Внутренняя революция питерского музыканта Сергея Шнурова (ВИДЕО)

Известный петербургский рок-музыкант, лидер групп "Ленинград" и "Рубль" Сергей Шнуров (или Шнур) – не только музыкант, киноактер, телеведущий и художник, это явление современной культуры, которое определяет некоторые ее направления, в частности, развитие языка, сближение массовой и элитарной культур.

Несмотря на создаваемый Шнуровым образ матерящегося простака, многие усматривают в нем не только блестящего артиста, но и интеллектуала. О феномене Сергея Шнурова мы говорим с историком культуры, историком советской и российской рок-музыки Андреем Бурлакой, философом, профессором Европейского университета в Петербурге Артемием Могуном и философом, доцентом Европейского университета в Петербурге Йоэлем Регевом.

​– Андрей, первый вопрос к вам: что такое Сергей Шнуров с точки зрения историка культуры?

– Я включил группу "Ленинград" в свою энциклопедию, стало быть, я рассматриваю ее как часть петербургской и общероссийской музыкальной культуры, того ее сегмента, который называется поп-музыкой или рок-музыкой, хотя эти названия давно потеряли всякий смысл: есть музыка для элиты, музыка для масс и зыбкое пространство между ними, которое мы по-разному называем, желая его дистанцировать от первого и от второго.

Сережа Шнуров не только создал некий художественный феномен, но и хорошо его монетизировал. Он не только что-то придумал, но сумел это хорошо продавать. Мы познакомились году в 1995-м, когда мы с Радиком Чикуновым открыли клуб TEN – "Десятка" на Обводном канале, 62, в центре города, но в совершенно убитом месте. У нас там играли новые молодые группы, появлявшиеся как грибы после дождя, и среди них был Сережа Шнуров. Он тогда даже особенно не играл, у него была группа, электронный проект "Уши Ван Гога", но ему просто нравилось место, и он приходил играть в бильярд с Сашей Дусером, барабанщиком группы Tequilajazzz.

Потом я потерял Шнурова из виду, TEN закрылся, появились другие клубы, мы не пересекались. А потом Леня Федоров, очень ценимый мной музыкант, основатель и главная движущая сила группы "Аукцыон", как-то раз сказал, что нашел интересных ребят и готов с ними поработать. Он посоветовал сходить на концерт, это было забавно.

Сначала Шнуров даже не рассматривал себя как фронтмена, ему нравилась роль такого теневого кардинала, руководящего из-за кулис. Но потом жизнь выдвинула его на первый план, он стал петь, чего раньше не было. Был у них такой брутальный музыкальный проект "Алкорепица", они играли такой жесткий рэпкор, и Сережа там какое-то время играл на басу. Это было такое движение Positive squad – брутальная музыка, но здоровый образ жизни, что немножко удивительно, учитывая дальнейшую карьеру Сережи Шнурова. Тогда, видимо, было актуально быть трезвенником, а потом это стало не актуально. Но это нормально для шоу-бизнеса.

К концу 90-х – началу нулевых я за ними наблюдал уже с интересом естествоиспытателя: а ну-ка, что они еще сделают? И все альбомы были разные, и, главное, мне нравилось, что для Сережи не было никаких табу, бытующих в культуре. С тех пор как существует популярная музыка – городской романс, шансон, – многие пытались использовать ненормативную лексику, да и в рок-музыке тоже, особенно московские музыканты пытались, но не преуспели. А у Шнурова это получилось органично, и он продолжает экспериментировать. Сегодня он обратился к визуальному искусству, стал снимать клипы-истории, ну, и молодец, он ищет.

– Йоэль, я правильно понимаю, что для вас фигура Шнура – это не только фигура музыканта?

– Да, меня он интересует, прежде всего, своими хитами, видеопроектами, такими как "Лабутены", "В Питере пить" и "Кольщик", который менее известен, но мне кажется самым интересным. Он сделан на романс Михаила Круга, и там происходит его бытовая апроприация Шнуром. Любопытно, что визуальная сторона и песня о семейной жизни вроде бы никак не соотносятся. Любопытно, что в массовую культуру проникает явление, которое Жиль Делез описывал как самое радикальное достижение экспериментального кино, когда звуковая и визуальная стороны существуют автономно. В клипе они тоже не соотносятся, но между ними есть некое напряжение. И еще это эксперимент со временем – видеоряд "Кольщика" – это перевернутая история катастрофы в цирке, записанная задом наперед, она сворачивается к своему началу – моменту выдувания мыльного пузыря. Мне важно, что тут на уровне массовой культуры проводятся интересные эксперименты с нарративом, со временем.

