Шахунья. Занесенный снегом райцентр на границе Нижегородской и Кировской областей. На главной площади советские здания администрации, почты, чуть поодаль железнодорожный вокзал, за железной дорогой – частный сектор. Здесь, следуя странице в "Одноклассниках" и телефонному справочнику, мы – я и оператор Андрей Костянов – и пытаемся найти мать 26-летнего Алексея Шихова, возможно, погибшего при обстреле колонны проасадовских войск в сирийском городе Дейр-эз-Зор 7 февраля. Мы хотим записать интервью с матерью Алексея, расспросить ее о том, зачем и как он поехал в Сирию, есть ли информация о том, когда ей отдадут тело сына, обещали ли компенсацию, хотя он, очевидно, воевал в составе частной военной компании.
Он все втихаря делал. Раз пропал, потом оказалось – в Донбассе
Добротный деревянный дом, трактор за воротами, внедорожник у ворот, табличка со злой собакой. Нам повезло: людей с нужной фамилией в Шахунье много, но мы с первого раза приехали по верному адресу. Оказывается, впрочем, что здесь живет не мать Алексея, а его тетя по отцу – Галина. Сама она на работе, ее муж рассказывает, что последние новости они узнали от сына, который работает в Москве на госслужбе, тот в свою очередь прочитал в интернете. Никакой похоронки они не получали, никто им не звонил, сам Алексей давно не выходил на связь, впрочем, они и не общались: тетя Галина – сестра отца Алексея, но его родители развелись 20 лет назад, парень жил с мамой в Нижнем Новгороде, отец – в 20 км от Шахуньи. Живущий в Москве сын Галины пытался пробить информацию о двоюродном брате, используя доступные ему связи, но ничего узнать так и не смог. "Он все втихаря делал. Раз пропал, потом оказалось – в Донбассе. Потом снова пропал, а теперь вот пишут, что в Сирии", – рассказывает муж Галины.
Имя Алексея Шихова появилось в списках Conflict Intelligence Team (CIT) со ссылкой на пост в сети "ВКонтакте" расположенного в Петербурге Музея воинской доблести Донбасса. Группа этого музея, опубликовавшая соболезнования по поводу смерти "Кадета" – такой позывной был у Шихова, – уже закрыта для широкой публики, но СМИ успели перепечатать скриншот с постом о его гибели. До сих пор это единственная информация о его судьбе.
Тетю Галину мы находим в одной из контор в шахуньинской промзоне: старая советская мебель, скрипящие деревянные полы, агитационные листовки Павла Грудинина и портрет Иосифа Сталина на столе. Она неразговорчива, просит лишний раз не беспокоить родителей, тем более что все считают Алексея живым. "Пишут ерунду какую-то. Фотография вообще с Донбасса. Я сегодня открыла Яндекс, там пишут, что раненых уже привезли в Россию. Мы не считаем, что он погиб. Вы же не будете писать вот как все пишут в интернете – выражать соболезнования?" – спрашивает. Нет, соболезнования пока не будем, может, и правда, живой.
Экстрасенсы сказали: жив
Отца Алексея, Василия Шихова, мы ждем у конторы колхоза "Новый путь" в деревне Красногор. Он работает здесь ветеринаром, но на месте его не оказалось. "Он в лесу", – сказали сотрудницы колхоза. Деревня находится на холме, вокруг – залитые солнцем белые поля, солнце слепит, сверкает на проводах, на крышах домов, на утяжеленных снегом лапах елок, на барельефе Ленина, что смотрит на деревню со стены колхозной конторы.
Парнишка был правильный, всегда рвался в бой
Он приезжает – крупный мужчина с заскорузлыми рабочими руками и приятной улыбкой, щурясь, рассказывает, что с сыном они общались мало, но он гостил у него осенью, показывал фотографии с Донбасса, рассказывал, что ездил туда добровольцем. Про войну не говорил, все больше про музей, впрочем, сослуживцы Шихова рассказали РБК, что хоть начинал он и правда в музее Новороссии, но потом (по словам отца, в 2016 году) отправился в Луганскую область, записавшись добровольцем в бригаду "Призрак": "Парнишка был правильный, ничего плохого сказать о нем не могу! Чувство братства у него было, это точно, всегда рвался в бой", – цитирует РБК сослуживца Шихова по "Призраку" Алексея Кузичева.
Ничего не говорил Алексей отцу и про Сирию, сказал, что едет в командировку в Петербург. Василий тоже не верит интернету: по его словам, его московские знакомые (наверное, племянник) в первый же день обратились аж к девяти экстрасенсам, и все они в один голос сказали: Алексей ранен, но жив и будет жить. "Теперь его там волонтеры ищут по госпиталям в Москве и Питере", – говорит Василий.
По его словам, военная служба всегда была мечтой сына, он прыгал с парашютом на аэродроме под Нижним ("то ли 13, то ли 14 прыжков"), после 9-го класса пошел в кадетское училище, срочную службу прошел в Хабаровском крае. Вообще хотел стать десантником, но в кадетском училище как-то "игрался с взрыв-пакетом", и ему оторвало фаланги трех пальцев на левой руке – военная карьера после этого была заказана. Московские знакомые попробовали было "порекомендовать" его в нижегородское управление ФСБ, дело уже было на мази, но снова подвели пальцы. После службы Алексей закончил Сормовский механический техникум и перебивался случайным заработком: то в рекламе работал, то в строительстве, то продавал сантехнику, но был со сложным характером и часто не мог найти общего языка с руководством и коллегами. Про Донбасс же рассказывал взахлеб – для него это было что-то настоящее.
