«Мы следили за интеллигенцией». Кто из советской элиты работал на Лубянку (ВИДЕО)

Продолжается публикация глав из книги бывшего подполковника госбезопасности Владимира Попова "Заговор негодяев". Попов служил в КГБ СССР с 1972 по 1991 год, работал в Пятом управлении, в отделах, которые курировали выезжающих за границу, творческие союзы и международное спортивное сотрудничество. В 1995 году он эмигрировал в Канаду.

В книге "Заговор негодяев" Владимир Попов рассказывает о том, как советские писатели и спортсмены сотрудничали с КГБ, и называет имена многих агентов. Среди них, по его словам, были поэты Евгений Евтушенко и Сергей Михалков, композиторы Родион Щедрин и Никита Богословский, а также актеры Георгий Жженов и Петр Вельяминов, бывшие политзаключенные, завербованные в сталинских лагерях.

Экс-коллега Владимира Попова, генерал КГБ в отставке Алексей Кондауров назвал заявления о сотрудничестве Жженова и Вельяминова с КГБ "чушью". "Была система, при которой никто не знал, у кого какая агентура. Даже сосед в кабинете не мог знать, кто у меня на связи находится. Откуда Попов знает, что Георгий Жженов и Петр Вельяминов были агентами, непонятно", – сказал Кондауров.

Владимир Попов уже рассказывал о своей книге в интервью Радио Свобода. Новое интервью посвящено сотрудничеству советской культурной элиты со спецслужбами, стандартным и экстравагантным мероприятиям КГБ, а также судьбе архивов госбезопасности. Отвечает Владимир Попов и своему бывшему коллеге, генералу Кондаурову.

– С Алексеем Кондауровым вы работали вместе?

– Мы с ним в 5-е управление пришли приблизительно в одно и то же время – год, наверное, 1974–75-й. После 1980 года Алексей Кондауров вслед за своим начальником Максенковым был переведен в 9-е управление, которое осуществляло охрану высших государственных партийных деятелей. Там он сделал хорошую карьеру. А судьба Максенкова сложилась трагично. Застрелился сын Максенкова, а потом и он сам.

– Алексей Кондауров говорит, что вы не могли знать этих агентов, потому что у каждого сотрудника КГБ были свои агенты, имена которых он держал в тайне от коллег. Так ли это?

– По внутренним приказам и инструкциям – да. Все, что касалось агентуры, подготовки вербовки и последующей работы с агентом, проходило под грифом "совершенно секретно". В большинстве случаев сотрудники одного подразделения могли не знать об агентуре, находящейся на связи у других оперативных работников. Но при этом жизнь есть жизнь. Как правило, в одном кабинете работало три или четыре оперативных работника, что-либо скрыть попросту было невозможно. Дело Петра Вельяминова я держал в своих руках, потому что оно пришло из периферийного органа вскоре после возврата Вельяминова в Москву после ссылки. Но после этого он много времени находился в киносъемочных экспедициях и физически сложно было с ним установить, как у нас говорили, "оперативный контакт". Та же проблема была с Жженовым.

– Их трудно назвать настоящими агентами, потому что они были завербованы, когда находились в сталинских лагерях.

– Совершенно верно, поэтому винить их в этом не приходится. По приезде в Москву никакой по-настоящему серьезной агентурной работы они не вели. Естественно, для многих это было средство выживания. В этом же качестве отметился и Александр Солженицын, "агент Ветров", о чем широко известно. В противном случае могли быть тяжелейшие последствия для тех, кто от такого сотрудничества отказывался, порой это могло им стоить и жизни. Рассказывая об этом, я не стремился вызвать какую-либо сенсацию, просто упомянул по ходу повествования. Алексей Кондауров обвинил меня в том, что я это сделал из корыстных побуждений. Он не знает, что моя рукопись предоставлена сайту "Гордон" абсолютно бесплатно. Если говорить о корысти, то недавно вышел сериал "Гостиница "Россия", и там есть совершенно очевидный плагиат, они содрали историю из нашей книги "КГБ играет в шахматы", о том, как любовнице гроссмейстера Бориса Спасского, которая была гражданкой Франции и работала во французском посольстве, сотрудник КГБ подсыпал в постельное белье лобковых вшей, с тем чтобы их рассорить. Естественно, я и цента не получил, как и за большинство своих публикаций.

– И как была осуществлена эта спецоперация с лобковыми вшами?

