В ходе своих так называемых "больших пресс-конференций" Владимир Путин отвечает на десятки вопросов, в том числе и от представителей западных средств информации, которых трудно заподозрить в том, что они согласовывали свои вопросы с администрацией президента России. Однако после крайне неудачного для Путина ответа на вопрос Ларри Кинга по поводу подводной лодки "Курск" еще в 2000 году трудно вспомнить, чтобы он, отвечая и на острые вопросы, стушевался бы и занял оборонительную позицию. Путин либо поднимает собеседника на смех, иногда в оскорбительной форме, либо отрицает достоверность изложенных ему фактов, либо переходит в атаку, опять же часто не стесняясь в выражениях. Конкретного ответа на поставленный вопрос в таких случаях собеседник Путина, как правило, не получает. Очередная "большая пресс-конференция" состоится 14 декабря.
Корреспондент "Голоса Америки" Ксения Туркова в своем недавнем анализе встречи представителей российских телеканалов с премьером Дмитрием Медведевым обратила внимание на речевую тактику, которую использовал Медведев, отвечая на вопрос о том, почему он не подает в суд на Алексея Навального за фильм "Он вам не Димон". В этом фильме Медведев обвиняется в коррупции. Коротко Ксения Туркова обозначила эту тактику как "Сам дурак"."Чё мне это комментировать? Чем больше комментируешь всяких обормотов и проходимцев, тем для них лучше", – сказал председатель правительства России, перед этим заявив, что уже высказывался по поводу фильма ( "чушь, муть, компот") и ему добавить нечего.
Ксения Туркова делит ответ Медведева на три части: 1. Отказ ("уже высказывался по этому поводу и добавить нечего"). 2. Риторический вопрос ("чё комментировать?"). 3. Девальвация повода для комментария (уничижительное высказывание в адрес Навального, которого Медведев по фамилии не называет). Ксения Туркова указывает, что таким приемом Медведев копирует Владимира Путина, приводя в пример ответ на вопрос американской журналистки Мегин Келли, спросившей президента России летом прошлого года, есть ли у Кремля компромат на Дональда Трампа. Путин сказал, что это "ерунда" (отказ), потом спросил: "Откуда у нас может быть такая информация?" (риторический вопрос), а закончил девальвацией самого вопроса: "Много к нам приезжает американцев, что, их всех теперь арестовывать, что ли, вы в своем уме?"
Ведущий телеканала "Дождь" Михаил Фишман, задававший Медведеву вопрос о Навальном, так оценил ответ премьера в беседе с обозревателем телеканала "Настоящее время" Тимуром Олевским: "Абсолютно стандартный, ожидаемый ответ, я, собственно, другого особо и не ожидал. Вот есть такая общая логика у высшей власти, Навального нельзя называть по имени, мы не разговариваем с ним по существу ни о чем и никак. Она была продолжена, и мне кажется, удивляться нечему".
Можно ли обойти ту ловушку, которую расставляет Путин своему "неудобному" собеседнику, не сообщая ему никакой информации, бросаясь риторическими вопросами, иногда оскорблениями, лишая собеседника возможности для маневра?
Психолог Ольга Маховская особенно не надеется на возможность пробить ту стену, которой огораживают себя Путин, Медведев и другие высшие государственные чиновники.
– Ксения Туркова, описывая речевую тактику Владимира Путина и, судя по ее словам, следующего его примеру Дмитрия Медведева, делит эту тактику на три части: отказ, риторический вопрос, девальвация/оскорбления. Согласны ли вы, что это действительно так? И если да, то в силу каких обстоятельств человек начинает и привыкает говорить в таком ключе?
