"Утром в пятницу как громом всех ударило вестью о мобилизации всего запаса сил… Предвидится война с коварной Австрией. Черт бы ее побрал, эту лоскутную империю. В разгаре самого сенокоса утром увели с пожней всех солдат: Серова, Крутова, Макарова. С ними ушли и жены, и матери".
Это запись, сделанная в дневнике 18 июля 1914 года (здесь и далее даты, касающиеся России, до 1918 года приводятся по юлианскому календарю) крестьянином Вологодской губернии Александром Замараевым. Он был человеком одновременно и обычным, и необычным: грамотный, что в среде тогдашнего русского крестьянства не было массовым явлением, следящий за новостями, вплоть до газетных клише ("лоскутная империя"), склонный к самостоятельным суждениям, но в то же время разделяющий многие предрассудки своего времени и среды.
Дневник Замараева – одно из ценных прямых свидетельств того, как обычные люди реагировали на крупные исторические события. Начавшаяся летом 1914 года война, позднее вошедшая в историю как Первая мировая, перевернула жизнь миллионов людей, подобных Александру Замараеву и его близким. Летом 1914-го мало кто подозревал, что боевые действия затянутся на годы. И уж совсем немногие, если вообще кто-нибудь, догадывались о том, что эта война погубит около 20 миллионов человек, уничтожит несколько империй, в том числе Российскую, и приведет к появлению доброго десятка новых государств и политических режимов, в том числе большевистской диктатуры.
Любая затяжная война – это не только победы и поражения, гибель и страдания, но и просто колоссальный стресс. Патриотический подъем, если он случается в начале войны, обычно довольно быстро испаряется. На передний план выходят примерно такие настроения, как у анонимного крестьянина Уфимской губернии, привлеченного к ответственности за то, что в феврале 1916 года публично произнес: "К… (брань) войну вашу и царя вашего". Или у 27-летнего георгиевского кавалера Василия Кузнецова из Вологодской губернии, сказавшего в ноябре 1916-го: "А мне что царь: я не царю служу, а за веру и родину. А царь у нас кровосос и только истребляет народ".
Под влиянием военного стресса в обществе возникают психологические процессы, которые приобретают форму слухов, образов, эмоций. Эти три слова вошли в название вышедшей в 2020 году фундаментальной монографии российского историка Владислава Аксенова "Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции 1914–1918", откуда взяты вышеприведенные цитаты. Как война, становящаяся затяжной, влияет на настроения общества? Какие политические перемены могут стать результатом смены этих настроений? Летом 2022 года, когда война в Украине длится уже пятый месяц, эти вопросы остро актуальны. Их Радио Свобода обсудило с Владиславом Аксеновым.
Война будет. Но когда?
– Начало Первой мировой войны было шоком для населения Российской империи или по крайней мере большой неожиданностью? Можно проводить какие-то параллели с тем, что случилось в феврале нынешнего года?
– Проблема военной тревоги неоднократно возникает применительно к разным периодам, в том числе и в российской истории. Мы можем вспомнить, что осенью 2021 года об этом также много говорилось. Но здесь я бы, наверное, начал с разведения понятий. Когда в Российской империи была объявлена частичная мобилизация, она, конечно, усилила ощущение надвигающейся войны, с одной стороны. С другой стороны, можно вспомнить дневник московского обывателя Окунева, который уже, правда, постфактум, после начала войны, в конце июля 1914 года записал в дневнике, что практически все 45 лет его жизни были постоянным ожиданием войны. Он писал, что не было года, когда бы в обществе не проявлялся бы этот страх. Поэтому нам нужно развести понятие собственно военной тревоги от предчувствий надвигающейся какой-то глобальной катастрофы.
Эти предчувствия были особенно развиты в среде творческой, художественной интеллигенции. Еще в конце XIX века в Европе начинается гонка вооружений, разрабатываются невиданные ранее по мощности пушки, строятся новые типы кораблей, дредноуты, подводные лодки, дирижабли, в ХХ веке появляются уже аэропланы. В условиях этой гонки вооружений растет некая невротизация, на фоне которой люди говорят о приближающемся глобальном конфликте. В 1899 году проходит первая международная мирная конференция в Гааге, на которой пытаются предупредить этот ожидающийся глобальный конфликт. Но при этом в разных странах растет и скепсис по поводу данных инициатив.
