Большевизм и религия (ВИДЕО)

• Большевизм заявлял о себе как об атеистическом движении, говорил, что его цель – показать последнего попа, уничтожить религию.
• Некоторые эксперты уверены, что большевизм нес в себе черты религии: он пытался заместить собой Церковь, не терпел рядом никаких других религий.
• Большевизм можно назвать квазирелигией: он предполагал истовую веру в коммунистические идеалы, исповедовал пренебрежение отдельной личностью во имя светлого будущего.
• Сталин довел культ власти до того, что человек при жизни становится Богом. Не признавая высшее начало и ставя себя на место Бога, он обрек себя на нелюбовь и недоверие к людям.
• В современной России официальная православная религия начинает приобретать черты большевизма, с его непримиримостью к инакомыслящим.

Яков Кротов: Этот выпуск программы посвящен большевизму, который всегда заявлял о себе как о движении атеистическом, говорил, что его цель – показать последнего попа, уничтожить религию. Тем не менее, совсем недавно все мы были свидетелями того, как большевизм довольно оригинально мутировал. И теперь, зная это, историки и культурологи глядят вспять в попытках осмыслить, что же такое был большевизм. Если в храме появляется икона Сталина, который идет к блаженной Матронушке, если существует культ Ленина, может быть, все не так уж атеистично?

На этот вопрос ответит православный миссионер Дмитрий Пахомов.

Дмитрий Пахомов: Большевизм – это квазирелигиозная система, которая после своего воцарения в России вступила в неизбежный конфликт с христианством и другими традиционными для страны религиями, потому что господин Ленин считал себя мессией, пророком, тем, кто уполномочен природой и историей вершить судьбы не только России, но и мира. Он исходил из мессианской концепции всемирной революции, полагал, что необходимо нести эту новую квазирелигию от края до края земли, как некогда апостолы несли Евангелие, свет Христов, благую весть.

Давайте посмотрим на развитие большевизма в России и взаимодействие его с Русской православной церковью. Тихон, патриарх Московский, которого многие сейчас называют святителем, анафематствовал большевизм. На самом деле это не совсем так, он анафематствовал не саму систему, а конкретных людей православного вероисповедания, которые принимали участие в вакханалии революции. Сам патриарх Тихон был достаточно удобен для большевиков, потому что был аполитичен, исходил из принципа "быть со всеми в мире" и не воспринимал эту большевистскую угрозу так, как она впоследствии проявила себя в России. Он воспринимал ее как некое новомодное политическое течение, которое может быть и в Европе, и еще где-то.

Но фанатики ушли, и в дальнейшем Советский Союз вернулся к тем же принципам, которых придерживалась Российская империя. Уже в годы Великой Отечественной войны на авансцену агитполитики опять вышли примеры из истории России – Александр Невский, Иван Грозный и другие, и привнесение других элементов, традиционных для страны, в первый вариант большевизма фактически в дальнейшем его разложило. Вернулось некое иное мироощущение, более традиционное для России.

Яков Кротов: У нас в студии двое гостей, оба историки – это Андрей Юрганов и Марат Бисенгалиев.

Андрей Юрганов: Для меня первый вопрос: как мы понимаем большевизм и как понимаем религию? Я бы сказал, что большевизм религиозен, но религией не является, потому что религиозность не обязательно предполагает системность учения, догматическую сторону принятия основных параметров жизни. В большевизме много очень разных оттенков, и никакой догматической системы создано не было. Для большевиков важно, что этот мир завершается, тогда как религия мыслит категориями другого мира.

Марат Бисенгалиев: Я бы сначала обозначил временные границы большевизма: он имеет начало и конец. Его началом я бы назвал появление ленинской партии, ведь даже марксисты именовали партию большевиков "ленинской сектой". Это начало ХХ века, когда Ленин вошел в силу, в 33 года имел кличку Старик, был исключительно харизматичен, и вся партия шла за ним, что было нетипично для марксистов: вождистская партия. А закончился большевизм, с моей точки зрения, во время Великой Отечественной войны, в 1942–43 годах – когда сам Сталин и вся партия начали возвращаться к ценностям, которые существовали до большевиков.

