Ленинградский мартиролог: репрессированный спорт

Праздник спорта, недавно прошедший в России, привлек повышенное внимание не только к футболу, но и к спорту в целом, к его истории, к месту в культурной и политической жизни страны.

Спорт всегда был важен для имиджа Советского Союза, и казалось бы, спортсмены, любимцы общества, должны были избежать гонений и репрессий времен Большого террора. На самом деле этого не произошло. О репрессированном спорте мы говорим со спортивным журналистом, членом Международной федерации истории и статистики футбола, исследователем футбола Юрием Лукосяком и руководителем центра "Возвращенные имена" Анатолием Разумовым.

– Юрий Павлович, как же так, вроде спортсмены всегда были любимцами советской власти – а вы в своих книгах пишете про репрессированный спорт?

– Я и сформулировал этого понятие, до меня его не существовало. Так вышло, что в 90-х годах я зачастил в Финляндию. Я стал интересоваться судьбами русских эмигрантов первой волны, думавших пересидеть большевистский мятеж на Карельском перешейке. Меня взволновала судьба знаменитого русского футболиста Петра Соколова, участника Олимпийских игр 1912 года. Он был ярый монархист, сопротивлялся советской власти, сделал очень много для объединения эмигрантской молодежи, создавал футбольные команды. Семья жила в Териоках, жить было очень тяжело, и эти ребята стали принимать заказы – переводить через границу знатных персон, жену генерала Клюева даже перенесли через границу на носилках. Потом, когда я занимался семьей Бутусовых, я встретил Виктора Миловидова, зятя Василия Павловича, и он показал мне кое-какие документы, рассказал кое-какие истории. А в перестройку я пошел в открывшиеся архивы ФСБ. Мне повезло, там никто до меня не занимался спортом, хотя работать было очень тяжело – каталога-то не было, как в других архивах, все приходилось искать вручную, наугад. Составлял списки фамилий по 200 и приходил искать.

– А как вы составляли эти списки, откуда их брали?

– Из материалов, оставленных нашим величайшим спортивным деятелем Георгием Дюперроном, основателем русского футбола. После него остался огромный архив петербургского, российского спорта. Все спортсмены того времени были универсалы, например, футболисты зимой переключались на хоккей.

– А когда заработал маховик террора, как он коснулся спортсменов?

– Первые звоночки прозвучали в марте 1924 года, когда было принято решение о ликвидации буржуазных клубов, собраний и союзов – все, старому спорту пришел каюк. Не стало и Всеобуча, который курировал спорт. А в 1927 году состоялся первый спортивный процесс – судили сокольскую гимнастику, тогда очень популярную в мире. Например, устраивались парады, как на слете Всеобуча в 1919 году, когда на огромном футбольном поле все синхронно выполняют упражнения. Арестовали 30 человек, среди которых были очень известные люди, такие как Дюперрон или Алоис Вейвода – чех, титулованный спортсмен, живший в Петербурге с 1904 года. Он был архитектором стадиона имени Ленина, который начали стоить в 1924 году. На него просто написали кляузу сторонники шведской гимнастики – и все, инструкторов сокольской гимнастики стали рассматривать как агентов чехословацкой разведки. Слава богу, их не расстреливали, но стали высылать, отовсюду выгнали. Я проследил многие судьбы – например, судьбу гимнаста из дореволюционных призеров чемпионата России по гимнастике Николая Крундышева: он служил в военно-морском флоте инструктором по физической подготовке – все, отовсюду выгнали.

– Анатолий Яковлевич, как вы считаете, вот этот термин – "репрессированный спорт" – он правильный?

– Да. Во время второй оттепели (она же перестройка) ученые сами стали составлять сборники репрессированных ученых, они их назвали "Репрессированная наука", и это точное определение. А уж при тотальном характере террора в СССР можно создавать любые книги памяти по любому направлению: репрессированные дворники, репрессированный спорт, репрессированные директора, репрессированные военные, да сейчас и выходят такие книги.