– Артемий, а для вас что такое феномен Сергея Шнурова?

– Я не знал, что Федоров был патроном Шнурова, это многое объясняет: тут и карнавальная стихия (хотя в случае Шнурова упрощенная), и элемент высокой поэзии, который у Шнурова есть и был с самого начала, и совмещение низких и высоких жанров и тем. Шнуров одновременно пытается и завысить, и занизить то, о чем он говорит. С одной стороны, музеи, Петербург, даже элементы поп-культуры подвергаются такому гопническому осмеиванию. А в то же время жизнь обычной русской девушки, нарочито простой, в целом ряде клипов знаменуется встречей с богом. Это такая сублимация через занижение, прием, известный в мировой культуре, он есть у Достоевского – это очень русская традиция, и они ее развивают.

А социально-политически Шнуров находится в популистском тренде. И у нас – что либералы, что Путин, и у американцев – все постоянно апеллируют к народу, к простому человеку. Это сейчас модно – говорить от лица намеренно занижаемого простеца, это способ легитимации политических режимов, какими бы утонченными и богатыми они ни были. И Шнуров это видит, он чувствует нерв времени: в нулевые все было про менеджеров, про буржуазию, а теперь – про опрощение. Он относится к этому с юмором, но в то же время дает и глубокий анализ этого простого человека – нет ли там какой-то божественной правды.

"Ленинград" – "Экспонат"

– Андрей, если вернуться к разговору про табу, ведь бывали случаи, правда, довольно давно, когда Шнуров даже голым на сцену выходил…

– А почему нет? Практически все табу европейской культурной традиции были давно сметены рок-музыкой, начиная с Элвиса Пресли, который вихлял бедрами, что было страшным криминалом для тогдашнего пуританского американского телевидения, или "Битлз", отрастивших волосы чуть ниже ушей, что тоже было тогда скандалом для Британии. Все уже и раздевались, и даже совокуплялись на сцене, ничем таким мир не удивить, все уже было, просто Шнур иногда удачно использует то, что было сделано до него. И серьезные, сложные вещи он делает доступными любому человеку. Хотя Шнура слушает не плебс или демос, а достаточно продвинутая аудитория, образованный народ.

– Йоэль, как вы считаете, чем всех привлекает этот хулиган?

– Мне кажется, именно тем, что у него берутся сложные, потусторонние вещи и реализуются в повседневных ландшафтах. Девушка то встречается с богом, то борется с какими-то потусторонними силами, останавливает астероид – и все это на фоне быта, мытья пола, готовки. Там есть ирония, но не только – есть и некое мессианское измерение: повседневная жизнь оказывается сакрализованной, не менее осмысленной, чем какие-то великие свершения, оказывается, что героизм доступен каждому.

– Артемий, вы согласны с Йоэлем, что в клипах Шнурова в малом видится большое?

– Да, в клипе про лабутены упоминается блокада, и девушка на сломанной ноге встает и героически идет к своему возлюбленному. Это шутка, но там читается – ты герой на своем месте, и даже в твоих бытовых проблемах присутствует бог.

– Андрей, а вы можете сказать, какое место Сергей Шнуров занимает в музыкальной культуре, в культуре вообще?

– Шнуров нашел для себя пространство, которое он обжил и совершенно органично и эффективно использует. Ему удалось не только включить ненормативную лексику в песенный контекст, но и сделать этот контекст частью нашей повседневной речи. Когда я слышу, как интеллигентная девушка в разговоре с подругой про свой день рождения цитирует песню про день рождения, это звучит очень органично. Мало у кого слова расходятся на цитаты – Макаревич, Гребенщиков, Науменко, Цой – и Шнур, вот, пожалуй, и все.

– Йоэль, а для вас где место Шнурова – может, где-то рядом с Рабле?