Андрей Юрганов: Большевизм – это вера в конечную судьбу человечества. Конечная судьба человечества, с точки зрения религии – это духовное царство, а для большевиков это, прежде всего, победа материи, материализма, смысла: человечество торжествует. Обязательный элемент этой веры – пренебрежение личностью, отдельным человеком. Эта вера исповедовала примерно такой тезис: мы за светлое, счастливое будущее человечества, которое обретет полный материальный успех, и ради этого избытка всего мы готовы пожертвовать человеком.

Богданов однажды сформулировал совершенно человеконенавистническую философию, которую можно поставить в один ряд с теориями нацизма. Он сказал, что человек – всегда недочеловек, потому что его личность всегда противостоит той предельной человечности, которая выражается только в предельной коллективности. Таким образом, возникает модель, при которой человек, как бы он ни старался войти в класс, в партию, в человечество, с точки зрения определенного авторитета, всегда будет недочеловеком, не тем человеком, который нужен этому светлому будущему. Речь шла о жертве, но ради чего? Если религиозный фанатик жертвует собой ради царства небесного, веря в иной мир, то здесь нет другого мира, только этот, и таким образом, мы возвещаем бесконечное царство этого мира.

И я думаю, что эта вера во всемирное царство простирается только до 1923–24 года, когда всей партией искренне и преданно ожидали мировую революцию. Есть даже совершенно потрясающее высказывание Троцкого, в духе того, о чем мы писали в своей статье: "мы, как раскольники, которые не думают о твердых домах, а ждут Христа, ждем вот этого последнего события и тоже не думаем о своем личном".

Марат Бисенгалиев

Марат Бисенгалиев: Светлое будущее – это был коммунизм, к которому нужно было стремиться. Другое дело, что сам по себе этот коммунизм никогда не был четко описан, он выглядит чистой утопией. У большевистской парадигмы есть еще такой интересный аспект, как любовь к дальнему. Угнетенный пролетариат далеких стран гораздо ближе для большевика, чем собственный кулак, который находится рядом. Это довольно странная идеологическая позиция.

Андрей Юрганов: Тут речь, скорее, не о дальнем, а о том, что есть какая-то общая связь человечества, и дальний представляет собой человечество. На самом деле любовь к дальнему исповедовали как раз противники большевиков, говорившие о том, что любовь к не ближнему, а к дальнему определяет сущность любой личности, потому что личность в своей сверхличностной перспективе, обращаясь к метафизике, к Богу, к высшим измерениям, видит в этой сфере свой долг и призвание.

Марат Бисенгалиев: Христианство – это, в первую очередь, любовь к ближнему, а большевизм ближнего не любит. Чем ближе ты к большевизму – тем тебе хуже, вся его история это показала.

Андрей Юрганов: Я сейчас изучаю журнал "Крокодил" 20-х годов, и там видна вся история сталинизма. Это пренебрежение к личности человека: человек – винтик, любой класс или партия всегда выше, и ты всегда будешь их недостоин.

Яков Кротов: Но это есть и в православии: недостоин, коллектив – тело Христово. Может быть, большевизм потому так и закрепился в России, что он паразитировал на чем-то таком порядочном?

Андрей Юрганов: Он не паразитировал. Это искренняя большая вера: они поверили в то, что возможно светлое будущее, и оно наступит, все плохое закончится. Из людей, которые пошли в революцию, хорошо, если 5% читали Маркса. 70% высших чинов советской страны потом признавались, что они никогда не читали Маркса и ничего в нем не понимали. Они понимали принцип перераспределения и уравнения человека.

В российской общине, в культуре христианства никогда не был развит культ личности, преобладало коллективное начало, и это переходит с крестьянской психологией в большевизм. После 1924 года, после всех этих "чисток" от партии мало что осталось, как говорил Троцкий, "это не партия, а колхоз какой-то начинается". Пришли люди, которые исповедовали уравнительство.

Но я бы согласился с термином "квазирелигиозная". Читая учебник по научному коммунизму, я однажды обратил внимание на фантастическое определение материи: "Материя бесконечна, вечна, нерожденна, существует всегда". Таким образом, была сформулирована потрясающая идея чуда: мертвое рождает живое! Это было в ленинской работе "Марксизм и эмпириокритицизм".

Я выявил, что для Ленина, Сталина, Троцкого, при всем их различии, был общий глубочайший враг номер один – мистицизм. И умнейший Троцкий, и не сильно умный Сталин выходили из себя при одной мысли о том, что возможно иное существование.

