Смертные приговоры под нескончаемые аплодисменты (ВИДЕО)

Дело Промпартии 30-х годов (фильм Сергея Лозницы) и "театральное дело" сегодняшних дней (суд над Кириллом Серебренниковым и его коллегами) – что изменилось в восприятии обществом такого рода процессов? Обсуждают актриса Лия Ахеджакова, кинокритик Юрий Богомолов, экс-директор "Гоголь-центра" Алексей Малобродский.

Полная видеоверсия программы

Елена Рыковцева: Наше сегодняшнее событие – это "Процесс" Сергея Лозницы. Режиссер сделал документальный фильм на основе материалов 1930 года, процесса над Промпартией, и процесса, который происходит в реальной жизни. Мы будем сравнивать реакцию общества тогда и сейчас на такого рода вещи. С нами Лия Ахеджакова, наша замечательная, удивительная, любимая, с нами Юрий Богомолов, с нами Алексей Малобродский. Алексей Малобродский только что с процесса по собственному делу – как сказала Лия перед нашим эфиром, единственный человек, который может сравнить оба процесса: один, который в кино 1930 года, а один, который сейчас, к сожалению, у нас на глазах у всех происходит. Мы сегодня очень много будем говорить об общественной реакции, потому что в фильме "Процесс" для меня это показалось главным. Почему так принципиально провести эти параллели?

Лия Ахеджакова: Поскольку это документ, поскольку это архивы, то не подкопаешься, что меня дурят. Кажется, такого не может быть! Там есть кадры, как люди после того, как объявляют смертную казнь или страшное наказание, 10 лет лагерей, счастливы в Колонном зале, в том самом Колонном зале, где я играла елки, зарабатывая на жизнь. Я не знала, что там это происходило в эти 30-е годы как раз перед Большим террором. И когда сидит полный зал вменяемых людей, у них счастье на лице, что смертная казнь. Спасибо, товарищ Вышинский, как вы правильно сделали. Улицы Москвы полны людей, которые идут со знаменами, с транспарантами и кричат: ура, наконец-то смертная казнь. Если бы не документы, если бы я не верила, что это архивы, можно подумать, что это страшный поклеп на нашу родину, на нашу историю.

Елена Рыковцева: Мы покажем маленькие фрагменты из этого фильма, чтобы было понятно, что людям, которые несут эти плакаты, им же сами обвиняемые сказали, что да, мы виноваты, мы враги, мы хотели взорвать, убить эту молоденькую Страну Советов. Поэтому трудно им не поверить, трудно не поверить прокурору. Юрий, для вас что было главным в этом фильме?

Юрий Богомолов: Там многое поразило действительно. Даже, может быть, не столько демонстрации, скандирования, факельные шествия, которыми прослоен этот процесс, а как вежливы были обвинители, интеллигентны. Вышинский просто образец старой дореволюционной интеллигенции: встаньте, пожалуйста, садитесь, пожалуйста. Одного из обвиняемых бережно, он пожилой человек, его бережно энкавэдэшник подводит под локотки почти. Еще поражает, в отличие от нынешних процессов, как обвиняемые еще пуще себя разоблачают, чем обвинители. Как Рамзин, глава этого заговора, как он рассказывает. Это ведь тоже театр. Интересный эффект времени. Тогда это было чисто пропагандистское кино, примерно аналогичное тем ток-шоу на федеральных каналах, которые проходят сегодня, "Время покажет", "60 минут". В сущности технология та же самая, просто немножко стилистика другая. Там тоже обличают, обличают, правда, внешних врагов исключительно, но очень сурово. Заговорщики, враги наши, они пытаются что-то ответить и защититься, представители Украины или Соединенных Штатов Америки. Но там очень простая техника подавления этой защитительной вещи – там просто начинают параллельно говорить любую ерунду, как в театре бывает. Кто-то говорит: то-то, то-то, то-то. А он говорит: 5% у вас, 5%. А когда присоединяется кто-то из экспертов, когда по команде клакеры начинают аплодисментами или гулом подавлять – это все есть и в том процессе 1930 года, просто там более организованно.

Лия Ахеджакова: Такого хамства нет.