Cама логика развития вооружений и международной системы делает неизбежным конфликт
Поэтому с конца XIX века появляются научно-фантастические повести и романы, в которых описывается мировая война будущего. Их довольно много, но, наверное, один из самых известных – роман французского фантаста Пьера Жиффара "Адская война". Он его начал писать с 1908 года. Причем интересно, что в этом романе война вспыхивает на ужине после Гаагской конференции 1907 года, когда участники договорились обо всем, все замечательно, вдруг случается спор немецкого и английского дипломатов, кому первому подавать щербет. И этот незначительный спор выливается в адскую войну. Мы видим, что французский писатель иронизирует над этими мирными конференциями, понимает их тщетность, показывает, что сама логика развития вооружений и международной системы делает неизбежным конфликт. Причем Жиффар, что интересно, смог в общих чертах предугадать расстановку сил, потому что в его романе изначально войну начали Англия, Франция и Япония против Германии, там он только ошибся с позицией США.
– Не Швейк, прямо скажем, если вспомнить знаменитый прогноз Швейка за пивом в трактире "У чаши" о ходе Первой мировой.
– Тем не менее, Жиффар был не единственным писателем, который эту тему поднимал, неизбежность этого конфликта предчувствовали и художники. Например, можно вспомнить картину Филонова "Пир королей" 1913 года, где за столом сидят то ли мумии, то ли скелеты правителей мира. Если говорить о российской художественной среде, то постфактум главной картиной предчувствия мировой войны считалось произведение Николая Рериха "Град обреченный", она была написана в первой половине 1914 года. Но здесь нельзя не отметить определенный парадокс: несмотря на предсказания некоей абстрактной глобальной войны будущего, большинство обывателей считало, что эта война разразится не при их жизни, когда-нибудь потом.
– Это как ожидание конца света: ну вот он будет когда-то, не факт, что при нашей жизни.
– Отчасти да. Вообще эсхатологические настроения действительно усиливаются в начале ХХ века. Но в предчувствии конца света мы видим некие религиозно-мифологические основания, а здесь, я бы сказал, основания вытекали из научно-технического прогресса. Я же не случайно начал разговор о гонке вооружений. Люди видят перед собой новые машины для человекоубийства, которых не было в прошлом, и понимают, что рано или поздно эти машины должны быть запущены. Но при этом люди верят, что вооруженные столкновения останутся на каком-то локальном уровне. Такими локальными войнами были накануне Первой мировой русско-японская война 1904–05 годов или балканские войны 1912–13 годов. Хотя мы сегодня все эти вооруженные конфликты можем связать в единую цепочку, показать, что они подвели Европу и мир к Первой мировой войне.
– Ведь сто лет на тот момент не было войны общеевропейского характера, со времен наполеоновских войн. При всей кровавости некоторых из них, они все были более-менее локальными, войны XIX века.
– Конечно же. Неслучайно, что современники называли Первую мировую Великой войной, войной машин и так далее. Она по своему масштабу и по количеству вовлеченных государств была совершенно уникальной. Это что касается предчувствий, а если возвращаться к вашему изначальному вопросу о военной тревоге, то в российской прессе о войне, о неизбежной мобилизации и, как следствие, неизбежной войне стали писать с 13 июля. А после того как 15 июля Австрия объявила войну Сербии, очень многие перестали сомневаться в том, что в этот конфликт будет вовлечена и Россия. 17 июля на улицах некоторых городов России уже появились листки символически кроваво-красного цвета, объявлявшие о начале частичной мобилизации. Частичная мобилизация затем была заменена на всеобщую. Эти кроваво-красные листки были, соответственно, заменены на белые извещения. Тем не менее, это, конечно, как-то изменило сознание, психологию современников, они поняли, что война неизбежна.
Очень разный патриотизм
– Итак, война началась. Как реагирует общество? В России, стране очень пестрой, реакции городского населения, сельского, разных социальных слоев как-то отличались, по документам об этом можно судить?