В этом году 80 лет сталинскому террору и 100 лет красному террору, и я веду на своем сайте вахту памяти – рассказываю, сколько человек в какой день расстреляли в Ленинграде 80 лет назад. 1 июля я выставил расстрелы за июль 1938 года и вижу – 9 июля расстрелян как немецкий шпион Ренэ Зиккель: до революции он был одним из лучших футболистов Петрограда. Его жену Марию Иполлитовну с маленьким сыном выслали в Казахстан, в 1942-м расстреляли и ее, сынишка попал в детдом, оттуда его забрали тетки и воспитали. Он не знал, что родители расстреляны, – всем же врали, но в 1948-м понял, что дело плохо, он сын двух врагов народа, и попросил тетю его усыновить, взял ее фамилию, другое отчество. И однажды он пришел ко мне, принес уникальные значки дореволюционных футбольных команд, показал фотографии родителей – красивые люди. Только выйдя на пенсию, он узнал, что они были расстреляны.

Имя Зиккеля вошло в десятый том "Ленинградского мартиролога". Перед арестом его, как водится, уволили с работы, он был вынужден подрабатывать грузчиком – сильный, здоровый человек, расстрелянный по одному из списков так называемых диверсантов, шпионов, вредителей и террористов. А потом уже Юрий Лукосяк передал мне фотографию команды, где Зиккель играл с легендой ленинградского спорта – братьями Бутусовыми.

А в 12-м томе у меня семья Набутовых, высланная в Оренбург. Виктор Набутов, уже тогда известный спортсмен, был выслан вместе с отцом. Отца в Оренбурге расстреляли, а Виктора удалось освободить от ссылки, и он стал знаменитым спортсменом и комментатором. Об этой семье мне рассказывал Кирилл Викторович Набутов, приносил фотографии, и когда мы представляли в библиотеке подготовленный с "Мемориалом" трехмиллионный свод жертв репрессий, Кирилл Набутов рассказывал о своей семье.

– Юрий Павлович, мы знаем, да и по вашим словам выходит, что в конце 20-х годов расстреливали еще мало – но дальше все пошло по нарастающей?

– В конце 20-х – начале 30-х было дело Промпартии, и в Москве один из братьев Старостиных написал: да, дружу с Фипоном (это был председатель ленинградской коллегии судей по футболу). И Фипон просидел в тюрьме больше года, правда, потом его выпустили: он никого не сдал и ни в чем не признался – таких было очень мало. В деле Промпартии был замешан и Василий Павлович Бутусов, лучший футболист, грозный бомбардир из ленинградского "Унитаса". И только когда его младший брат, знаменитый Михаил Бутусов перешел в ленинградское "Динамо", вотчину НКВД, того сразу же выпустили из тюрьмы. Василий Павлович был удивительный человек, сохранились его письма жене из тюрьмы. Он очень пострадал, участвовал в двух войнах, и оба раза попал в плен к немцам: и в Первую, и во Вторую мировую. И когда он вернулся, конечно, жди беды, новых лагерей, но брат опять его спас.

Михаил Павлович был замечательный человек. Когда все братья собирались за столом, он говорил, слегка выпив: "Скажите спасибо этим ногам!" Это была его коронная фраза. Брата он спасал, а сам висел на крючке, боялся писать в анкетах, что его старший брат Кирилл живет в Финляндии.

Когда стали проводиться первые международные матчи, тут и 1937 год подоспел. К нам приехали баски, откуда-то нашлись деньги и для банкета в гостинице "Астория", и для премий. Баски отправились в турне по Европе – собирать деньги своим родным, воевавшим в Испании. Но на банкет они не пришли, зато банкетом и гонораром, выданным судьям, заинтересовались органы. Это шло параллельно с арестами и расстрелами председателей городского спорткомитета. Там был и знаменитый Позерн, областной прокурор, входивший в состав первых "троек". На допросах он писал: "Что же вы со мной делаете, я еще в начале века провозил ленинскую "Искру" в двойном дне чемодана, я заслуженный партиец" – ничего, расстреляли за милую душу.