– Для меня важен религиозный контекст, мессианизация повседневного. Я думаю, его можно поместить где-нибудь рядом с хасидами, которые тоже пытались найти тайны в повседневной жизни, сделать их доступными каждому. У Шнурова и с языком происходят странные вещи – слова, как будто бессмысленные, становятся таким заговариванием, в них тоже обретаются смыслы. Может быть, в этом он продолжает эксперименты футуристов, того же Хлебникова. Ну, а его клипы – это не просто клипы, можно сказать, что это новый тип кинематографа. Я думаю, что они относятся к волне появления новых жанров, которые пытаются осваивать новые виды функционирования медиа.

"Ленинград" – "Кольщик"

– Артемий, как вы думаете, можно ли назвать Шнурова фольклорной фигурой?

– Скорее, он работает с фольклором. Это интеллигент, бизнесмен, а его лирический герой – это "простой человек". Он использует фольклорные элементы в музыке – кабацкую музыку, искусство полусвета, кабаре, отсылающее нас к началу ХХ века и к тем людям, которые слушают такую музыку невысокого жанра. Играя музыку коммерческих жанров, используя матерную лексику, ты как бы приобщаешься к тем людям, которые существуют в этом поле. Но все-таки это игра, цитирование. Ранний период Шнурова многие правильно называли постмодернистским – за счет игры с платами культуры, которые он перетасовывал, а его новый период с клипами – это уже что-то другое. Он лепит то, что раньше называлось тотальным произведением искусства, когда задействуют не один канал – речь или песню, а все, что можно – и зрелище, и речь, и музыку, и мультимедиа, и все это вместе помещает человека в интенсив, который не может быть очень долгим, можно выдержать минут пять, не больше. Это постмодернизм, который теряет свою шуточность и возвращается к большому проекту оправдания жизни искусством.

– Андрей, и все-таки рок-музыка у нас ассоциируется с протестом…

– Это такая ложная догматическая идея, всплывшая во время перестройки. В принципе, люди протестуют, если их ограничивают. Нам не давали играть рок-музыку – вот мы и протестовали против этого запрета. У большинства наших звезд нет песен протеста в общепринятом понимании. Просто они не пели песни советских композиторов. Ведь главная проблема борьбы с рок-музыкой – это была не идеология, просто Союз композиторов очень не хотел лишаться своих астрономических доходов. Успешный советский композитор получал в месяц две-три годовых зарплаты инженера.

Рок-музыка никогда не была музыкой протеста, она всегда была и остается музыкой свободы. Мы хотим слушать, читать, петь то, что нам интересно, а не то, что нам навязывают. И Сережа Шнуров это прекрасно понимает и показывает: ребята, никаких табу-то ведь нет! Жить можно так, как хочется. Может, поэтому его интеллектуальная публика и принимает за своего: образованные люди всегда больше, чем плебс, страдали от нехватки свободы.

– Йоэль, как вы думаете, почему Шнуров никогда не делает политических заявлений, кроме разве выступлений общегуманитарного характера, вроде неприятия смертной казни?

– Думаю, его поведение можно назвать микрополитикой, разворачивающейся на уровне повседневности, когда в борьбу втягиваются скажем, предметы гардероба: надо, чтобы они налезали, а они не налезают – это в "Лабутенах". А "В Питере пить" – там противоположная проблема, освобождение от всего, люди восстают против своих повседневных практик, уходят из офиса, из музея. Это тоже своего рода политические конфликты, но это другая политика.

– Артемий, в последнее время и Макаревич, и даже Гребенщиков делали какие-то заявления… Может, Шнуров мудро молчит, просто чтобы не входить в противоречие ни с кем из своих слушателей?

– Да, думаю, он мудро избегает конфликтов, хотя его личные взгляды понятны – они либеральные, но он не занимается политическим искусством. Одно дело – его взгляды, а другое – его творчество. И либерализм его – популистский, и это серьезно, он действительно считает, что общество должно опираться на простого человека, что между условно простым народом и условно интеллигенцией должна быть солидарность. Но отсылки к свободолюбивому поведению у него есть. "В Питере пить" – это же такая революция намечается, люди уходят со своих постов, делают то, что вообще-то запрещено, но это приводит не к политической революции, а к алкоголизму, как всегда и происходит на Руси. Алкоголь – некий эрзац революции в частной сфере, который, может, даже лучше революции.