– Автором этой гнусности был некто майор Владимир Лавров, сотрудник того же подразделения, где я служил. А осуществлял ее его сокурсник по Высшей школе КГБ Вячеслав Иванкин, он был сотрудником подразделения, которое контролировало французское посольство в Москве. В сериале это происходит в гостинице "Россия", где проще всё было провести, потому что там были внештатные сотрудницы КГБ, поэтажницы так называемые. А на самом деле речь шла о доме, где жили иностранные граждане. Для того чтобы скрытно проникнуть в помещение, нужно обеспечить контроль за всеми, кто проживает рядом, чтобы не было случайных встреч. Это было довольно сложное мероприятие, но тем не менее такая гнусность была осуществлена, хотя результат положительным не был. На отношения Спасского и его возлюбленной это не возымело действия.

– Жженов и Вельяминов были поневоле завербованы и не занимались доносительством, но существовали и агенты в среде творческой интеллигенции, которые работали добровольно и охотно. Много ли было таких папок на вашем столе?

– Нельзя сказать, что очень много. В каждом оперативном отделе насчитывалось, как правило, от 30 до 40 оперативных работников. Как правило, у каждого работника находилось на связи до 10 агентов. Несколько иная ситуация была в преддверии Олимпиады и после, когда было завербовано огромное количество агентуры, которая и агентурой, по сути, не являлась. Можно посчитать: в каждом отделе 40 человек, 10 в среднем агентов у каждого работника. В 5-м управлении было 10 отделов, потом появился 11-й, 12-й и 13-й, при этом 12-й – отдельная группа по координации работы со спецслужбами социалистических стран. То есть можно прикинуть количество агентуры, не настолько уж и велико. Конкретными людьми занимались соответствующие подразделения, прежде всего 9-й отдел 5-го управления, у них было два отделения, одно занималось Александром Солженицыным, второе – академиком Сахаровым. Агентура вербовалась под конкретных людей, имевших подходы к этим фигурантам. Нечто подобное было во 2-м отделе, там занимались экстремистами из числа националистически настроенных лиц. 8-й отдел занимался разработкой так называемых сионистских центров. Вообще отношение к сионистскому движению было преувеличенно драматизировано.

В среде творческой интеллигенции, как правило, старались приобретать агентуру из числа людей влиятельных и авторитетных, с тем чтобы она не только занималась стукачеством, а влияла на процессы в творческой среде. Я пишу в своей книге о Николае Никандрове, который был переведен в 5-е управление из Новосибирска. Он поддерживал контакты с писателями, которых называли "деревенщиками". Он завербовал литературного критика Евгения Сидорова, который при содействии КГБ стал ректором литературного института, который курировало то же подразделение, в котором служил Никандров. Впоследствии опять-таки с помощью КГБ Евгений Сидоров стал министром культуры Российской Федерации. Когда после 1993 года Никандров покинул стены КГБ, он оказался в Министерстве культуры, где стал главным редактором каталога культурных потерь России в период Второй мировой войны. А Сидоров, помимо прочего, с 1998-го по 2002 год был представителем Российской Федерации при ЮНЕСКО. Как правило, в подобные организации направлялась агентура.

Вообще в лагере почвенников было много агентов. Например, литературный критик Михаил Лобанов, автор нашумевшей статьи "Просвещенное мещанство", на которую Александр Яковлев ответил статьей "Против антиисторизма". Никандров установил с Лобановым оперативный контакт в 70-е годы.

Завербовал Никандров и поэта Александра Иванова, который выступал с едкими пародиями, довольно талантливыми. Никандров выбрал ему своеобразный оперативный псевдоним Тугар, объясняя, что это означает "чужой всадник".

– При этом Иванов был очень активен во время перестройки, заметен в либеральных кругах.

– Да, на телевидении он активно выступал в различных передачах. За это лыко в строку потом Никандрову вставляли: что же у тебя такой агент, который перекрасился?

– Часто случалось такое, что агент по каким-то причинам разрывает отношения?

– Такое бытовало выражение "отвязавшийся агент", когда он вроде агент, а ведет себя не в русле указаний, которые получает от оперативного работника: либо в негативном аспекте, либо проявляя излишнюю активность, такое тоже бывало. Если агент отказывался от сотрудничества, то есть вроде как и числится, а ничего не делает, ему официально заявлялось о том, что агентурная связь с ним прекращается, и от него получалась письменная подписка, что он предупрежден о том, что связь с ним прекращена. Главный редактор издательства "Советский писатель" с середины 70-х годов, известный поэт Егор Исаев, был со времени службы в армии агентом госбезопасности. Я курировал издательство "Советский писатель", несколько раз пытался с ним встречаться, вести беседы, но ничего не получилось, и я от него официально получил расписку о том, что он предупрежден, что агентурная связь органов госбезопасности с ним прекращена. Вроде как он должен был обрадоваться, но я видел, что он несколько напрягся, предполагая негативные последствия для себя. Но их не последовало.