– Анатолий Яковлевич, историю братьев Старостиных вы, конечно, тоже знаете?

– Я смотрел дело их первого ареста по просьбе руководительницы моей археологической экспедиции Марианны Гвоздовер. Она мне рассказал историю своего брата Елизара, чемпиона Советского Союза по бегу на 1500 метров. Ему было 24 года, он бегал с братьями Знаменскими и одновременно учился в аспирантуре в техническом вузе, был очень способный во многих отношениях. Я сказал ей, где находится дело, она говорит: я сама не могу, я помню этот арест, помню, как забирали всю одежду, пропали все вещи, и брат пропал. Это был 1938 год. А потом она пошла добровольцем на фронт, всю войну была медсестрой. И она попросила меня посмотреть для нее это дело.

Дело было сумасшедшее – следователи придумали, что спортсмены, собиравшиеся на даче у братьев Старостиных, решили во время первомайского парада стрелять по вождям партии на трибуне из машины, которая должна выехать на Красную площадь. Арестовали множество спортсменов. За Старостиных тогда кто-то сильно заступился, и, хоть они вроде были "главарями", их выпустили, зато потом, во время войны уже получили лагеря. А многие спортсмены были расстреляны, в их числе Елизар Гвоздовер.

Потом по этому делу было расследование, и оно показало, что все это придумали секретные осведомители НКВД, из-за которых погибло много спортсменов. Следователям нужны были групповые дела – вот они их и придумывали, сами провоцировали. Точно такое же дело – Льва Гумилева, дело молодежной организации, якобы хотевшей в 1938 году убить Жданова: тогда были арестованы десятки студентов из разных вузов, даже не знавшие друг друга. Сексоты НКВД провоцировали на разговоры – кого в пивной, кого в студенческой среде, и слепили большое дело, которое рассыпалось только потому, что осенью 1938 года закончилась карательная кампания. Но по отдельности многие получили лагеря, и Гумилева должны были расстрелять как главаря, но все зависело от политической погоды: сегодня у нас план и тренд на арест таких-то, завтра – эдаких, и каждый следователь старается. Причем все было построено на сугубо материальной основе: спецпремии, спецнаграждения осведомителей, подарки, звездочки. Эти люди были стахановцами в своей отрасли, они получали рублей по 50 за расколовшегося "шпиона" – для того времени это очень серьезные деньги. Например, 225-й конвойный полк конвоировал заключенных, и конвоиры, которые возили соловецких расстрелянных, в день юбилея ВЧК-ОГПУ-НКВД 20 декабря 1937 года были награждены: выбрали двоих из полка, и один получил 50 рублей, а второй 100.

– Если вернуться к тем расстрелянным спортсменам, о которых вы говорили, – они же были из разных видов спорта, не только из футбола?

– Да, Гвоздовер был бегун, и бегал бы еще долго, и ставил бы рекорды. Если бы тогда СССР принимал участие в международных соревнованиях, их имена гремели бы, и может быть, отношение к спортсменам сложилось бы несколько другое, но этого не было.

– Юрий Павлович, какие еще спортсмены пострадали в это время?

– Боксеры. Был, например, репрессирован племянник знаменитой певицы Плевицкой. Были репрессированы и стрелки.

– Вы видели дела, протоколы допросов, запомнились особо жестокие следователи?

– Да, например, Соня Золотая Ножка. Даже фамилию называть не хочу, это была такая редкая мерзость, старший сержант НКВД. Все дела, которые она вела, забрызганы кровью.

– И никого не останавливало, что перед ними спортсмены?

– Как ни странно, это вообще почти никогда не фигурировало в делах, особенно если человек играл еще до революции – об этом уже никто не помнил. Но случай с Бутусовыми показывает, что органы все равно отслеживали, кто нужен команде "Динамо" – играя там, можно было как-то сберечь себя: ее же курировали высокие чины из НКВД.