Елена Рыковцева: Сейчас мы будем хвалить 30-е годы.

Юрий Богомолов: В том-то и дело, что производит впечатление. Но время, когда сегодня смотришь этот фильм, оно переворачивает. Понимаешь без всяких комментариев закадровых со стороны режиссера, что происходит, что это все постановка, не надо ничего комментировать. Что замечательно в этом фильме – что зритель является участником этого процесса только с высоты определенного времени.

Елена Рыковцева: Первое, что бросается в глаза, сравнение неизбежное, про вас говорят – Кафка, и о том процессе говорят, что что-то кафкианское в этом есть. Люди, которых настигла эта страшная участь сегодня, они уже другие, все-таки они сопротивляются. Это первое, что можно сказать о вашем процессе, – это сопротивление. Вы что видите главным для себя с высоты вашего опыта в этом фильме?

Алексей Малобродский: Как ни странно, для меня очень ценно и, возможно, главное то, что это в первую очередь замечательный фильм, замечательное произведение документального кино, совершенно неожиданное и потрясающее. Я соглашусь с тем, что сейчас говорили о театральности этого сюжета, о его абсолютной постановочности. При всей достоверности, при всей хроникальности как раз поражает эта драматургия, абсолютная подлинность фактур, подлинность лиц, подлинность речей, звука и при этом абсолютная сконструированность этой ситуации. Возможно, воспринимать этот фильм именно так нам сегодня помогает наш опыт, наше знание. Мы осведомлены о том, что предшествовало этому процессу, "шахтинское дело" и так далее. Мы осведомлены о том, что в известном смысле именно это дело было предтечей и спровоцировало события, которые мы обозначаем как период Большого террора. Но тем не менее, этот замечательный режиссерский, авторский ход, который порождает очень театральный конфликт, порождает эту драматургию, точнее сказать, подлинных фактур и абсолютной нереальности, абсолютной выморочности, сделанности ситуации, он действительно поражает. Разумеется, после этого зритель, я во всяком случае, задается следующими вопросами, которые занимают всех: как это возможно, как это может быть? Казалось бы, для нормального сознания это не может быть воспринято, освоено и уложено, потому что все существо нормального человека этому сопротивляется. Тем не менее, то, о чем говорила Лия, абсолютная документальность, достоверность и уверенность в том, что это не выдуманный сюжет, а это сюжет, который основан на реальной хронике, это сюжет, который нам известен по напечатанным в 1931 году протоколам этого процесса. То есть нет сомнений в том, что это было. Это заставляет как-то растеряться и остолбенеть перед этим явлением. При этом вопрос о толпе, о реакции толпы, какая это зверская толпа, вы знаете, у меня было ощущение, что зрители процесса и участники демонстрации, которые растягивали эти транспаранты с надписью "распни, расстрелять, слава ОГПУ", что они тоже в достаточной степени находятся в границах своих ролевых задач. Это такой коллективный исполнитель роли. От этого становится, конечно, жутко, что можно массы настраивать таким образом. Но когда всматриваешься в лица зрителей в Колонном зале, то там, с моей точки зрения, очень разные лица и очень разные реакции. Там, наверное, есть несколько десятков или сотен персонажей, которые абсолютно зомбированы происходящим, которые действительно с наслаждением внимают разоблачительным и в особенности саморазоблачительным выступлениям обвиняемых в этом процессе. Но в то же время большое количество лиц, которые держат такую нейтральную маску, которые, как мне представляется, как мне фантазируется, отдают себе отчет в происходящем. Трудно поверить, что за 13 лет, прошедших после большевистского переворота 1917 года и последовавших за этим событий, гражданской войны, террора красного, подавления кронштадтского мятежа и так далее, очень трудно поверить, что после этого, это же все происходит в границах жизни одного поколения, очень трудно поверить, что тотально массовое сознание могло быть таким образом изменено.

Елена Рыковцева: Я предлагаю посмотреть маленький фрагмент – как они говорят, эти обвиняемые, – и еще раз подумать о том, как можно было этому не поверить.