– Какие были формы поощрения агентов?

– Примитивные, по правде говоря. Существуют различные домыслы, что их задаривали щедро. Как правило, нет. Зачастую это приурочивалось либо к дню рождения, либо к периоду его длительного сотрудничества, тогда были небольшие поощрения: либо деньги, либо ценный подарок. Как правило, делали ценный подарок, потому что 33 сребреника в подсознании возникали, и старались денежное вознаграждение не выплачивать.

– Дарили дефицит: югославские сапоги или чешскую хрустальную вазу?

– Я и другие сотрудники пользовались тем, что был закрытый магазинчик, где продавались различные художественные изделия: картины, небольшие скульптурные произведения. Там мы приобретали какие-то интересные вещи, и они дарились агентуре. Но это не частая практика была, а эпизодическая.

– То есть хороший агент мог получить красивую статуэтку за свою работу?

– Да, вполне. А особо отличившимся могла вручаться грамота, подписанная Андроповым, за активное участие в обеспечении государственной безопасности. Обратите внимание: есть такой Николай Долгополов, заместитель главного редактора "Российской газеты", он довольно часто выступает с материалами по спецслужбам, и его совсем недавно наградили почетной грамотой Службы внешней разведки. О чем-то это говорит.

– Вы упоминаете в своей книге имя главного редактора журнала "Наш современник" Станислава Куняева…

– Да, он тоже был завербован Никандровым. И в качестве поощрения получил доступ к архивным материалам уголовного дела о смерти Сергея Есенина – благодаря Никандрову, который после 5-го управления перешел на работу в Центр общественных связей. Центр был создан, чтобы "создавать позитивный имидж" Комитета государственной безопасности в обществе и за рубежом.

– Вы сказали, что иногда, поскольку вы сидели в одном кабинете, вы знали, кого завербовал коллега. Могли собираться после работы и, выпивая, сплетничать о своих агентах или это было табу?

– Как правило, когда выпивали, об агентуре уже не говорилось. Работает табу само собой, а потом, ну что же бесконечно обсуждать дела, связанные со службой? Вели неформальные беседы, рассказывали анекдоты. Комнату 916 на 9-м этаже так называемого дома 1 на Лубянке занимали в то время капитан Зареев, капитан Никандров и я. Они были сначала просто уполномоченными, вскоре стали старшими уполномоченными, а я был вначале младший уполномоченный, потом получил должность опера. Когда Никандров собирался устанавливать оперативный контакт, он всегда это обсуждал с Зареевым. Никандров был переведен из периферийного новосибирского подразделения, а Зареев был уже старожилом в этом подразделении в Москве, он давал ему советы, а я невольно при этом присутствовал. Если уж совсем какой-то секретный разговор, переходили в кабинет начальника отделения, там какие-то деликатные моменты обсуждали.

– А были случаи, когда по незнанию пытались завербовать человека, который уже был завербован другим сотрудником?

– Было и такое. Например, Никандров долгое время пытался установить контакт с Евгением Евтушенко, не зная, что тот является агентом Филиппа Бобкова. Виктор Чебриков в одном из интервью, когда он уже был на пенсии, вспоминал, что однажды встречался на квартире с Филиппом Бобковым и Евтушенко. Вроде бы ничего особенного не сказал, "встречались на квартире". А в подразделениях КГБ были два вида квартир. Одна называлась явочная, где принималась агентура, с которой уже определенный период времени работают, а на конспиративных квартирах встречались с наиболее проверенной агентурой, потому что явочную квартиру можно легко поменять. Обычного человека, владельца квартиры, вербовали в качестве содержателя явочной квартиры. Эти люди получали ежемесячное денежное вознаграждение, в тех средствах это где-то 300–500 рублей. А конспиративные квартиры – это дело сложное, они выделялись Комитету через целый ряд структур, чтобы не была видна причастность КГБ к владению этими квартирами, поэтому менять ее было очень сложно. На конспиративных квартирах принималась только агентура очень и очень проверенная, очень надежная. Поэтому Чебриков просто по своей глупости сдал с потрохами товарища Евтушенко.

– Владимир Войнович рассказывал о том, как в 1975 году сотрудники КГБ подсунули ему отравленную сигарету. Было такое?