– Да, конечно. В историографии существует миф о всеобщем патриотическом единении в России. Если почитать официальную прессу, действительно, складывается подобное впечатление. Но любой источник требует критического прочтения, тем более если речь идет о подцензурной прессе, да еще прессе страны, которая вовлечена в военный конфликт. Конечно, ни о каком едином всеобщем патриотическом подъеме говорить нельзя. Разные социальные и политические группы по-разному реагировали на войну. У них были свои патриотизмы. Вообще нужно исходить из того, что патриотизм – это не идеология, а прежде всего чувство, эмоция. Условно мы можем выделить несколько типов патриотизма, которые обнаруживаются в российском обществе в этот период. Во-первых, это некий традиционный патриотизм, он основан на патернализме, то есть на отождествлении главы государства с главой большой патриархальной семьи. В этом случае патриотизм – это верноподданничество, признание в любви к правящей власти.
Традиционный патриотизм – это верноподданничество, признание в любви к правящей власти
– То есть царь сказал "идем воевать с супостатом", мы обязаны это делать, потому что он сказал, он наш отец, мы его дети?
– Да, именно что отец, pater, глава государства – это глава семьи. Другой тип – гражданский патриотизм, он проявляется в некой активной гражданской позиции, в том числе предполагающей критику власти. Этот патриотизм проявляется уже не в верноподданичестве, а наоборот, в расширении гражданского общества. Как правило, он связан с активизацией деятельности гражданских структур, общественных организаций.
– Сбор денег в помощь армии, какие-то такие акции?
– Да, начиная с низовых акций и заканчивая, если уж мы говорим о конкретном историческом периоде, образованием Земгора – Союза земств и городов. Эти организации постепенно начинают приобретать еще и политический вес. Если мы вспомним ситуацию в российском обществе в августе 1915 года, то в Государственной Думе формируется Прогрессивный блок, который выступает с инициативой создания так называемого "кабинета доверия", в состав которого бы вошли те министры, которые пользуются доверием широких общественных слоев. Ряд действующих министров были с этим согласны. Но Николай II, конечно же, не мог принять такое расширение прав фактического парламента, и в результате в сентябре 1915 года Государственная Дума была досрочно распущена, отправлена на каникулы. Это что касается уровней гражданского патриотизма – начиная от частной благотворительности и заканчивая формированием политических институтов.
– Эти вещи, о которых вы говорите, они же в общем вневременные и, наверное, в любом обществе при любом крупном военном конфликте работают. Если сейчас посмотреть на патерналистский патриотизм, то мне кажется, что в России он доминирует, а в Украине доминирует, наоборот, патриотизм гражданский.
– Я думаю, всё сложнее. По сути мы говорим о неких уровнях сознания человека. Тот же самый патернализм всегда сидит фактически в каждом из нас. Но есть периоды, когда вне наших желаний эти скрытые пласты вырываются наружу. Причиной этого может быть и экономическая ситуация в стране, и психологический какой-то кризис. Конечно, сдерживающим фактором должна быть правовая культура и политическое сознание индивида. Если индивид воспитан именно на гражданском патриотизме, если он привык к тому, что глава государства – это не более чем чиновник, которому временно общество передало нити правления, то он будет соответственно относиться к такому главе государства, критикуя его, требуя от него исполнения условного общественного договора. И наоборот, другой человек склонен в нем этого самого отца народа видеть. Есть такое понятие, оно и в политологии используется, как аномия, то есть ситуация глубокой политической апатии, когда в условиях практически не действующих законов, разрушения институтов, противоречий между законом и практикой, человек полностью отстраняется от политики. В этой ситуации, когда человек зацикливается на решении только своих очень частных, локальных вопросов, связанных с повседневной жизнедеятельностью, как раз этот традиционный патриотизм, основанный на патернализме, на отождествлении главы государства с главой патриархальной семьи, и проявляется. Человек просто отказывается от своих прав и передает их власть имущим: вы правите, вы и решайте за меня мои проблемы.
Но я все-таки закончу свою мысль о классификации патриотизмов. Мы можем говорить и о революционном патриотизме. Тем более что исторически патриотическое движение связывается с Великой французской революцией. Многие российские революционеры того времени не любили слово "патриотизм", Ленин часто его употреблял как синоним шовинизма. Тем не менее, у них тоже был свой патриотизм, во главу угла которого были поставлены интересы трудящихся слоев общества, то есть интересы не народа как такового, не нации, не гражданского общества, а интересы эксплуатируемого трудящегося класса. Это тоже своего рода патриотизм. Собственно, Февральская революция 1917 года была во многом патриотической революцией. И в условиях Гражданской войны и со стороны красных, и со стороны белых, и со стороны зеленых тоже обнаруживается определенная патриотическая риторика.