Это не религия, хотя это довольно сложный вопрос. Для меня религия – это не механическое вхождение в Церковь. Это когда ты не ощущаешь ни вопроса, ни сомнения, для тебя это естество, и тебе не нужно доказательств. Ты соединяешь себя с энергией другого мира до такой степени, что это и есть то, что ты понимаешь как истинное существо.

Марат Бисенгалиев: Это понятно, потому что мистицизм открыто противоречит материализму. Но это можно замаскировать, поставить впереди что-то очень хорошее и стремиться к этому, отправлять туда народ. Мне кажется, что большевистские вожди по-разному относились к религии. Довольно известный факт: Ленин очень не любил православие.

Андрей Юрганов: Я думаю, это не акцентированный протест против религии, а характер, тип личности, харизма, которая проросла в скале, абсолютное отсутствие тепла и сочувствия к людям, всего, что является человечностью, превращение личности в некое орудие убийства. В этом смысле харизма Ленина привлекала даже внимание людей, которые мало ему сочувствовали. Ненависть – его основное оружие. И мавзолей – это язычество, это до конца не является религией. Кстати, с самого начала его не собирались сохранять, но потом появилась эта идея, и перед врачами поставили задачу – сохранить тело. Искали, кстати, и среди святых, нетленных, притащили в Москву Александра Свирского.

Яков Кротов: Возможно, мавзолей был возведен случайно, но после этого на нем стояли без малого 70 лет. Стояние на мавзолее не имеет никакого рационального материалистического объяснения, оно воспринимается, скорее, как кощунство по отношению к умершему. Разве для них это не был религиозный обряд?

Андрей Юрганов: Нет, это обряд, связанный с пониманием человечества. В 1925 году Богданов стал проводить свои опыты в Институте переливания крови, и большевики были всерьез заняты проблемой физического бессмертия. После первого вливания этой искусственной крови Богданову еще удалось выжить, а после второго опыта он уже заболел и умер. Физическое бессмертие – это у них было еще одно, последнее дополнение к победе материализма. Об этом много говорилось, в газетах писали. И только Луначарский, когда его спрашивали, правда, еще до революции: "Вот вы все говорите про человечество, но ведь помрете же!" – гениально отвечал: "Да, и остается только одно – гордо смотреть вперед".

Марат Бисенгалиев: Я думаю, для настоящего большевика пусть не быть бессмертным, но долго жить необходимо, потому что он должен был дожить до торжества мировой революции, а точная дата неизвестна.

Яков Кротов: Но это же религиозная эсхатология: вот-вот, сейчас.

Андрей Юрганов: Это коммунистическая эсхатология, имеющая признаки религиозности. Бердяев отмечал, что их религиозность – это некая завершаемость социального мира абсолютным преодолением всех социальных и материальных противоречий. Это вроде как и есть царство небесное, а для них это их же собственное царство. Тут и заложено противоречие, потому что это, конечно, религиозность, но не религия, ведь иного мира нет, есть только этот мир. Но ни одна религия не говорит, что торжествует этот мир.

Подчеркну, что до 1923 года они все были в религиозном экстазе, но потом все очень быстро переродились, обзавелись любовницами, стали воровать на заводах, превратились в бюрократический слой, который плевал на мировую революцию, и очень быстро оказалось, что она никому не нужна.

Марат Бисенгалиев: Я бы так не сказал. Они, безусловно, переродились, и человек слаб, никто от любовницы не откажется. Но до 20-х годов коммунист должен был отдавать деньги партии вместо того, чтобы класть в свой карман. Хочу вспомнить совершенно не объяснимые с точки зрения здравого смысла события 1937–38 годов, когда верхушка большевистской партии просто дала себя уничтожить. Это были люди религиозные, у них была своя большевистская вера, они прекрасно понимали, что от нее отступили, им объясняли, как они предали революцию, и за это их сейчас казнят.

В книге Кестлера "Слепящая тьма", где прототип главного героя – гибрид Бухарина и Радека, следователь приводит ему аргумент: "Когда победит коммунизм, мы скажем правду, и тогда вы получите заслуженные жалость и сочувствие, в которых мы сейчас вынуждены вам отказать". И это ломает человека, который до этого совершенно равнодушно относился ко всем пыткам, он выходит на суд, дает нужные показания и смело идет на расстрел.

