31 октября Тюменский районный суд признал Нину Трапш виновной по статье "Угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования". Пенсионерке назначили штраф в размере 30 тысяч рублей и освободили. В СИЗО в ожидании суда она провела более двух месяцев: ее обвиняли в угрозе насилием в адрес сотрудника Следственного комитета.
В изоляторе ветеран труда Нина Федоровна Трапш оказалась, потому что судья, избиравший ей меру пресечения, счел, что она действительно угрожала убить 24-летнего сотрудника СК, когда тот обыскивал ее квартиру. Пенсионерка вину полностью отрицает, но подавать апелляционную жалобу не собирается: говорит, что нет сил. Корреспондент "Сибирь.Реалий" встретился с ней вскоре после освобождения.
– Началось все с ремонта нашей улицы в конце 2015 года, – рассказывает Нина Трапш. – Ремонт курировал замглавы администрации города Афанасьев. Он собирал людей, говорил, что все будет сделано вовремя, но годами длится все это: то там начнут копать асфальт, то тротуар не был доделан, то зачем-то хороший магазин снесли садоводческий, капитальное красивое было здание. Там же предприниматели были, они же деньги затратили. Но гнилой дом, который убого выглядит и портит вообще вид улицы, до сих пор стоит, брошенный на произвол судьбы.
Я спрашиваю: а у вас есть разрешение? Нет? Тогда уходите. Уходите вон отсюда, мы полицию не вызывали
Ходили слухи, что было украдено много денег из бюджета. Я написала жалобу губернатору, еще тогда Якушев был: выделите, пожалуйста, деньги, если их действительно не хватает, но улицу надо приводить в порядок. И что вы думаете? Афанасьев обратился к следователю в марте 2017 года, что якобы я ему угрожаю. Что якобы я ему там написала какую-то анонимку, что ему будет плохо и так далее, не знаю, какие уж у него были мотивы. Узнала я о возбуждении уголовного дела только с приходом следователя Колесникова в июле, а дело он завел спустя 60 дней после обращения чиновника.
4 июля прошлого года приходит к нам следователь и прямо с порога кричит, что на вас заведено уголовное дело, вы угрожали Афанасьеву. Я говорю, такого быть не может. А он: я должен провести у вас обыск. Я спрашиваю: а у вас есть разрешение? Нет? Тогда уходите. Уходите вон отсюда, мы полицию не вызывали, у вас разрешения на обыск нет, я вас знать не хочу и знать не знаю. И он мне ничего не показал, никаких документов. Я даже подумала, сейчас много ходит всевозможных преступников, приняла его за какого-то авантюриста.
Следователь очень большой, двухметрового роста, широкий в плечах, огромная у него обувь, это громадина. Ему 24 года, а мне, считайте, 74
Может, ему показалось, что я ему грубо отвечаю или что-то еще. И он, значит, сфабриковал дело, что я и ему тоже угрожала. Я с ним не ругалась, я просила его уйти, ну, может быть, на повышенных тонах ему сказала, что ему не понравилось. Вот, решил, что я ему угрожаю, чуть ли не физически, а этого не было совершенно.
Следователь очень большой, двухметрового роста, широкий в плечах, огромная у него обувь, это громадина (фото. – Прим. СР). Ему 24 года, а мне, считайте, 74. Как он может меня бояться и что я могу ему сделать?! В общем, это страшный абсурд.
– В деле сказано, что понятые тоже свидетельствовали против вас.
– Почему они подтверждают его слова, я не знаю, может, он попросил их. Понятых было двое: пробегающий мальчик, он здесь не живет и не прописан, тут у него дальние родственники, и соседка. На суде она сказала, что я говорила грубости следователю, но точно не помнит что.
– Когда вы узнали, что Колесников вас обвинил в угрозе убийством?
– В тот день он ушел и ни слова не сказал об угрозах в свой адрес. Я даже до последней минуты не знала, что возбудили уголовное дело. А 12 декабря пришел другой следователь Аглиуллин. С кувалдой. Я вообще не хотела открывать, так он кувалдой нам дверь пытался вынести, как настоящий бандит.
На этот раз у него были документы для обыска. Он заявил, что я угрожала следователю Колесникову, на меня заведено уголовное дело. Я, во-первых, испугалась, я человек старой закалки. Раньше приходили с обыском, значит, это уже рецидивист. И мне стало до такой степени обидно и неприятно, как можно ставить меня в этот ряд?!