Человек просто отказывается от своих прав и передает их власть имущим: вы правите, вы и решайте за меня мои проблемы
– Если толковать Февральскую революцию как патриотическую, понятно, что большая часть революционных, социалистических партий была за продолжение войны со стороны уже демократической России. Но большевики тут явно выбиваются, они же требовали "превратить войну империалистическую в войну гражданскую". Можно ли тут говорить о патриотизме?
– С определенными оговорками, конечно же, говорить можно. Я не хочу сводить разговор о патриотизме именно к вопросу об отношении к войне. Это же отнюдь не исчерпывает патриотическую проблему. Потому что по большому счету патриотизм – это любовь к родине, к своему отечеству. Война – это одно из направлений, в котором проявляется это самое отечество. Кстати, если мы просто проведем контент-анализ, подсчитаем количество военных тем в официальной печати, в корреспонденции обывателей, в дневниках, то мы увидим, что в 1916 году люди намного реже вспоминают о войне, намного меньше о ней пишут, чем, скажем, в 1914-м или начале 1915 года.
"Изменница" Цветаева и пацифистка Гиппиус
– Привыкли?
– Привыкли, да. Но при этом на смену теме войны пришли совершенно новые темы организации внутренней жизни. Тема патриотизма при этом отнюдь не отступает. Если в 1914 году действительно патриотизм во многом рассматривается сквозь призму отношения к войне, то в 1916 году, например, это уже отношение к Государственной Думе или лично к Николаю II. И тут я поставлю точку на теме классификации патриотизма, еще есть четвертый, без которого мы не поймем отношения к войне прежде всего широких крестьянских масс, – это локальный патриотизм, при котором человек не мыслит абстрактными понятиями, как, скажем, отечество, нация, а концентрируется на решении, скажем так, проблем своей малой родины.
Если мы говорим о мышлении крестьян, об их риторике, то мы не встречаем в них концепта Российской империи, нации, они мыслят на губернском уровне. Есть даже известный анекдот того времени в разных интерпретациях, когда собирают крестьян неграмотных некоего села и начинают им объяснять причины войны, почему объявлена мобилизация, почему мужиков гонят на войну, разъясняют расстановку сил, что есть Германия, Австро-Венгрия, Антанта и так далее. Лекция заканчивается, лектор спрашивает: "Все понятно?" Все понятно. "Вопросы есть?" Встает крестьянин и спрашивает: "Скажите, а пскопские-то за нас?" С Антантой и блоком Центральных держав все ясно, а вот с псковскими крестьянами вопрос не решен. Вот это пример того самого локального мышления и локального патриотизма.
Если говорить о настроениях отдельных социальных групп, например, городских слоев, интеллигенции, то здесь, конечно же, обнаруживается очень сильный раскол. Во многом он определяется воспитанием, уровнем образования. Если мы говорим о литераторах, то можно сказать, что сильнейшее чувство, которое переживали некоторые литераторы, художники в июле, в августе 1914 года – это чувство стыда. Потому что хотя война вроде бы развязана не Россией (Россия начала первой мобилизацию, тем не менее, Вильгельм II объявил первым войну Николаю II), понятно, что любая война – это всегда убийства массовые, тем более учитывая достигнутый уровень развития военной техники. И интеллигенция начинает испытывать стыд за то, что она не смогла предотвратить надвигающуюся катастрофу.
– Это очень перекликается, по-моему, с тем, что мы сейчас наблюдаем, на уровне именно эмоции стыда в интеллигентских кругах по поводу украинской войны.
– Да, безусловно. В дневнике Зинаиды Гиппиус, по-моему, это начало августа 1914 года, там есть, сейчас точно не процитирую, но очень актуальные слова о том, почему она не принимает войну. Мы сейчас оставляем за скобками вопрос, какова степень вины Николая II, допустим, мог он избежать войны – это очень сложная отдельная тема для разговора. Но, тем не менее, все равно российская интеллигенция принимает некую часть ответственности на себя, понимает, что тем более эту ответственность должно разделять правительство и государство. И Гиппиус рассуждает о том, что делать мне, если мое государство против моего народа, как мне быть в этих условиях.