Потрясающая судьба у конструктора вооружений на заводе "Большевик" Евгения Иконникова: в конце жизни он был представлен к Сталинской премии, даже будучи репрессированным, – и получил ее посмертно. Он был известный спортсмен, футболист, один из руководителей Студенческой спортивной лиги, Всероссийской футбольной лиги. И когда его арестовали, специально под него в "Крестах" организовали конструкторское бюро. И каждый день он ездил на завод на трамвае в сопровождении охранника. Спорт у нас был очень достойный, в нем было очень много интеллекта, достойных, образованных людей. Но в то время у нас сознательно уничтожался цвет нации.

– Вы изучали эти судьбы – можно ли сказать, в каком виде спорта люди пострадали больше?

– Нет, нельзя, тем более что они были универсальны. Тот же Панин-Коломенкин, первый русский олимпийский чемпион 1908 года в Лондоне, был и велосипедист, и стрелок, и легкоатлет. Последняя жена Дюперрона Маргарита Чарская была арестована в 1938 году, и там вообще установлен рекорд – ее допрашивали всего неделю, написали, что она БОЗ – без определенных занятий, взяли и расстреляли несчастную женщину.

Все было поставлено на поток, просто гнали количество. А после убийства Кирова многим дали 48 часов на отъезд. И вот, выгоняют футболиста, а у него жена после операции, ей надо лежать, он пишет: разрешите ей побыть недельку дома, – нет, все, убирайтесь! Жестокость процветала. Ну как это – держать человека в камере, где столько людей набито впритирку, что нельзя лечь, как это – не давать спать, а потом привязывать мужика к стулу, чтобы эта Соня Золотая Ножка лупила его в пах своей туфелькой с острым носом?!

Я знаю, что еще очень пострадали легкоатлеты, была такая Елена Березина, по мужу Ротмистрова, а Ротмистров был великолепный легкоатлет. В то время в Европе царил турок Семих, он бегал 100 метров чуть ли не 10,1 или 10,2, по тем временам это фантастический результат, а Ротмистров его обыгрывал. Расстреляли. Елена Ильинична, молодая девочка, дочь знаменитого дореволюционного спортсмена Березина, всю жизнь моталась по лагерям. Я всегда выходил из этих архивов с ощущением, что жизнь на миг закончилась. Не хотел бы я жить в то время. Зачем надо было уничтожать генофонд? Сейчас мы все это расхлебываем. Мы слишком много растеряли, и собирать будет очень трудно.

– Анатолий Яковлевич, вы знаете еще кого-то из тех трагических героев, о которых говорит Юрий Павлович?

– Из героев ленинградского спорта у меня перед глазами, конечно, Дмитрий Вяльцев, племянник певицы Анастасии Вяльцевой, чемпион по боксу. Его арестовали в 1941 году – тогда осведомители слушали разговоры и интерпретировали их как панические и так далее. Иногда и заключенных, и следователей отправляли далеко в тыл, и он тоже попал в большой этап. Это знаменитая история – расстрел баржи на Ладоге немецкими самолетами: заключенные попытались выбраться, и их постреляли и захоронили на берегу Ладоги. И его, видимо, вместе с ними – до Томска со своим делом он так и не доехал. Его дочь пришла ко мне, рассказала о нем – это том мартиролога, который еще не выпущен. Я поместил его историю на нашем сайте – как и историю Даниила Хармса, – я считаю, что они такие же герои блокады, как и репрессий.

– Значит, не было неприкасаемых областей, и даже спорт не спасал от репрессий, хотя вроде бы работал на идеологию страны?

– Моя коллега Лидия Головкова, художник и альпинист, когда создавала восьмитомную книгу памяти Бутовского полигона, сделала специальный очерк "Репрессированные альпинисты". У альпинистского движения были серьезные покровители, если не ошибаюсь, Бухарин и Крыленко ходили в горы – вот вам и причина для репрессий. И так могло быть в любой области.