Амбиции с Донбасса
Продолжая поиски матери, мы возвращаемся в Нижний и находим панельную девятиэтажку, где Алексей жил со своей мамой Натальей и бабушкой Валентиной Васильевной. Дверь открывает бабушка, мамы нет дома. Никто, впрочем, не может ответить на наши вопросы, оказывается, что эта часть семьи… не в курсе последних новостей, хотя бой в Дейр-эз-Зоре был уже неделю назад: в интернете они не сидят и с родственниками со стороны отца не общаются. Мы решаем не вмешиваться и ничего бабушке не сообщать.
Пусть хоть дерутся, но шепотом, все шепотом, чтобы люди не слышали
Валентина Васильевна с дочерью и внуком не разговаривает и 20 минут ругает их на чем свет стоит: внук непутевый, ленивый, работу найти не мог, "до 26 лет жил на мамином холодильнике", напривез из Украины каких-то флагов ("С Украины у него много амбиций осталось, какие-то письма, благодарности"), украл куртку в торговом центре: завели уголовное дело (или доследственную проверку?), но до суда не дошло. "Почему мне не сказал? Знал же, что у меня есть деньги, попросил бы, мы бы посидели, поговорили, я бы его обула-одела", – говорит Валентина Васильевна, и в ее обиженном, строгом тоне появляются нотки нежности. Дома внук не появлялся последние три месяца, и ему уже стали приходить письма из банка о просроченном кредите: еще одно доказательство для бабушки его безалаберности. Одного боится Валентина Васильевна: как бы куда не влип из-за денег. "Это же не с наркотиками связано? Не с оружием? Он за деньги что угодно может сделать. Вот этого я боюсь, этого боюсь", – переживает искренне. Валентина Васильевна тоже говорит, что Алексей мог быть резким и даже грубым, мало с кем находил общий язык, ругался порой громко по телефону: выяснял отношения то со своей девушкой, то с друзьями, из-за характера бросал и работу. "Я им сказала: громче меня в этом доме разговаривать никто не будет. И это было абсолютно серьезно. Пусть хоть дерутся, но шепотом, все шепотом, чтобы люди не слышали".
Стоя за приоткрытой дверью, Валентина Васильевна как может отговаривает от встречи с дочерью: "С ней нельзя говорить на серьезные темы, она ничего вам не скажет, у нее одни амбиции". С ее слов выходит, что мать похожа на сына: тоже меняет работы из-за характера, сейчас работает на почте напротив дома. Завтра она во вторую смену, но, даже если мы ее найдем, ни о каком интервью дома не может быть и речи: "Я не хочу, чтобы в мою квартиру заходил кто-то, кто связан с их делами. Нет-нет-нет!"
Пока мы разговариваем, приходит сын Валентины Васильевны Михаил – он живет отдельно и иногда заезжает проведать мать. Мы выходим с ним на лестничную клетку и, удостоверившись, что дверь закрыта и Валентина Васильевна не может нас слышать, рассказываем, зачем приехали. Михаил тоже не в курсе произошедшего, да и с племянником почти не общался.
На следующий день мы почти у цели – идем на почту, где работает мать Алексея, решив, что не будем ей говорить о цели нашего визита, если она до сих пор не в курсе. Женщина в окошке №1, на бейджике значится имя Наталья, но другая фамилия, говорит, что никакая Наталья Шихова тут не работает. В других окошках такую фамилию тоже не слышали. В отделе выдачи пенсий, в отделе доставки – тоже нет. Озадаченные, мы выходим на улицу, я звоню Михаилу, чтобы выяснить, не ошиблись ли отделением, он говорит, что она, возможно, сменила фамилию, но новой фамилии сестры он не знает. Михаил рассказал ей о нашем визите и порекомендовал сходить в полицию написать заявление о пропаже человека. Пока я говорю с ним, на крыльцо выходит Наталья из первого окна. Плотно сжатые губы, жесткий взгляд, туго застегнутая блузка униформы: "Это я, – говорит. – Кто вы? Что вам нужно?" Сцена похожа на игровое кино, хотя никто не играет. Наталья не хочет с нами говорить, настроена недружелюбно, даже снимает нас на мобильный телефон, спряталась за ним, как за щитом. "Ничего не известно, ничего не подтверждено, мы надеемся, что он жив, – чеканит. – Приезжайте, когда будут положительные новости… Или отрицательные".
Мы уезжаем, так и не взяв интервью у матери Алексея Шихова. Впрочем, сама того не желая, она ответила на наши вопросы: жизнь и смерть ее сына никого не волнует, кроме заезжих журналистов, принесших плохие неподтвержденные вести из интернета. Государство, при поддержке которого он уехал на далекую войну, отстранилось. Остались лишь экстрасенсы.