Конечно же, публично рассуждать об этом было нельзя, даже пацифизм оказывается под запретом, потому что с пацифистскими прокламациями выступают толстовцы, и начинаются массовые аресты толстовцев. Арестовывают также баптистов, социал-демократов, точнее, большевистскую фракцию в составе пяти человек, которые выступили против войны. Вообще социалисты раскололись, какая-то часть прониклась шовинистическо-патриотическими настроениями, другая часть заняла оборонческую позицию: раз на нас напали, мы вынуждены обороняться. Большевики желали поражения своему правительству в войне, потому что в этом случае в стране произошла бы, по их мнению, смена власти, революция. Собственно говоря, так оно и произошло.
Многие представители художественной интеллигенции уходят во внутреннюю эмиграцию. Можно вспомнить замечательные строчки Марины Цветаевой, которая считала Германию своей если не духовной родиной, то, по крайней мере, родиной интеллектуальной. В этом нет ничего странного, потому что в принципе российская философия во многом основана на немецкой классической философии, в ней можно отметить два основных блока – это, собственно, православные идеи, религиозная философия и истоки именно немецкой научной мысли. Связь русской культуры и германской культуры в начале ХХ века была очень тесная. И Марина Цветаева, считая Германию своей второй интеллектуальной, да и идейной родиной, написала в декабре 1914 года стихотворение, в нем были следующие строчки:
Ты миру отдана на травлю,
И счета нет твоим врагам,
Ну как же я тебя оставлю?
Ну как же я тебя предам?
И где возьму благоразумье:
За око – око, кровь – за кровь,
Германия – мое безумье!
Германия – моя любовь!
Писать такие строчки…
– Это государственная измена фактически, с точки зрения тогдашнего государства.
– Да. Но творческая личность не желает мириться с насилием, в которое ее втягивают так называемые сильные мира сего. И в этом проявилась свобода Цветаевой от навязываемой военно-патриотической пропагандой риторики ненависти. Война для части общества – это не какие-то вопросы военной стратегии, а прежде всего убийство живых существ. И с этой точки зрения смириться с войной гуманист никак не может.
К царю под звуки "Варшавянки"
– Но большая часть общества вполне себе смирилась, как я понимаю. Потому что массовые антивоенные настроения все-таки долгое время не проявлялись.
– Отчасти они проявлялись. Другое дело, что мы хотим с вами от этих настроений, какие формы им приписываем.
– Протест против призыва, например, или какие-то высказывания публичные, мол, куда царь полез, зачем эта война нужна...
– Были и такие призывы. Если мы возьмем города, то уже с начала июля начинается серия организованных Союзом русского народа при участии полиции показательных патриотических манифестаций. 8 июля в Петербург приезжает Пуанкаре, президент Франции. Улицы столицы украшаются французскими и русскими флагами, звучит, кстати, "Марсельеза", гимн Франции. Но при этом в Петербурге проходят массовые рабочие протесты, и под музыку той же "Марсельезы" рабочие затягивают знаменитую песню Лаврова, которая известна как "Рабочая Марсельеза", со словами "Отречемся от старого мира". То есть антиправительственные акции, манифестации проходят параллельно патриотическим акциям. Уже в июле 1914 года многие современники сравнивают то, что происходит в России, с событиями 1905 года. Достаточно сказать, что на Выборгской стороне столицы строятся баррикады, идут вооруженные столкновения рабочих с полицией, с казаками.
Естественно, когда началась война, была объявлена мобилизация, этот протест приобрел антивоенный характер. Например, когда пытаются представители так называемой патриотической историографии обосновать свой тезис о всеобщем патриотическом подъеме, в качестве наиболее известной акции приводят 20 июля 1914 года – это день, когда на Дворцовой площади Николай II вышел на балкон и сообщил об объявлении войны Германии, а стоявшая на Дворцовой площади толпа опустилась на колени и всячески выражала ему свои верноподданнические чувства. Эта манифестация зафиксирована фотографами ателье Карла Буллы, снята с разных ракурсных точек. Мы можем говорить, что на Дворцовой площади тогда было не более 30 тысяч человек. Причем на колени опустилась только отдельно стоявшая от основной массы колонна, у которой были портреты императора и национальные флаги, остальная масса людей – это любопытствующие обыватели. Еще у нас есть воспоминания свидетелей того, как эти толпы народа по Невскому проспекту шли на Дворцовую площадь. Один из студентов буквально в тот же день вечером пишет письмо своему товарищу в Москву, это письмо было перехвачено полицией. Он пишет о том, что толпа, шедшая на эту патриотическую манифестацию, пела "Рабочую Марсельезу" и "Варшавянку".
