Была еще такая история. Один иеромонах стал покупать корейское искусственное сухое молоко. И в пост они его подмешивали к чаю. Но я же был зилот! Я знал, что в Южной Корее есть секта Муна, которые, как писали в наших книжках по сектоведению, кропят свои предприятия разбавленной спермой этого самого Муна. И я при всех сострил, что это молоко окроплено семенем Муна. После этого многие братья пришли к духовнику каяться: "Мы ели сухое молоко, и в этом нас обличил монах Григорий", таково было мое имя в монастыре.

– Это совсем пустяковые происшествия. Как вы пришли к сегодняшнему атеизму?

– У меня не оставалось выбора сохранить личность не раздвоенной. С одной стороны, для перехода от общежительной жизни к созерцательной монах должен неизвестно сколько долго исполнять послушания и заниматься затворничеством и безмолвием, только если ему это разрешат те, кто за ним наблюдает, – духовник или наместник. С другой стороны, передо мной была реальность обмирщения, которая все больше вошла в норму, превратив монастырь в этакий клуб православных холостяков на природе. Все, что не любит делать в монастыре монах-мужчина, замещается женщинами: сбор иван-чая и работа на огороде. На уборку картошки привозили молодых прихожанок из Новосибирска. Разумеется, женщинам, как гостям, показывают монастырь, мастерские. Да и им самим хочется найти мужа, склонного к благочестию и трезвости, похожего на монаха.

Вот из всех этих мелких историй и произошел конфликт. Они впервые столкнулись с таким явлением: как будто человек не вышел из системы, а в то же время их обличал. Было принято решение отвезти меня в психиатрическую больницу. Там врачи увидели, что я переживаю, не могу спать, заставили меня принимать нейролептики. Я сейчас получил полные копии своих медицинских карт и обнаружил на себя два доноса: от одного монаха и от председателя совхоза одного из подворий – о том, что я якобы приходил к ним и советовался, как убить наместника. На самом деле я с ними разговаривал о причинах ухода монахов из монастыря и о том, как нам всем придется отвечать на Страшном суде…

– Когда вы решили стать мирянином и создали канал "Расцерковление"?

– Летом 2010 года. Тогда я, уже дома у родственников, впервые стал знакомиться с интернетом. Увидел сайт Кураева: в монастыре его книжки было запрещено держать, их следовало сжигать, потому что они не соответствовали учению нашего старца, отца Наума. Я стал читать православные форумы, статьи на портале "Кредо" и понял, что есть другой взгляд на православие. Я понял, что существуют монахи, которые прошли через то же самое – в расцерковление. И я подумал: почему человек должен ощущать себя одиноким, если организация, ради которой он сжег в миру все мосты, говорит, что ты больше нам не нужен? Понял, что нужно делать фильмы, потому что перед камерой сложнее врать. Я устроился сварщиком теплосети в Москве, чтобы получать хорошие деньги и купить технику. А в 2012 году были выборы, и я с фотоаппаратом ходил на Болотную на митинги. Когда случился панк-молебен, я был в шоке, потому что церковь, которой я столько лет прослужил, стали называть церковью сажающей. Первые мои съемки были у судов над Pussy Riot. Меня называли иудой, предателем, служителем Сатаны – все, что могла православная злоба, все это формулировалось православными активистами. Я научился все это переносить хладнокровно.

– Вы сделали много репортажей о православном приюте в Мосейцево, где девочек избивали, а одна погибла от побоев...

– Да, Мосейцево имеет прямое отношение к монастырю, где закончился мой монашеский путь, потому что детский приют был организован теми же духовниками. Все негативное прошлое этой церкви неизбежно вернется! Когда я узнал, что погибла девочка, я обратился в Cледственный комитет в Ярославле, предложил им объяснить, как устроена эта система. Потом на меня вышли женщины, которые прошли через жесткую систему издевательств в Богоявленско-Анастасиином монастыре в Костроме.

– И там вы попали в полицию…

– Да, я встретился с этими женщинами, которые рассказывали об избиениях и не могли вспомнить ни одну монахиню, которая бы относилась к ним тепло. Я решил сделать сюжет сбалансированным. Встретился с митрополитом Ферапонтом, а потом поехал к матушке-игуменье. Она мне подарила просфорку, пару книжек, пыталась как-то задобрить, но потом поняла, что мой атеистический фильм, в котором будет рассказано, как она избивала девочек электрошнурами, шлангами и солдатским ремнем, все равно выйдет. Она сказала: "Я вызову сестер, и они сами расскажут, было такое или нет". Собрались сестры, человек семь. Стали говорить, что я собираю клевету. Разумеется, это не вызывает доверия. Все перешло в гвалт, тут появились сотрудники ЧОПа, сказали, что я задержан. В отделении полиции я написал объяснительную, и мы разошлись. Через два часа меня снова попросили приехать в полицию. В отделении мне сказали, что полицейское начальство на самом высшем региональном уровне интересуется, что я снимаю.

– То есть их интересуют не безобразия в монастыре, а только ваше расследование?