– За этой формулой – отказ, вопрос и девальвация – стоит продавливание своего статуса. Я бы расшифровала это немного по-другому. Первая часть – отказ – звучит примерно так: "это я тут задаю вопросы". Потому что вопросы и претензии, которые звучат в вопросах Путину, следуют только снизу вверх. Поэтому это всегда такая "неудобная ситуация", когда журналисты задают вопросы, это нарушение "этики иерархии". Вторая часть – вопрос – это: "я готов отвечать на вопрос, если он меня интересует". Вот такая расшифровка. Путин переформулирует вопрос так, чтобы ему было удобно отвечать, снисходит как бы к публике, соглашаясь, что есть некоторая проблема. Ну, а девальвация – это, конечно, на языке психологии обесценивание самого персонажа, о котором идет речь. Не называется его имя, он ставится в ряд других. То есть "в нем нет ничего такого, чтобы я об этом так много думал и говорил". Это язык нашей иерархии. Вышеописанная конструкция – не единственная, есть много других. Но это интуитивно наработанный код поведения: "яйца курицу не учат", "а кто он такой" и так далее. Это язык такой дворовой ватаги, вот оттуда корни растут. Любое иерархическое мужское, закрытое комьюнити строится примерно по такому принципу старшинства. И здесь я думаю, что Медведев вполне себе скопировал Путина, научился у своего начальника. И это очень удобно. Потому что кажется, что он все-таки отвечает на вопрос и вместе с тем он его переформулирует таким образом, что вопрос, в общем-то, становится бессмысленным. Как и сама журналистская акция – спрашивать что-то, уточнять по ходу ответа. Сам журналист тоже унижается.
– Вы говорили о чувстве превосходства. А вот все-таки в такого рода поведении присутствует боязнь, что припрут к стенке, уличат в какой-то лжи? Ведь, наверное, все-таки можно, если брать, скажем, высказывания Владимира Путина о Крыме, демонстрируя их одно за другим, показать, что в один день он говорил одно, а в другой день он говорил прямо противоположное. И таким образом уличить его во лжи.
– Ну конечно! Не то что припрут к стенке, а вообще придется за все отвечать. Но я думаю, что определенная психологическая ломка и, может быть, внутренние терзания, они там уже позади. Здесь каждый, кто подписывается без всякой критики преданно следовать за своим шефом, проходит этот период очищения от совести и от самокритики. Но, как правило, когда люди меняют на публике позицию и говорят путано, невнятно, пытаются забалтывать, это выглядит как беспомощность и неуверенность, как слабость. Отсюда склонность наших политиков еще с советских времен к каким-то емким, бессмысленным и агрессивным фразам и определениям. Вот чтобы отвязались. И это работает – как можно быстрее заткнуть рот и закрыть тему. Думаю, что внутренняя установка: меньше слов – меньше придется отвечать. Конечно же, они люди, и им тоже свойственны какое-то внутреннее смятение, неуверенность и дисбаланс. И не всегда они готовые выходят на публику. И когда журналистам удается их на чем-то поймать, то мы, в общем-то довольно часто, видим, как они говорят нелепо, бессмысленно, используя какую-то вычурную лексику, которую юридически очень трудно даже классифицировать. Но и политически тоже. Мы не получаем ответы на свои вопросы никогда.
– И все-таки, как вы считаете, можно ли что-то этому противопоставить? Может быть, задать такой вопрос, на который можно дать ответ только "да" или "нет"? Есть ли противоядие против такой тактики?
– Мне кажется, что это довольно глубокая установка, и такие люди, как Путин, скорее замолчат, чем начнут развернуто отвечать. Поэтому пресс-конференция и готовится. Я не знаю, как ответить на ваш вопрос, если честно. Да, это мощная стена, и они себя замуровывают в башни из слоновой кости, они уже ничего не слышат и не видят. Вы задаете грамотные вопросы, острые вопросы, но просто они через эти стены не проникают. Для местной публики это все расшифровывают пропагандисты, а для западной всегда найдется кто-то, кто скажет что-то двусмысленное, и за это можно уцепиться. Мы это видим без конца. Поэтому я не связываю никаких своих надежд с этими людьми, в том числе и надежд до них достучаться, – говорит Ольга Маховская.
Политолог Александр Морозов согласен с тем, что Владимир Путин ведет диалог с журналистами "сверху вниз". И что добиться искреннего, обстоятельного ответа на острый вопрос от президента России практически невозможно.