"Ленинград" – "В Питере – пить"

– Вы в Европейском университете посвятили Шнурову целый семинар – почему?

– Тогда волна его клипов достигла пика. И сам Шнур пришел послушать. Мы поняли, что у него есть что-то содержательное для гуманитарных наук, а не просто коммерческое искусство. У нас там был такой Драган Куюнжич, наш друг из Америки, он написал статью "Шнуров и Сокуров" – он пишет, что они оба ликвидируют музей, но слово "ликвидация" происходит от жидкости, liquid. У обоих есть стихия жидкости, в которой растворяется высокая официальная культура. У Сокурова имеется в виду "Русский ковчег", а у Шнурова – клипы, где присутствует официальный красивый Петербург, и идет снижение этого мифа и его обживание.

– А вы, Андрей, как думаете, отсутствие политического протеста у Шнурова – это сознательное сокрытие своих взглядов?

– Как-то Лужков запретил концерты группы "Ленинград" в Москве, но они все равно туда приехали, пропускали в песнях матерные слова, но зато их повторял весь зал – Шнуров доказал, что он сильней Лужкова.

Думаю, часть наших интеллектуалов недооценивают Шнура, им кажется, что он намеренно занижает жанр. Но это неправильное представление о рок-н-ролле как о чем-то высоком, на самом деле он ближе к фольклору, и Шнуров работает как раз в этом направлении – и людей за собой увлекает. И деликатно, но очень точно издевается над царящими в обществе стереотипами. Может быть, в этом и заключается его протестная роль. Его надо изучать. Во многих университетах мира рок-музыку давно преподают, а у нас она все еще не стала легальной частью культуры. Но что удивляться – сегодня у власти те же люди, которые в 70-е и в 80-е были по другую сторону баррикады.

– Йоэль, а вдруг все вернется на круги своя и рок-музыка снова окажется в подполье?

– Все может быть. Я вот о чем подумал, о протесте – у Шнурова он часто связан с временем. "Кольщик" – это попытка обратить время вспять, а на этом уровне радары репрессивного аппарата не работают.

– А вы как думаете, Артемий?

– Думаю, они прекрасно понимают, что это протестная музыка, что там нет уважения к святыням, нет национальной гордости, что это "не наши люди". Но они собирают людей на концерты, а не на митинги, и поэтому они нам объективно выгодны – думаю, так рассуждает власть. И это всегда было так, за редкими исключениями вроде времени перестройки. Ни Цой, ни Гребенщиков не писали никаких протестных песен, но на два-три года стали политическими трибунами. Тогда возникли и напрямую политические группы вроде "Телевизора" и Nautilus Pompilius.

– Андрей, вы согласны?

– Рок-музыканты всегда тонко чувствуют общественные тенденции. Когда еще молчали телевидение и газеты, они реагировали на происходящее, им легче – утром услышали новость, а вечером уже спели песню. Да, на два-три года рок-музыканты действительно превратились в средство массовой информации.

– Для вас Шнуров – это петербургское явление?

– Абсолютно петербургское, и оно показывает, что наша культура так многогранна, что может все ассимилировать. Очень многие, особенно в Москве пытались использовать ненормативную лексику для продвижения своего творчества, но только у Шнурова это получилось легко, естественно и именно по-петербургски.

– А вам как кажется, Йоэль?

– Да, пожалуй. Это двойственный город, для меня важна тема блокады, обороны Ленинграда. И мне кажется, что Шнуров пытается вычленить здоровое ядро, противостоящее болотному духу. Это такая внутренняя революция.

– А вы что думаете, Артемий?

– Я уже говорил, что Шнуров сознательно использует петербургский миф, он наблюдателен, он видит двойственность Петербурга. Когда я рос, мне был важен не парадный Петербург, а дворы-колодцы и прочие места, где можно пить. Сейчас город изменился, но Шнуров возвращает нас к этому времени – он же тоже примерно тогда вырос. Да, он видит две составляющие города, но не было бы так интересно пить в городе, если бы не было Эрмитажа, кунсткамеры и прочего. Он родился и вырос в Питере, а потом стал думать о нем и создал некое сообщение об этом городе.