Вообще в мировой практике такое было? Мало ли, люди ругаются, кто кому что сказал, за слово разве судят? Судят же за действие. А я и рукой не замахнулась, просто сказала: уходи, видеть тебя не могу, у нас искать нечего, у тебя нет документов, пошел вон. Может, ему показалось, что я его чуть ли не убиваю?
Когда было первое заседание, была страшная вьюга. Я пошла одна в суд, упала в снег, встать не могла, меня мужчина привел домой, я была в ужасном состоянии. И с тех пор я стала очень сильно болеть.
Когда меня поместили в СИЗО, мне показалось, они его скопировали с концлагеря. Первое ощущение – мне не хотелось жить даже
Судья решила, раз я на то заседание не пришла, на другое не пришла, решила взять меня под стражу. Я пошла за хлебом, иду по улице, подъезжает машина, меня хватают, кто-то мне подставил подножку, я упала. Говорят, сейчас поедешь в полицию, ты объявлена в розыск. Вы особо опасный преступник, вы всем угрожаете. Я говорю: да вы что, с ума, что ли, сошли?
Встать не могу, сопротивляюсь, они моим телом подметали асфальт. Меня тащили за руки и за ноги в машину. Вот такая у нас полиция, вот такое у нас государство.
– Вы поняли в тот момент, что вас действительно могут посадить?
– Я не думала об этом, потому что была убеждена, что вообще ничего не совершила. Я до сих пор чувствую себя невиновной. Я ничего не украла, никого не убила! Мне 73 года, много почетных грамот, и я всегда была уважаемым человеком, и вдруг вот такая напасть. Когда меня поместили в СИЗО, мне показалось, они его скопировали с концлагеря. Первое ощущение – мне не хотелось жить даже. Я была просто оскорблена, унижена страшно. Я была уверена, что не виновата, что никогда никто ничего такого не может совершить против меня. Как доказывать, что ты вообще не верблюд? Это дикость какая-то.
Когда привезли меня в СИЗО, у одного мужчины инспектора были слезы на глазах. Он говорит, как так, мать, за что тебя? Я говорю: ни за что. Многие женщины-инспектора, раньше их называли конвоирами, они мне все время говорили, глядя на тебя, сердце кровью обливается. Я говорю: что-то у судьи моей и прокуроров сердце кровью не обливалось.
Они все сочувствовали, мечтали, чтобы у меня все благополучно закончилось. Я же на халат пальто накинула, и в булочную так выбежала. И меня так и задержали, и в этом халате привезли в СИЗО. И одна из женщин-конвоиров мне потом теплые колготки принесла, чтобы я не замерзла. Работники в СИЗО неплохие, я могу сказать, нормальные люди, просто сами условия содержания людей отвратительные.
Нина Трапш с сыном
– Расскажите подробнее?
– Во-первых, решетки страшные там кругом. Куда бы ни пошел, или на прогулку тебя ведут, или в медсанчасть, руки за спину, и впереди двое с пистолетами, сзади двое, переносить такой кошмар вообще невозможно.
Еда ужасная, я там практически ничего не ела, все выливала в унитаз
Думаю, да какой смысл жить, если я на 100% уверена, что не виновата, и вдруг оказываюсь в месте, где кто за убийство, кто за наркотики сидит, и вдруг я в одном ряду с ними. Это было дико. А потом думаю, я же совсем не сошла с ума, почему я должна свою жизнь подарить этим врагам?
Условия там ужасные. Под семью замками, за железной дверью, с сокамерниками, а они же совершили преступления все-таки. Мне было, конечно, страшно. А им терять нечего, многим грозило по 10 лет.
В основном, молодежь вся сидит за наркотики. Девочки некоторые более-менее. Я говорю: как такое могло произойти? Нет работы. Страшная безработица в стране. Одна говорит, получала 12 тысяч, за съемную квартиру платила 10. Что мне оставалось делать? Предложили большие деньги, я и пошла. В основном молодежь сидит за наркотики, 90% молодых красивых девиц. Страшная безработица погубила молодежь. Я не знаю, что дальше будет с нашей страной, это невозможно.
– А как там кормят?
– Что приносят? Вот похлебка, она такая нудная, будто там посуду помыли, и это суп называется. Если гороховый суп, там две горошины плавают, и ничего не солится. Каша по утрам, естественно, без масла, на воде. О фруктах, овощах речи нет. Картошка была первое время вообще черно-коричневая, гнилая.
Если бы людям ничего не приносили, можно просто умереть от голода. В окошечко тебе принесут поесть, а еда ужасная, я там практически ничего не ела, все выливала в унитаз. Короче говоря, мы все кормили унитаз. Прозвали его Эдиком. Эдик тоже хочет кушать.