Далее, если говорить об антивоенных выступлениях, когда мобилизованные шли в пункты призыва, то некоторые из них несли красные флаги. Известна и волна пьяных погромов, ее принято рассматривать в качестве такого аффективного действия. Но опять-таки во время этих пьяных погромов люди врывались в полицейские участки, срывали царские портреты, выкалывали глаза на портретах императора, поднимали красные знамена и так далее. Другое дело, что, конечно же, эти акции носили точечный, локальный характер. То есть действительно мы не можем говорить об организованном массовом антивоенном движении именно потому, что война стала неожиданностью, организованный протест просто некому было подготовить. Тем не менее, я еще раз повторю, очень многие представители разных социальных слоев отнюдь не приветствовали войну.
– Я хотел перейти к вопросу о динамике общественных настроений. Вот война идет, она идет год, второй. Можно ли назвать какой-то момент, когда происходит некое явное значимое изменение общественных настроений в пользу если не протеста против войны, то явной усталости: скорее бы это всё кончилось? Если это происходит, то когда?
– В советской историографии была попытка выстроить динамику революционности. Конечно же, по мере приближения к 1917 году происходил этот самый рост антивоенных настроений, с одной стороны. С другой, если считать лакмусовой бумажкой этих настроений слухи, то абсурдные антиправительственные слухи появляются уже в первые месяцы войны. В ноябре-декабре 1916 года принципиально новых тем уже не было. Есть такой замечательный исторический источник, как уголовные дела, заведенные по 103-й статье Уголовного уложения – это статья, которая предусматривала до 8 лет каторги даже за заочное оскорбление императора и членов его семьи. Так вот, анализируя эти дела, мы видим, что после объявления войны столько ненависти выплескивается в адрес императора, столько угроз его убийства, вроде высказываний: я пойду на войну только для того, чтобы всадить нашему царю осиновый кол или пулю в лоб пустить. Человек, знающий эту оппозиционную риторику низов, не удивляется убийству царской семьи в 1918 году. Об этом массово говорили и мечтали крестьяне уже в 1914 году.
Человек, знающий оппозиционную риторику низов, не удивляется убийству царской семьи в 1918 году
– А с чем была связана такая ненависть? 1914 год, никакой другой власти эти крестьяне не знали, откуда вдруг такая ярость в отношении царя?
– Причина очень простая. Июль – это пора сбора урожая. Крестьян гонят на войну, они понимают, что их семьи остаются без хлеба. И вообще гонят людей на убой. В крестьянской среде появляются слухи о том, что Антихристом является Николай II, что он – воплощение царя Ирода, как царь Ирод убивал невинных младенцев, так и Николай II гонит невинных людей на убой. Не будем забывать и эту самую патерналистскую основу сознания, это касается любого авторитарного государства. Такой лидер автоматически берет на себя всю ответственность за то, что происходит с его государством, с его народом. Естественно, что в случае любого недовольства именно он и наделяется всей полнотой ответственности, именно в его адрес выходит народная ненависть.
– Кому много дано, с того много и спросится, по поговорке?
– Естественно. Поэтому авторитарные общества, как правило, долго не живут, будь то современный авторитаризм или самодержавие начала ХХ века. Николай II себя обрек на этот крах. Но вернусь к вашему вопросу о переломах настроений. Объявление войны часть людей, если мы говорим об интеллигенции, привело к внутренней эмиграции, как Гиппиус и Цветаеву, а других ввело в состояние некоего самообмана. Они полагали, что так как власти говорят о необходимости единения государства и общества, то власти должны продемонстрировать это самое единение, расширив гражданские права, пойдя на либерализацию общественной жизни. Дума на своем внеочередном заседании 26 июля 1914 г. выражает поддержку власти. Системная оппозиция демонстрирует готовность поддержать власть, но ожидает от нее ответных мер. Появляются позитивные слухи, надежды, приводится даже конкретная дата, что в декабре 1914 года Николай II наконец-то дарует России полноценную Конституцию, объявит политическую амнистию и так далее. Но этого не происходит.