– Я непосредственное участие в этом принимал. У начальника 1-го отдела Петра Смолина возникла идея установить с Войновичем контакт. Поручил он это Геннадию Зарееву, с которым мы занимали один кабинет. Зареев был человеком очень неорганизованным. Вся встреча происходила буквально на бегу. Незадолго до этого наше подразделение получило так называемый "Мезон" – маленький магнитофон, он мог записывать разговоры в течение 4–5 часов. Но для этого нужно было вывести микрофон либо под галстук, либо в рукав. Зареев в суете пытался сначала к галстуку этот микрофончик прикрепить, потом решил в рукав пиджака его выпустить. В итоге, пока он махал руками во время беседы Смолина с Войновичем в номере гостиницы "Метрополь", микрофончик выскочил, и Войновича это насторожило.

Обычно подобные мероприятия проводятся в так называемых плюсовых номерах в гостиницах, которые были оборудованы либо слуховым контролем, либо еще и визуальным и не нужны были такие портативные магнитофончики. А так как все происходило на бегу, был использован номер, в котором оперативные работники принимали так называемых кандидатов на вербовку. А для такого номера велась специальная книга, где записывалось время, когда какой оперативный сотрудник занимает этот кабинет, с тем чтобы не встретились люди, которые друг с другом знакомы, тогда бы последовала их взаимная расшифровка. Так как встреча затягивалась, Зареев вышел, дежурной позвонил и потребовал срочно продлить еще на один час. Я побежал к этой книге, чтобы предупредить, что в это время там никто не должен быть.

Что касается отравления, то я не помню, Смолин курил или нет, по-моему, не курил, Зареев в кабинете курил трубку, а Войнович курил сигареты. Так как сигарет у Зареева не было, он стрелял у Войновича. Поэтому никакого отравления, естественно, не могло быть, потому что сигареты были Войновича – это раз, потом кабинет совершенно обычный – два. И если три человека находятся в одном закрытом помещении, кого-то пытаются с помощью какого-то газа либо веществ отравить, все бы трое были отравлены. Александр Межиров однажды очень правильно высказался по этому поводу непосредственно Войновичу. Войнович спросил: "Вы мне верите?" Он говорит: "Верю, но ничего этого не было, у вас просто великолепное воображение".

– Но если можно подсыпать лобковых вшей, то почему бы и не отравить?

– Конечно, теперь известно о лаборатории Майрановского, где готовились различные яды. Известно, что Солженицына травили рицином. Известно убийство болгарского диссидента Маркова посредством укола зонтом. Но в данной ситуации это полностью исключалось, поверьте мне.

– В 1976 году был убит переводчик Константин Богатырев. Убийцы не были найдены, но многие, в том числе и Владимир Войнович, считали, что это сотрудники КГБ.

– Я не исключаю, что была подобная акция. За многими диссидентами ходила так называемая наружка и порой им угрожала. Грозились скинуть на станции метро под приближающийся поезд или избить, иногда и били. Когда наружка теряла объект оперативного наблюдения, они за это получали серьезный нагоняй. Поэтому они, порой расшифровывая себя, запугивали тех, за кем должны были следить, с тем чтобы их не терять. В случае Константина Богатырева всякое могло быть. Допускаю, что это могли сделать те, кто его разрабатывал. Я в своей рукописи упоминаю такой случай. В 9-м отделе 5-го управления служил Владимир Иванович Гусев. В начале 70-х годов на даче, где жил Солженицын у одного из своих приятелей, неподалеку от Рязани, проводилось так называемое мероприятие "Д". Это проникновение в место, где проживает объект оперативной заинтересованности, и негласный досмотр, чтобы зафиксировать антисоветские материалы и потом прийти с официальным обыском. Солженицын, будучи в отъезде, попросил своего приятеля заехать и что-то забрать. Когда тот приехал, он увидел каких-то людей в помещении этой дачи, везде шуруют, что-то ищут. Он их принял за грабителей, выбежал на улицу с криком: "Помогите!" Гусев бросился за ним, поставил ему подножку, при этом у убегавшего человека слетел ботинок с ноги, и он продолжал кричать: "Помогите!" Гусев схватил этот ботинок и стал бить его по лицу.

– Он не был наказан за такую выходку?

– Наоборот, он за нее получил знак почетного сотрудника Госбезопасности. Я, набравшись смелости, спросил его: "Владимир Иванович, вы что, действительно прямо ботинком по лицу?" Он мне сказал буквально следующее: "Я эту суку убить готов был, лишь бы он заткнулся".