– В своем фейсбуке вы сформулировали целых два вопроса Владимиру Путину, которые задали бы на большой пресс-конференции, если бы там оказались. Процитирую один из них: "Владимир Владимирович, поясните, каким вам видится в обозримом историческом будущем выход России из той ситуации, в которой она оказалась? Какова ваша стратегическая идея, чем должен закончиться конфликт России с Западом? Какие факторы могли бы изменить ситуацию?" Как вы себе представляете ответ на этот вопрос со стороны президента России, которого мы знаем? Будет ли он как-то серьезно обсуждать такого рода ситуацию? Или он ответит, что во всем виноват Запад, как он обычно делает, называя Запад "западными партнерами"?
– После записи в фейсбуке мне писали, что Путин не ответит искренне на так поставленный вопрос. Это действительно так, потому что у Путина, как мы понимаем, имеется какая-то достаточно связная картина мира, начиная с мюнхенской речи и до сегодняшнего дня. И, кстати говоря, Юлия Йоффе только что в "Атлантик" довольно хорошо изложила то, как Путин видит всю историю своих отношений с Западом. На его взгляд, он, конечно, ни в чем не виноват и никаких ошибок не совершал. Нельзя забывать, что Путин сам об этом однажды говорил, отвечая на вопрос об ошибках. Мол, он никаких ошибок за собой не знает, не сомневается и не раскаивается. Поэтому ожидать от него какого-то искреннего разговора довольно сложно. Тем более что, как справедливо пишут, путинская стратегия – она ведь закрытая. То есть она не предполагает доверительного разговора. Она предполагает "игру втемную", при которой говорится одно – делается другое. И в общем, риторика в такой политической стилистике выглядит сугубо как некоторое прикрытие. Многие журналисты в течение последних лет ставят себе цель – задать один острый вопрос Путину. После этого происходит обсуждение этого вопроса, автор вопроса гордится, его одобряют, что вполне справедливо. Но при этом на следующий день уже ничего не остается от этого вопроса и от ответа. Только что очень смело беседовал с Путиным известный журналист Станислав Кучер во время заседания Совета по правам человека. Но дело в том, что, конечно, Путин находит всегда форму несколько надменного ответа, который, скорее, является формой разговора отца с детьми, чем формой равного диалога.
– Можно ли этому что-то противопоставить? Я должен признаться, что тоже очень часто задумывался над тем, какой вопрос можно было бы задать Владимиру Путину, чтобы, может быть, не поставить его в тупик, а добиться конкретного ответа. И мне приходила в голову мысль, что можно задать вопрос, на который можно ответить только "да" или "нет". Например, имеет ли право президент России лгать? Есть примеры, когда, скажем, он говорил о Крыме одно, а потом говорил совершенно другое. То есть в одном из случаев говорил неправду, и это легко доказать. Такой способ мог бы заставить Владимира Путина защищаться?
– Во-первых, он бы отшутился. Во-вторых, как бы он ни ответил, цена этого ответа будет очень невысока. Простой пример. В то время, когда началась гомофобская кампания в России, был задан Путину вопрос, и он ответил, что сексуальная жизнь человека – совершенно приватная сфера. Я пересказываю его ироническое высказывание, но смысл его был однозначным. Но эти его слова никак не повлияли на дальнейший ход событий, поскольку после этого ответа в течение шести лет нарастала с колоссальной силой эта гомофобская кампания в пропаганде. Она охватила Госдуму, структуры образования и так далее, массу говорящих вовлекла в себя. Поэтому спросить его прямо, например, задать тот вопрос, который вы сформулировали, или спросить: "Очевидно же, что за 18 лет вашего правления региональные диспропорции никак не сократились, а разрыв в доходах между верхней и нижней частями общества не сокращается, несмотря на то что необходимость такого сокращения все понимают, разработана масса правительственных планов, вы сами об этом говорили не раз. Почему ничего не произошло в этом смысле?" – он должен отвечать на этот вопрос откровенно, но он этого делать, конечно, не будет. Потому что отвечать откровенно на такой вопрос – это значит поставить себя в положение признания того, что какие-то реформы или его политические решения полностью провалились. А отсюда вытекает и ответственность. Можно задать даже более простой вопрос. Два года назад публично и очень шумно, с