– Конечно! Дело в том, что игуменья Иннокентия (Травина) была награждена самим Путиным орденом Дружбы как раз за эту деятельность, в частности, за создание сиротского приюта. До сих пор она успешно поддерживает этот имидж чиновницы госкомпании под названием РПЦ МП и использует возможности телефонного права: может позвонить начальникам силовых структур и потребовать собрать информацию о журналисте. Отделение полиции, в которое меня доставили, находится в трехстах метрах от монастыря. Со времени событий, о которых рассказывают женщины, пережившие издевательства в приюте, прошло 8–10 лет. Все это покрывала милиция тех времен. Когда кому-то удавалось сбежать из монастыря, милиция им говорила: "Вы действуете против Бога! Вы против матушки, вы мешаете Богу". Они не знали, куда бежать. Иногда девочки делали подкопы под забор, бродили по Костроме и все равно в отчаянии возвращались в монастырь. У них не было документов, их ведь переводили в приют из интернатов. Одна женщина, когда у нее появились финансовые возможности, решила забрать свою внучку из монастыря. Но ей не давали свиданий, а когда она все-таки добилась своего, то девочке стали внушать, что ее бабушка – колдунья и от нее нельзя ничего брать. И, когда она получила апельсины от бабушки, она долго их мыла святой водой.

– А что произошло с приютом в конечном счете?

– Его больше нет. Церковь сама отказалась от него. Девочки, убегая из приюта, приходили в милицию, возвращались в свои интернаты… Сложилась такая атмосфера, что это стало невыносимо, и сама митрополия отказалась от этой идеи. Но у каких-то девушек произошел слом психики, они согласились на эту форму проживания и остались в монастыре. Был случай, когда девочки, бежав из монастыря, пришли в резиденцию правящего архиерея, митрополита Александра, – сейчас патриарх Кирилл перевел его в Казахстан. Они его дождались, рассказали, как их бьют, он отвез их назад, долго разговаривал с матушкой наедине. Одна из девочек после этого видела синяк под глазом у матушки. Она считает, что разгневанный митрополит дал ей в глаз. Но ничего не прекратилось. Их еще больше избивали, заключали на сутки без воды в кладовке, в темных кельях. Многие, кто в те годы был в приюте, до сих пор не восстановили своих прав полностью. Одна из девушек устроилась петь в храме в Иваново, но матушка Иннокентия узнала об этом, дала подарков настоятелю этого храма, и он ее уволил.

– А зачем ей это понадобилось?

– Такая вот формула: "Пусть тебе будет плохо за вероотступничество на земле как можно больше, чтобы иметь хоть какие-то шансы попасть в рай". Звучит дико, но в реальности так и есть. Деспотичная игуменья считает себя соработницей Христа потому, что умеет организовать земные скорби человеку. Отомстила за уход из монастыря. Мой проект "Расцерковление" помогает таким людям, как эта несчастная женщина, найти похожих на себя, оценить свой опыт. Один из микродевизов моего сайта: "Измениться и жить". В церкви превозносится подвиг мучеников, страдальцев, либо тех, кто ушел от мира и борется с собственной сексуальностью. Но ведь есть социальная святость, есть подвиг мирян. Я люблю священникам загадывать загадку: "Две девушки попадают в колонию, где ненормированный рабочий день, швейное оборудование 60-х годов, пробивающее пальцы, пытки и издевательства. Эти две девушки поднимают бунт, и условия содержания в колонии улучшаются, виновных увольняют. Кто эти девушки?" Священники молчат. Тогда я говорю: "Это те, кто сплясали в вашем храме Христа Спасителя, это Алехина и Толоконникова, отсидевшие неполную "двушечку", которую им определили Путин". В результате привлечения внимания правозащитников к тем колониям, где они сидели, заключенные получали облегчения, а руководство ФСИН – взыскания. Почему их нельзя называть социальными святыми? Власть и народ должны выбирать, кто на самом деле является поводырями! Думаю, что я занимаюсь важным делом, важным даже в том случае, если наша страна изберет путь православной Северной Кореи.

– Вы думаете, что двадцать лет вашей жизни, отданные РПЦ, были ошибкой?

– Так нельзя рассуждать. Я прожил интересную жизнь и полезную многим. Мне часто пишут в социальных сетях: "Спасибо, что вы есть: я, благодаря вашим фильмам, многое понял". Я рассказываю о том, что история этой организации, РПЦ, совсем не святая, рассказываю, что творится в монастырях. Если в результате все это закончится, как сто лет назад, расправой над священниками и церковным имуществом, в этом будут виновны не атеисты, а сама система, которая закрылась от мира ЧОПом и четырехметровыми заборами, как этот монастырь в Костроме. Костромской митрополит Ферапонт мне жаловался, что его машину какие-то граждане обстреливают из духового ружья через декоративную решетку, и теперь он хочет поставить настоящий забор. Но он не задается вопросом: а почему кому-то хочется портить его имущество? Казус в том, что их же самих обличают святые отцы древности: “Дух творит форму”. Любой, кто приглядится к фасаду обители, заметит множество сходств с военной частью и тюрьмой, что никак не ложится на библейские описания первохристианской общины.

В 1998 году, в начале монашеской жизни, я видел такой конфликт: наш послушник Ростислав за подворским забором собирался доить корову, подходит пьяный сосед, берет трехлитровую банку и разбивает Ростиславу об голову. Он падает, но потом поднимается на ноги, раненый. В ту пору мобильных телефонов не было, у нас были только рации. Дозвониться мне ни до кого не удалось, я вернулся в здание и предложил: давайте мы пойдем к этому человеку, поговорим с ним, с супругой его поговорим, может быть, они станут нашими прихожанами. Но наместник сказал: нет, нужно заявить в милицию, чтобы этот человек получил хотя бы условный срок. И вот теперь я думаю: а как поступили бы Христос и апостолы? Если на них кто-то "наезжал", неужели бы они обратились к органам правопорядка, к римским легионерам? Вот так, мелочь за мелочью подрывают веру человека, который искренне стремился к Богу, вот так начинается процесс расцерковления.

Мобильное приложение Радио Свобода.

Подпишитесь!

Еще не поздно