«Увязшие в войне». Российские ополченцы на востоке Украины: взгляд изнутри

На фестивале документального кино Artdocfest, который проходит в Риге в рамках Рижского кинофестиваля, показан фильм французских журналистов Елены Волошиной и Джеймса Кио "Выбор Олега" (Le choix d'Oleg). Им удалось проникнуть в батальон донецких сепаратистов "БАРС" и снять российских добровольцев, которые воюют в его составе.

Елена родилась в Москве, ребенком уехала с родителями во Францию и в 2012 году вернулась в Москву корреспондентом французских СМИ. В фильме два героя: Олег, житель Тюмени, приехавший в ДНР на две недели в отпуск и оставшийся на год, и промышленный альпинист из Набережных Челнов, пулеметчик Макс, которого в Донецке ограбили, украв паспорт. Оба, как они сами не раз признаются на камеру, разочаровались в идее Новороссии практически сразу по приезде, однако по какой-то причине не могут покинуть батальон. Елена Волошина, по ее признанию, ставила перед собой задачу показать психологию комбатанта, увязшего в неправой войне.

Елена Волошина ответила на вопросы Радио Свобода.

Елена Волошина в программе "Культурный дневник"

– Как вы вышли на вашего героя?

– Я работала в Москве корреспондентом французских телевизионных каналов, и один из них меня откомандировал на Донбасс снимать новости. Там было очередное перемирие. Это был февраль 2015 года. Тогда мне удалось договориться с батальоном российских добровольцев поехать их снимать. На тот момент эти батальоны были довольно закрытыми для общения со СМИ, особенно западными. Поэтому все коллеги делали, так сказать, организованные съемки с Министерством обороны ДНР, а мне удалось проникнуть в батальон. Там я и познакомилась с Олегом, который был заместителем командира этого батальона.

– Как вам удалось договориться, проникнуть туда?

– Через моего знакомого, который работал на телеканале "Россия 24", мы с ним дружили тогда, и он мне помог наладить контакт.

– Мы видим героя на протяжении полугода. Вы ездили несколько раз туда?

– Да, три раза.

– Как я понимаю, каждый кадр был ценностью, это была большая удача – снять его вообще.

– Да, однозначно, и даже когда мы сняли бой, очень страшный бой 3 июня 2015 года, со мной еще работал мой напарник, фотограф и оператор, мы были единственными журналистами и режиссерами, которые были тогда на фронте, в этом бою. И поскольку мы прежде всего журналисты, нам на следующий день все наши СМИ, на которые мы работали, стали звонить, выпрашивать материалы, репортажи, это было крупнейшее нарушение перемирия на тот период. Мы всем отказали, сказали: извините, мы снимаем фильм. Это был бой за взятие Марьинки, который затем представлялся в российских СМИ как нападение украинской армии. На самом деле все было ровно наоборот: Захарченко получил из Москвы приказ взять город Марьинку.

– В связи с этим вспоминается кадр, где вы снимали непосредственно экран телевизора. У вас есть сюжет об обмене украинского контрактника на "двухсотые" грузы, то есть на тела бойцов этого батальона. И герой фильма говорит вам, мол, вот так она работает, пропаганда. В фильме непонятно, говорят на экране правду или ложь.

– Дело в том, что фильм у нас без закадрового текста. Пленный говорит, мол, наши пошли в наступление, причем чувствуется, что он это говорит по принуждению, у него избито лицо, российские корреспонденты настаивают: ну так кто же пошел в наступление? Он произносит: украинская армия. И сразу Макс говорит: видишь, как пропаганда работает? Нам казалось, что это понятно.

– Как вы считаете, ваше присутствие спасло украинского пленного от более суровой судьбы? От смерти или избиений, пыток?

– До момента, когда мы его снимали, его уже избили. Они решили дать нам доступ к нему после того, как произошло избиение, и перед нами стоял этический вопрос: должны ли мы показывать его лицо или замазывать, потому, что человек не согласен, в принципе, чтобы его снимали, он пленный. По французским законам, а у нас продюсер французский, мы не имеем права показывать пленного человека, не замазав его лицо. Но мы решили это сделать, потому что это был единственный способ показать, что его-таки избили: синяк под глазом и все лицо опухшее. У них был свой план на этого пленного, они его выполнили. Я не думаю, что у них был какой-либо интерес убивать его на тот момент, потому что пленный – это ценность, которую можно обменять. В тот период уже убийством пленных не занимались. Они либо сидели в подвале, как они сидят и до сих пор, либо их обменивали. Убийства, расправы были в самом начале войны. Не думаю, что наше присутствие повлияло. Мы решали другой вопрос. Мы весь день ездили с этим человеком в багажнике, у него был мешок на голове, и когда нас оставляли с ним наедине, мы перешептывались между собой: "Может быть, мы с ним поговорим? Как-то его успокоим?" И мы даже это решили не делать. Нам ведь тоже никто не сообщал, как с ним поступят. Мы просто наблюдатели: едем, снимаем, даже никаких вопросов не задаем, иначе мы повлияем на ситуацию. Мы снимали такое реалистическое кино, которое само по себе развертывается, мы не вторгались в происходящее. Вот мы скажем, что все будет хорошо, а его изобьют. Мы не имели права давать ему надежду. Поэтому что мы старались делать – это как можно больше говорить между собой по-французски, и думаю, этот момент его сильно успокаивал. Он прекрасно понимал, что если здесь иностранцы, то ему ничего не сделают.