– То есть с Богатыревым могло произойти нечто подобное, спонтанная вспышка ярости?

– Я допускаю это.

– Люк Хардинг, журналист "Гардиан", который работал в Москве уже в путинские времена, рассказывает о том, как в его квартиру проникали в его отсутствие и специально оставляли следы. Например, заводили будильник, который начинал звонить, когда он приходил, или переставляли вещи. Он считал, что это делается, чтобы его запугать. Было такое принято в 70–80-е годы?

– Я не исключаю, что это просто факт небрежности. Я другой вам пример приведу. В системе КГБ было такое подразделение, называлось ОТУ, оперативно-техническое управление, в нем был 6-й отдел, в этом отделе было подразделение, которое называлось ПК, почтовый контроль. Вся переписка, которая проходила внутри Москвы, строго перлюстрировалась, так как предполагали, что сотрудники зарубежных спецслужб могут таким образом сообщать о чем-либо своей агентуре посредством тайнописи, либо каких-то условных фраз. Каждое письмо, которое вызывало какое-либо сомнение, изымалось из обычной почты и поступало к оперативному работнику.

– Письма, которые из-за границы приходили?

– Те само собой. Но и внутри города тоже. Так вот были деятели, которые ошибки исправляли в письмах! Так что я допускаю, что в квартире этого корреспондента просто были факты небрежности. Хотя, возможно, имело место и запугивание. Честно говоря, мне это странно представить. Потому что обычно скрытно проникают для того, чтобы либо установить подслушивающую технику, либо зафиксировать какие-то документы, которые представляют оперативный интерес. Конечно, необходимо всё держать в тайне. А такие действия я связываю с элементарной небрежностью тех, кто это делал.

– Очевидно, что, если целые отделы наблюдали за Сахаровым и Солженицыным, должны были набраться огромные массивы оперативных материалов. Однако, когда Елена Георгиевна Боннэр пыталась в 1991 году что-то получить, ей сказали, что все уничтожено…

– Совершенно верно, я даже скажу вам, кто этим занимался. Вячеслав Широнин был начальником отделения, которое занималось разработкой "Паука". Каждому делу оперативной проверки либо разработки, присваивалось определенное наименование. Разработка на Солженицына называлась "Паук". Насколько я знаю, там было более ста томов. Когда все пошло к распаду, чтобы не оставить никаких следов, его уничтожили. Было уничтожено дело и на Войновича, оно называлось "Гранин", так как он в журнале "Грани" напечатал "Чонкина". Да, многое было уничтожено.

– Многое, но, разумеется, не всё. Можете представить, что будет, если в России, как в Украине, Чехии или Восточной Германии сделают общедоступными архивы спецслужб, в том числе и имена тайных агентов?

– Я не думаю, что это когда-либо произойдет. С того пути, на котором Россия находится сейчас, она еще долго не свернет. Помните, в 1991 году предпринималась попытка, хоть и опереточная, захвата здания КГБ на Лубянке?

– Я присутствовал при этом, видел своими глазами.

– А я из окна нашего здания наблюдал. Незадолго до этого, в феврале того же года 1991, тоже была информация о том, что к 23 февраля, возможно, будет предпринята попытка. Трое суток мы сидели в здании, никуда не выходили. Проходило совещание у начальника 5-го управления, тогда это был генерал-лейтенант Евгений Федорович Иванов. Он говорит, что есть такая информация, необходимо принять все меры к недопущению. 5-е управление располагалось в новом здании за "Детским миром", там два здания было построено, одно для расширившегося Второго главка и рядом 5-е управление. Один из начальников отдела задал вопрос: "Евгений Федорович, а как быть, если будет предпринята попытка ворваться в здание, что оперативный состав должен делать?" Поверьте мне, не утрирую, Евгений Федорович сказал буквально следующее: "Главное физически заполнить нижние этажи". А его кабинет на пятом этаже находился.

Еще в 70-е годы Центральный архив был вывезен в город Чехов, где в глубоких бетонных бункерах большая часть спрятана. Когда поступает запрос в архив, оттуда необходимое привозят. Поэтому захват здания ничего и не даст. В обозримой перспективе не думаю, что это произойдет. Нет для этого сил, Майдан в России невозможен. Хотя, вы знаете, Захар Прилепин организовал партию "За правду", современных опричников собирают, ополчение неведомо от кого. А силы, которые могли бы им противостоять, просто не видны по большому счету – по крайней мере, мне.