угрожающими публикациями в прессе Путин заявил, что необходима "деофшоризация" российской экономики. Все это восприняли как жесткий призыв, который будет иметь последствия для российского бизнеса – придется вывести активы из офшоров, разорвать отношения с другими иностранными юрисдикциями и так далее. В реальности ничего этого не произошло, как мы знаем. И тихо Кремль это признал, как бы остановил эту кампанию. И никто это не анализировал и публично не спрашивал, а почему, собственно, она прекратилась, хотя ей придавалось такое стратегическое значение? И это не единственный пример. Я думаю, что Путин в его нынешнем положении уже слишком старый актер политической сцены. Его зрителям, его аудитории, всем нам уже совершенно заведомо ясны его шутки. Тот регистр высказываний, который у него есть, вся его стилистика, все его жанры уже как на ладони. Он ничем здесь не может ни удивить, ни как-то произвести впечатление какой-то новой искренностью. И лучшим подтверждением этого служит то, что этот формат его предвыборных встреч "с народом" принял окончательно форму такой коммуникации, при которой никто не решается с ним вступать в диалог. Все стоят с озабоченными или восторженными лицами, выслушивают заранее подготовленные вопросы и его заранее подготовленные и неинтересные ответы, и в этом заключена, собственно, форма его общения "с народом", независимо даже от избирательной кампании.
– Тогда не стоит, наверное, и искать острый вопрос, на который Путин вынужден был бы отвечать искренне или по существу по крайней мере?
– Поиск такого вопроса – это в некотором роде литературная шутка, игра. С точки зрения реальной политики мы все понимаем, что никаких ответов здесь от Путина не добьешься ни о чем. Не знаю, получает ли от него ясные ответы даже его ближайшее окружение. На том этаже власти, на который он забрался в результате своего долголетнего правления, и в той форме одиночества, в которой он находится теперь, понятно, что сложно его спрашивать о чем-то всерьез, даже о будущем близкого окружения. Ты услышишь в ответ только такую шутку как бы, направленную на то, что: знаешь, дорогой друг, я-то все понимаю, а ты многого не знаешь... Путин уверенно изображает, как и любой такой стареющий автократ, что у него в руках находится вся информация, максимально полная, а все остальные владеют лишь только каким-то ее фрагментом. И на этом основании он имеет возможность возвышаться над любым спрашивающим, давая ему понять, что он знает всю картину, поэтому не будет говорить откровенно или вступать в откровенный диалог.
– Довольно часто риторику Путина, стилистику его разговора, даже его поведение связывают с дворовой риторикой, дворовым поведением, таким "пацанским". Если бы нашелся кто-то, кто перешел бы на эту стилистику в общении с Владимиром Путиным, к чему бы это привело?
– У Путина есть три стилистических регистра. Один – пацанский, мы его знаем с первого дня его правления. На многочисленных видеороликах из его штаба после победы видно, как он по-пацански шутит. Дальше, конечно, через многочисленные шутки из Ильфа и Петрова, через "мы вам пошлем от мертвого осла уши", "замучаетесь пыль глотать" и так далее он эту стилистику свою закрепил. У него есть вторая стилистика – сугубо бюрократическая. В этом стиле он читает послания Федеральному собранию, и скоро будет его читать опять. Это сугубо казенная, серьезная, напыщенная речь, в которой акценты расставляются в качестве такой инструктивности младшему командному составу. И третья его стилистика – это та, в которой он изображает себя на международных форумах и с иностранными журналистами или, скажем, с таким человеком, как Оливер Стоун в кино. Изображает просвещенного и вполне культурного, образованного человека. В этом смысле я думаю, что если бы кто-то с ним заговорил на таком пацанском языке... Это очень трудно себе представить, кстати говоря. Потому что европейская политическая культура такой стиль если не исключает совсем, то абсолютно его не приветствует. Отчасти итальянский премьер Берлускони был таким человеком, и они легко находили, кстати, общий язык. Я вижу некоторые элементы такой стилистики у президента Чехии Земана, кстати говоря, и по всей видимости, здесь тоже возникает какой-то общий язык. Я не думаю, что какой-то язык жесткой, полукриминальной угрозы воздействовал бы на Путина, – заключает Александр Морозов.