– Давайте вернемся к герою. Вы не чувствовали, что он перед вами рисуется, чтобы себя обелить в собственных глазах?

– Во-первых, он прекрасно знал мои взгляды и мою позицию. До того, как мы вообще начали говорить о том, что будем делать фильм, мы с Олегом очень много общались. Я ему говорила: ты же не дурак, ты понимаешь, что вы пришли в чужую страну, и на противоположной стороне люди, которые защищают свою страну. Я прекрасно видела, что он это понимает. Почему у меня возник интерес к нему как к герою фильма? Здесь вопрос экзистенциальный: почему человек, который понимает, что он воюет не на правильной стороне и делает неправое дело, почему же он все-таки там воюет? И в этом вообще вся драматургия фильма. Он согласился, прекрасно зная, что мы не будем делать из него героя. Кто думал, что мы делаем пропагандистский фильм о героях, это его командиры, командир батальона. Мотивация Олега была очень проста: парень на войне, приезжает девушка с камерой, он печется о ее безопасности, она ему, может быть, понравилась, он с ней переписывается, и тут она говорит: а давай я приеду тебя снимать.

– И все же. Олег буквально воспроизводил фольклор комбатантов: человек на войне может быть садистом, а может быть просто бойцом, который "работает". Это такое кредо, символ веры, что есть война, и на ней нужно быть честным.

– Олег – солдат в самом прямом и правильном смысле слова. У него чувство долга перед командиром и чувство ответственности перед своими солдатами. И в этой роли он лучший. Та шкала ценностей, которую ему пообещали, когда он поехал туда, рухнула, как только он туда приехал, и он как человек не плохой, не злой, объективно он добрый человек, вынужден был убедить себя, что он делает что-то правильное. И он сказал себе, что солдат есть солдат. Но не надо представлять себе картину, которой нет: он не выполнял приказы расстрелять людей. История с военнопленным была самой криминальной. Дальше, конечно, у меня появились к нему вопросы: а ты убивал людей? У них всего за время моего пребывания там было три боя, потому что они были разведывательным батальоном. Я спросила: что ты делал, когда вы шли в бой? Ты стрелял в людей? Он говорил: "Я стрелял в никуда. Я вижу цель, движущегося человека, я в него не стреляю". Верить или нет – отдельный вопрос. И да, ты не нажимал на курок, но ты участвовал в организации преступления и ты все равно преступник.

– В чем состояла задача его соединения в той операции, с планирования которой начинается фильм?

– Все батальоны были мобилизованы на фронт, чтобы взять Марьинку. У них была самая передовая позиция, они должны были проникнуть на территорию противника, то есть на украинскую территорию.

– После всех этих трупов, которые появляются на экране, становится понятно, что этих людей держит вместе и в этом месте вина выживших.

– Именно так говорит Олег, и в этом есть, по-моему, элемент самооправдания и оправдания пропаганды, в которой они тоже участвуют. Это звучит героически: я должен остаться, чтобы отомстить за своих людей. Когда мы это снимали, мы сами в это ни на секунду не верили, мы старались дальнейшими эпизодами как-то это разбавить, потому что они знают, что их друзей убили, но они сами пошли в наступление. Кстати, живых покидать даже сложнее, чем мертвых, потому что боевое братство – это как раз тот элемент, который держит их там. Они нашли себе новую семью, они вместе и спят, и едят, они уже поучаствовали в какой-то реальности, которая недосягаема для их семьи, близких. У них, конечно же, травма психологическая, эмоциональная, и стресс от всего, что они пережили. Разумеется, что в этой ситуации вернуться в мирную жизнь иногда страшнее, чем просто умереть. Ты понимаешь, что ты не тот человек, которым был раньше, что единственные люди, которые могут тебя понять, – такие же, как ты, и они находятся сейчас рядом с тобой. А ты их покинешь и куда ты вернешься? К людям, которые будут считать тебя героем (как это произошло у Олега в семье). А ты-то понимаешь, что ты не герой.