Андрей Юрганов: Я бы не сказал, что 1937–38 годы совсем уж непонятны. Сталин долго готовился к этому, еще с 20-х годов. Когда Сталин стал генеральным секретарем, он же был не слишком популярной фигурой, обладал огромной властью, но не имел харизмы. И ему пришлось очень постараться, чтобы стать теоретиком, он до 1930 года значился в общественном сознании как вождь-практик, а по меркам большевистской партии такой человек не может стать главой партии. И Сталин боролся за власть, которую превращал в некий абсолют, он любого заставлял присягать истине, но ключи от истины были у него.

Яков Кротов: Обратите внимание, это чисто христианская терминология: Христос вручает ключи Петру и Павлу.

Андрей Юрганов

Андрей Юрганов: Совпадения, конечно, есть, но при этом мы не можем говорить, что они исповедовали какие-то христианские идеалы. Сталин исповедовал культ власти и довел его до того, что человек при жизни становится Богом.

Яков Кротов: Это антихристианство, псевдохристианство, но это религиозная установка в том смысле, что она трансцендентна.

Андрей Юрганов: Это религиозность, которая доводит до того, что человек отождествляется с мифом социализма, и уже само знание после 1931 года невозможно без Сталина. В этой ситуации Сталину нужно было все время поддерживать власть. Он был мясник по натуре и слой за слоем снимал людей, чтобы поддерживать идею абсолютной власти. Он всего боялся, и Троцкий не случайно говорил, что у него всегда была неуверенность.

Яков Кротов: А это не судьба всякого человека-бога: египетского фараона, Ивана Грозного, не проклятие власти вообще? Человек, который не признает высшее начало и ставит себя на место Бога, обречен не доверять людям, не любить их. В этом смысле большевизм никуда не делся, люди в толпе кричат Владимиру Владимировичу: "Как же мы без вас?" – и не только кричат, а реально не представляют, что будет, если он исчезнет.

Андрей Юрганов: Я думаю, тут есть какая-то пролонгация, и возрожденный культ Сталина – еще одна важная проблема: это ресентимент, колоссальная обида, первопричина которой в том, что все эти страшные, небывалые испытания и жертвы ради коммунизма ничем не закончились. Троцкий однажды написал: "Если не наступит мировая революция, то все жертвы, которые мы претерпели во время революции и гражданской войны, – все это тогда напрасно, и мы – просто сумасшедший дом". Так что можно сказать, что это сумасшедший дом со своим главным врачом и пациентами.

Яков Кротов: Так сумасшедший дом или религия?

Марат Бисенгалиев: Что-то очень схожее с сумасшедшим домом говорил о большевизме Иван Ильин в начале 30-х годов. Он не признавал его религией. Но другие, в том числе и его современники, видели религиозную суть в 20-е годы. Франц Кафка сказал, что большевизм – это источник религиозных войн, и они обязательно скоро будут.

Андрей Юрганов: В христианской религии сатана определяется очень по-разному, но, в том числе, есть и такое объяснение, что это помрачение ума, выход за пределы здравого смысла, бытия.

Яков Кротов: Для большинства религий характерна какая-то концепция сотворения мира. В большевизме это концепция, заимствованная у Гегеля, старая бинарная концепция двух всемогущих божеств, и все зло – от капитализма.

Андрей Юрганов: Совершенно верно. Модернистская культура строилась совершенно иначе. Она говорила: если в мире что-то происходит – мировая война, катаклизм, то для этого есть не внешняя, а внутренняя причина, это мы стали такими, это в нас победило мещанство, в нас недостаток добра. А марксисты всегда говорили об империализме, о делении на рынке и так далее. Это глубокое столкновение двух таких парадигм в русской культуре начала ХХ века. Согласно одной парадигме, внешний мир – это произведение твоего внутреннего мира, и внешний мир изменится, когда ты сам изменишься, а марксисты говорили, что мы сейчас быстренько изменим внешний мир – и ты станешь… А не станешь – мы тебе покажем, как надо стать. (Смеются.) В этом и проявлялось их начало акта творения.

Кстати, культурнейший, умнейший Луначарский явно говорил о том, что "мы не будем жалеть тех, кто не дорос до этой высокой коллективной миссии". Он допускал, что от человека можно избавиться, и называл человека, недостойного коллектива, инвалидом бытия. Вообще, у марксистов начала века есть вещи, которые, да простят меня боги, мало чем отличаются от нацистских текстов.