Я днем из сил выбивалась, умывалась холодной водой, чтобы не заснуть, чтобы не попасть в карцер
Самое интересное, что окна мало того, что в решетках, так они еще такой пленкой закрыты, чтобы мы улицу вообще не видели. А гулять нас выводили в другие камеры. Они полностью железные, потолок решетчатый и тоже покрыт чем-то, чтобы мы небо тоже не видели. Настолько ты ограничен во всем, я не знаю, как это даже назвать. Это кошмар какой-то. Разве можно назвать прогулкой из одной камеры в другую? Где ты там дышишь, вообще непонятно, только холодно. И если ты не пойдешь на прогулку, будешь отказываться, попадешь в карцер. Я боялась, что опять будут обо мне говорить, что мало того, что всем угрожает, еще и дисциплину нарушает. Я старалась, что они говорят, все выполнять.
Но самое страшное – это постель. Железные кровати с решетками, которые выпирают, матрац грязный, столетней давности, тоненький. Лежишь, все это железо упирается в спину. У меня от них до сих пор болит спина. Ночью там полностью выключают отопление, холодно, дрожишь. Я спала иногда в пальто.
Подъем в шесть утра и до десяти вечера. Спрашивается, что там мотаться из угла в угол? Но самое страшное, попробуй ты хоть на пять минут засни днем, значит, пойдешь в карцер. Конечно, я днем из сил выбивалась, умывалась холодной водой, чтобы не заснуть, чтобы не попасть в карцер.
У них никогда не было в СИЗО человека в таком возрасте. Там есть так называемые бабушки после шестидесяти, ну самой старшей там шестьдесят три было.
И при этом еще и медицина ужасная. Я не могла там валидол даже выпросить.
– На суде говорили, что есть записи следователя со смартфона во время его визита к вам в квартиру. А что там на записи, слышно, как вы ругаетесь?
– Ее никому не показывали, запись эту никто не видел. Следователь говорит, что там все записано, как я ругаюсь, как угрожаю ему. Адвокат запрашивал, но ему никто не дал эту запись. К тому же он мог там монтаж какой-то сделать, что я кричу там чуть ли не матом. Я вообще в жизни не ругаюсь матом.
– Ваш адвокат ходатайствовал, чтобы вас выпустили из СИЗО под домашний арест или подписку о невыезде?
– Да, адвокат был хороший, а ему во всем отказывали. Я все время говорила, вход сюда есть, а выхода, наверное, нет. Потому что у меня было такое впечатление, что никогда оттуда не выйду. Я просто стала молиться. Даже эти молодые девочки сидели и читали со мной молитвы. Мы просили, пусть восторжествует справедливость.
– Свидания с сыном вам разрешали?
– Не разрешали. Всем разрешали, мне нет. Единственное, мне разрешили три раза позвонить. Конечно, за плату. 50 рублей в СИЗО карта стоит для одного разговора.
Каждый раз, когда везли на суд, я надеялась, что меня выпустят. Но меня отпустили 31 октября. Такая история нелепая, никчемушняя, пустая. У нас нарушаются права человека. Так относиться к людям нельзя. За эти два месяца мне казалось, что я чуть ли не пожизненно там сижу. Это никакое не СИЗО, это тюрьма строгого режима.
Там приходил священник, с людьми общался. Я когда пришла к нему, он говорит: мать, у тебя седые волосы, как не стыдно, ты почему в тюрьме? Я говорю, вот так и так. А он: боже мой, ну мало ли, разозлился человек, ну могли бы штраф просто выписать. Но чтобы, говорит, судить по этой статье и швырять в СИЗО, ну это у нас уже какие-то новшества в стране появились.
Раньше у меня была надежда, что будет хорошо у нас, сейчас нет. Пока у нас великий Путин у власти, ничего не изменится к лучшему. Я теперь считаю, что я в оппозиции. Они меня специально отправили в оппозицию. Если раньше была надежда, что все изменится к лучшему, теперь я на стороне протестующих. Теперь только так.
– А что вы сейчас думаете об этом сотруднике СК, из-за которого вы и оказались в СИЗО?
– Я считаю, что он просто наглый молодой человек и начинает свою карьеру не с того. Если он всем преподносит, что я чуть ли не бандитка какая, а как он будет работать с ярыми уголовниками? Я считаю, что человек это бессовестный. Если ты следователь, так надо быть честным, а так он может любого подставить. Мне очень жаль, что молодой человек не с того начинает, и ему не место в Следственном комитете.