– Олег говорит, что он фигурирует только по позывному, он и перекличку бойцов проводит по позывному. Это некий мир, который существует вне гражданского мира, и преодолеть его границу – уже само по себе чрезвычайно трудная задача.

– Да, это другой мир, другое измерение, там все по-другому. Донецк – это отдельная планета, где ходят люди в форме, где приезжие все – герои, и нас там почитают. А фронт – это отдельное измерение в этом измерении. Ты живешь в параллельной реальности, там и время течет по-другому, и звуки другие, все другое. Оттуда вернуться очень сложно даже нам, журналистам, бывает иногда. Макс говорит, что война затягивает.

– В батальоне, как говорит Олег, поначалу было много донецких. Потом все они, видимо, разошлись по домам, и остались одни россияне. Россиянину труднее уехать, потому что дом далеко?

– Да. Надо уточнить, что речь об эпизоде после боя. Все местные после боя пошли домой "отходить". В батальоне было человек шестьдесят, и добрая половина из них, может быть, чуть больше – россияне.

– Всех привела туда пропаганда?

– "Привела пропаганда" – это немного упрощенное представление. Окончательного ответа на вопрос, почему они туда поехали, ни у кого нет. Тут всегда присутствуют сугубо личные и довольно эгоистические мотивы. Либо у человека жизнь не состоялась, профессиональная или эмоциональная, либо работы нет, либо ему скучно (как говорит Макс). Кроме того, русские люди растут на сильном военно-патриотическом воспитании, на "подвиге дедов". У Олега солдатское мышление присутствовало всегда, ему очень понравилось служить в армии, он любит дисциплину и порядок, и ему нужны рамки. Он чувствует себя растерянным, когда он должен сам для себя что-то выбирать. Плюс он занимался военно-патриотическим воспитанием молодежи, сиротами, водил их в лес, учил азам выживания. Занимался пожилыми людьми, волонтерством. Принял поезд с беженцами с Донбасса, занимался раздачей гуманитарной помощи. А что тогда говорили беженцы с Донбасса? На тот момент и в Донецке, и в Луганске все как один говорили: мы являемся жертвами украинских фашистов, Порошенко хочет нас всех уничтожить. У меня радикальная позиция – я считаю, что если бы не было пропаганды, не было бы войны. Мы снимали кино, чтобы показать, что тысячи россиян едут туда воевать потому, что они услышали призыв в телевизоре. Пропаганда эффективна потому, что люди, которые ее проводят, знают, к кому они обращаются.

– Макс отправляется домой, едет без паспорта автостопом. Возникает параллель с героем фильма "Брат". У вас не возникло впечатления, что дальше его судьба будет развиваться по хорошо описанной схеме?

– Они обожают этот фильм, точно так же, как любят все эти песни, которые мы слышим в кадре. И мы решили не добавлять никакой музыки к тем песням, которые они сами слушают, потому что они хорошо характеризуют "русскую душу", агрессивную, ностальгирующую, романтическую, способную одновременно на самые плохие поступки и последующие страдания из-за этих поступков. Предрешена ли судьба? Я не хочу думать, что есть какой-то социальный детерминизм. Макс долго хотел уехать в Сирию. Или делал вид, что хочет. Но на самом деле у него не такая уж плохая социальная ситуация. Он работает, у него есть профессия – индустриальный альпинист, даже создал свою бригаду, у него были заказы.

– Мы все время слышим в кадре героический военный фольклор. И это подкрепляет впечатление, что герои немного рисуются. Но в последние моменты, когда Олег срывается, в кадре звучит блатняк, который его явно воодушевляет. Роль честного бойца оказалось легко с него соскрести?

– В этом-то и вся суть фильма. Они создали себе некий образ, некую роль, которая держится ни на чем. Я с самого начала видела, что Олег к этому придет, у меня был другой вопрос: захватим ли мы это на камеру? Повезло: застали переломный момент. И в этот момент он действительно перешел на другую музыку. Но от сомнения к убеждению путь недальний. Гораздо труднее с решениями по этому поводу. Олега в фильме мы оставили в переломном моменте, чтобы заставить зрителя поломать голову.

– Но вы знаете, как развивалась его история потом?

– Да, конечно. Он вернулся в Россию, к себе домой, и сделал то, что обещал: стал обычным человеком, у которого есть девушка, работа. Он часто, много и упорно критикует нашу власть и не ходит на митинги, возможно, только потому, что знает, что если его арестуют, ему придется гораздо хуже, чем другим. Он, наверное, всегда хотел иметь свободу маневра, но он вырос в пространстве Русского мира. Он часто говорил мне: я открыл глаза на мир, а что мне с этим делать теперь? Я ведь должен жить в этом мире, быть его частью, я не могу уехать за границу, у меня нет заграничного паспорта, я даже не говорю по-английски. И в этом смысле Олег олицетворяет собой российское общество.