Яков Кротов: А вы рассматриваете нацизм, гитлеризм как религию?

Марат Бисенгалиев: Сами нацисты утверждали, что тот, кто не видит религиозного смысла национал-социализма, ничего в нем не понимает. Сложно сказать, что они имели в виду, у них же было много и мракобесных теорий: оккультизм и так далее.

Яков Кротов: А каков, на ваш взгляд, ключевой момент в большевизме, который позволяет говорить о нем именно как о религии?

Марат Бисенгалиев: Это его попытка заместить собой религию – богоборческая суть большевизма. Он совершенно не терпит рядом с собой никаких религий. Если в 20-е годы был своеобразный религиозный НЭП, не сильно ущемляли тот же ислам, смотрели сквозь пальцы…

Яков Кротов: Нет, в 20-е годы посадили тысячи!

Марат Бисенгалиев: Сажали много, но никто не акцентировался на религии – просто контрреволюционеры. А в 30-е годы уже идет массовое уничтожение всех религий без исключения и попытка их заместить. Большевизм пытался подвинуть себя на место Церкви. Во времена Хрущева таких попыток не было.

Андрей Юрганов: Гнал, еще как гнал! Особенно на Украине.

Яков Кротов: Закрытие семинарий, монастырей…

Марат Бисенгалиев: По сравнению с 20–30-ми годами церкви же все-таки были.

Андрей Юрганов: Я видел фотографию – Пермь, конец 1918-го – начало 1919 года: лежит просто гора трупов монашек! А одного архимандрита или епископа закопали живого. Я занимался псковскими святыми: 15 ноября какой-то праздник, и в некоторых районах стреляли именно священников.

Яков Кротов: При взятии Соловецкого монастыря были точно такие же груды из монахов. Достаточно ли убить монаха, чтобы стать верующим?

Андрей Юрганов: Там убивали монахинь именно потому, что они монахини. А во время соловецкой истории убивали за непослушание.

Яков Кротов: В 1918 году тоже был такой мотив, просто предполагалось, что всякий верующий непослушен. И они страшно ошиблись, ведь в 30-е годы началось сращивание с Церковью.

Марат Бисенгалиев: Я говорил не о 1918-м, а о 20-х годах. Тогда еще была Гражданская война, и Ленин контролировал далеко не все, он мог дать только общие указания, но где-то за углом их выполняли по-своему.

Яков Кротов: Он давал указания – вешать и расстреливать.

А я думал, харизма – это благодать дара Духа Святого.

Марат Бисенгалиев: В ленинском понимании – нет, но это не важно. Очень многие вещи делали люди на местах.

Яков Кротов: Ситуация с квазирелигией, с лжерелигией, с насилием во имя высшей мифологической ценности похоронена, или это все в каком-то виде сохранилось? Иконы-то Сталина писали не при Сталине… Существует ли запрос на такую религию?

Андрей Юрганов: Сейчас мутации происходят не только в головах обычных людей, но и в головах некоторых служителей церкви, причем не самого низового уровня. Основной мотив этой мутации – ресентимент, синодальный синдром и недостаточно развитое сознание личного достоинства. Все вместе создает эту страшную мутацию, под которую может подойти любой "изм", неважно, путинизм или что-то подобное. Изживание всего этого будет еще долго говорить обо всех этих страшных вещах: травматическая память сразу никуда не уходит.

Марат Бисенгалиев: Что касается современного культа Сталина, это культ не того Сталина, который был, а какого-то несуществующего Сталина. Он, безусловно, создается искусственно, с какой целью – пока трудно понять, и это длится уже достаточно давно. И с этим культом очень просто разобраться – надо просто рассказать, кем был Сталин на самом деле.

Яков Кротов: Был ли большевизм религией – может быть, даже не столь важный вопрос, по сравнению с тем, не превращается ли религия в большевизм. Она превращается, когда утрачивается уважение к личности, осознание права и закона как высшей, Богом данной ценности, когда утрачивается чувство высшего и мистического, останавливающее любую занесенную над ближним и дальним руку, и когда вместо заповеди о любви к врагам вдруг торжествует неверно понятая цитата из Иоанна Златоуста: "Услышал кощунство – ударь кощунника". "Подставь щеку" – эти слова из Евангелия – единственная защита религии, веры и верующего от духовного большевизма.