Глава государства – отец революции
– Это на уровне политической элиты, интеллигенции. А на уровне крестьян, насколько я читал, там слухи прежде всего касаются земли, что царь даст землю или что-то в этом духе.
– Да, совершенно верно. Некоторые крестьяне готовы были смириться с неизбежностью войны, ожидая, что им дадут за это землю. Описаны даже случаи, когда раненые солдаты спрашивают медсестер, которые их перебинтовывают: а к кому мне сейчас обратиться, чтобы получить землю? Сестры не понимают, о чем они говорят, какую землю имеют в виду. Но есть и обратные свидетельства, что крестьяне Сибири отказываются от участия в войне, потому что говорят: у нас и так достаточно земли, и мы не хотим идти на эту войну.
Но говорить о динамике настроений крестьянства очень сложно, источников меньше, чем в случае с городскими слоями, политическими элитами, здесь намного легче расставить реперные точки. Наверное, переломным моментом стал август 1915 года – по двум причинам. Первая – это Прогрессивный блок с его концепцией кабинета доверия. Затем последовал роспуск Государственной Думы, что фактически мы можем рассматривать как некую точку невозврата, с этого момента некоторые современники рассуждают уже о неизбежности революции. С этой мыслью соглашаются, в том числе, кстати, и монархисты-консерваторы. Можно привести в пример приват-доцента, правоведа из Юрьевского университета Никольского. Когда началась Первая мировая война, он с восторгом ее принял, записал: "Я все готов простить нашему полковнику", имея в виду Николая II. Уже летом-осенью 1916 года он Николая II иначе как "неврастеником с глухонемой душой" не называет. Можно привести подобные примеры из дневника Льва Тихомирова и других консервативных мыслителей. В Николае II разочаровываются: кто-то потому, что он якобы слушается Распутина и Александру Федоровну, кто-то понимает, что это в принципе безвольный человек. Кто-то правильно отмечает, что Николай II мыслит себя самодержцем и никогда не пойдет на те реформы, которые являются спасительными для страны. Факт остается фактом: к осени 1916 года от него отворачиваются очень многие.
Я все готов простить нашему полковнику
И второй момент, почему август 1915 года так важен – это смена верховного главнокомандующего. Когда началась война, Николай II главнокомандующим назначил своего дядю, великого князя Николая Николаевича. Тем не менее, весной 1915 года начинается трагическое Великое отступление русской армии. Николай Николаевич на самом деле был бездарным стратегом. Главное, чем он отличался в довоенное время – умел мастерски организовывать военные парады, смотры, все у него по струнке ходили. Это действительно он умел делать.
– Мастер пиара, как сказали бы сейчас.
– Да, совершенно верно. К лету 1915 года это стало более или менее понятно. Тем не менее, учитывая его представительную внешность, поползли слухи о том, что хорошо бы нам такого царя. И эти слухи дошли до Александры Федоровны. Есть переписка Александры Федоровны с Николаем, когда тот уезжал в ставку. Супруга ему из Петрограда писала, что здесь все говорят о том, что, мол, Николай Николаевич метит на твое место. Так или иначе, в августе 1915 года Николай II снимает своего дядю с поста верховного главнокомандующего и сам таковым становится. Очень многие это расценивают как страшную стратегическую ошибку.
– Потому что царь как полководец был также бездарен.
– Нет, даже не по этой причине. Совершенно ясно, что война затянулась. Если сначала у военных и политиков разных стран существовали иллюзии, что она продлится от силы четыре месяца, в 1915 году было ясно, что это позиционная, окопная война, совершенно не такая, каковыми были войны XIX века. Это война на истощение, причем не только экономическое, физическое, но еще и истощение нервов. Некоторые современники писали, что победит та нация, у которой окажутся более крепкие нервы. И в условиях этой войны, конечно же, будет неизбежно раздаваться критика командования и лично верховного главнокомандующего. И то, что теперь эту должность занял сам царь, приведет к его дискредитации. К нему и так много вопросов – безвольность, бездарность, плюс еще чисто автоматический перенос всех проблем на личность Николая II. И этот шаг царя расценили тоже как проявление его недальновидности.
– Можно ли сказать, что такое испытание, как долгая затяжная война, в каком-то смысле приводит к расстройству психики общества, к тому, что возникают эмоциональные реакции и состояния у очень многих людей, которые потом ведут к дестабилизации общественного поведения? Настолько ли, грубо говоря, расшатались нервы у русского общества за время войны, что потом все ужасы революции и Гражданской войны были во многом обусловлены тем, что оно вошло в таком плохом психологическом состоянии в период смены власти?
– Конечно же, любая война повышает невротизацию общества. Кстати, российские психиатры в годы Первой мировой об этом писали. Они обращали внимание на то, что возрастает количество психических расстройств не только на фронте, но и в тылу. Кроме того, происходит снижение ценности человеческой жизни, нормой становится физическое насилие. Ужасы Гражданской войны в России с ее массовым террором имеют истоки в периоде Великой войны. Но не будем забывать и о демографическом переформатировании общества. Сыновья растут без отцов, вернувшиеся с войны отцы – это физические или психические инвалиды, они не могут встроиться в реалии мирной жизни. Происходит усиление тягот психологических, физических, которые выпали на женщин, вынужденных заменить мужчин в тылу. Никогда затяжные военные действия не проходят бесследно для общества, вне зависимости от того, чем эти военные действия заканчиваются, победой или поражением.
– Но с другой стороны, если мы посмотрим на ту же Первую мировую, то революции произошли в первую очередь в странах, которые проиграли. Германия прошла через революцию, Австро-Венгрия развалилась, причем в Венгрии возникла кратковременная советская республика, Россия – тут всё понятно, в Турции произошла смена режима в результате освободительной войны. Победившие Британия и Франция, однако, устояли, хотя кризисных явлений там было тоже достаточно. То есть в итоге победа все-таки сглаживает эти явления?
– Вы в качестве главного признака отметили страны-победительницы, но есть еще другой признак – это политические режимы. Проиграли страны с авторитарными режимами, мне это кажется намного более важным. Хотя принято говорить, что в условиях войны нужно усиление вертикали власти, но надо понимать, что такое усиление должно происходить при общей поддержке этой власти широкими слоями населения, что невозможно в условиях, когда отсутствует хорошо структурированное, институционализированное гражданское общество. То есть именно внутренние проблемы, в том числе политические, и привели к российской революции. Если не брать Петроград, где были свои ужасы, убийства офицеров, городовых, Февральская революция прошла относительно бескровно, быстро, потому что она созрела. Вообще нужно понимать, у нас сегодня доминирует конспирологический подход к революции – мол, ее якобы подготовила либо внутренняя "пятая колонна", либо внешние силы...
Главным революционером всегда оказывается глава государства
– Британское посольство.
– Да, лорд Бьюкенен якобы методички раздавал депутатам, как "делать" революцию и так далее. Масоны, конечно же. На самом деле тут можно привести кучу теорий, но они все демонстрируют просто крайнее непонимание того, что есть революция, какова ее природа. Любая революция – это всегда стихийное массовое движение, которое нельзя заранее подготовить и организовать. Организовать можно государственный переворот или локальное восстание. Можно вывести на Сенатскую площадь солдат, построить их в каре и чего-то потребовать. Можно ударить табакеркой по голове и задушить шарфом императора. Но революцию, которую поддерживают все без исключения социальные группы населения, организовать нельзя, она созревает внутри самого общества. Именно такая революция и созрела в России.
Да, действительно, тяготы военного времени сыграли свою роль, но я еще раз повторяю, большую роль сыграли также и политические конфликты, нежелание императора пойти навстречу обществу, тем конкретным предложениям депутатов Государственной Думы, которые раздавались с августа 1915 года. Сначала это было "правительство доверия", потом уже ответственное правительство – ответственное перед парламентом, то есть речь шла о создании парламентской монархии. В ноябре 1916 года Государственная Дума требовала уже именно ответственного правительства. И поздно ночью 1 марта 1917 года Николай II был готов подписать указ о создании такого кабинета. Но на повестке дня уже стояло совершенно другое требование – о его отречении. То есть царь постоянно на один шаг запаздывал. Так что, если закончить разговор о революции, я считаю, что главным революционером всегда оказывается глава государства.