Фрагмент фильма "Процесс" - признание обвиняемых

Елена Рыковцева: Два часа каждый друг за другом, волнуясь, дрожа, даже актер не сыграет так искреннее раскаяние, искреннее осознание своей вины и так искренне не расскажет о своих контактах с иностранцами. Алексей предполагает, что люди, которые шли с этими плакатами, они немножко тоже играли. Но как этому не поверить, сколько души вложено в это искреннее раскаяние?

Алексей Малобродский: В том-то и дело, что самые большие лжецы и лицемеры в этом процессе – это обвиняемое. Их подлинное преступление заключается не в участии в этой мифической Промпартии, которой никогда не существовало, а их подлинное преступление, последствия которого мы расхлебываем по сей день, заключается в этом малодушии, в этом двурушничестве, в том, что они стали себя оговаривать, определив на многие годы вперед технологии манипулятивные. Тогда были заложены основные методологические ходы того, что мы по сию пору расхлебываем. Если толпа – это такой коллективный актер в моей версии, как я это изложил, которая, возможно, не ведает, что творит, которая управляема, которая внушаема, то эти господа обвиняемые малодушные, господи прости, мерзавцы. При всей жалости к невинно осужденным людям, но они согласились участвовать в этом отвратительном спектакле.

Елена Рыковцева: Вы прекрасно знаете, что этому предшествовало. Там была сделка – это была сделка с жизнью. Если вы сделаете это так качественно, как они это сделали в итоге, очень качественно и искренне, то вам сохранят жизнь. Я не хочу таких уж прямых параллелей, но возьмем режиссера не К.С, а режиссера А.Б., над которым идет процесс, он вдруг выходит и говорит: а вы знаете, да, я от и до. Начинает бумажки показывать, рассказывать, говорить, что да, было дело, простите меня ради бога. Я не уверена, что не поверят те, которые сидят в зале, его защитники, журналисты и так далее, я не уверена, что ему не поверят.

Юрий Богомолов: Мы сегодня наблюдаем тоже моменты, когда очень много людей верят всякому абсурду. Связано это прежде всего с той патриотической истерикой, которая взвинчена до предела, особенно после Крыма. На волне этой истерики люди готовы верить во многое. Точно так же и в 30-е годы это было. Удивляетесь, что за 13 лет, да запросто. Это было и в Германии. Это все происходит довольно быстро, особенно если есть такая массированная пропаганда. В 30-е годы это был репродуктор, газеты и кино, может быть, не в такой степени, хотя как сказать, кино тоже поработало в этом отношении. То есть когда происходит мифологизация сознания, а не просто бытовая действительность, тогда многое можно сделать с людьми, вкупе и по отдельности. Обвиняемым предложили такие роли сыграть, они еще не знали обо всех последствиях.

Лия Ахеджакова: Может быть, это сделка со следствием, как ваша Масляева бухгалтерша. Когда ей говорят: если ты пойдешь нам навстречу, ты скажешь, как они воровали, то те 20 лет, которые тебе светят, это все отпадает, к тебе будет другое отношение. Я прихожу на суд, никакой Масляевой нет. А ведь все, что касается финансов, вопросы были почему-то к режиссеру. Потому что судья не знает, что в театре режиссер не является бухгалтером. Есть бухгалтер Масляева, которая, чтобы спасти себя, закладывает все имена, которые стоят рядом с ней. Я читала, Лена Масюк записала за всеми, кого пытали в этой страшной омской тюрьме, потом люди себя оговаривали. Как только они вырываются на люди, они говорят, что все, что я говорил, – это под пытками. Я не понимаю, почему текст, который им написали, Рамзин еще оговаривает себя, как он встречался за границей с человеком, который уже умер, у него не могло быть с ним встречи, и он не мог заложить наш пролетариат. Как в нашем деле, "Сон в летнюю ночь", такого спектакля не было, а все деньги, которые Минкульт дал на "Сон в летнюю ночь", украли. И не извиняются.

Елена Рыковцева: В деле Промпартии был Рамзин, который всех оговорил, и все согласились быть оговоренными. В этом деле разница в том, что есть человек, который оговорил, но есть люди, которые не согласились быть оговоренными, не согласились играть в эту игру со следствием, что вам будет легче, если вы признаетесь или признаете то, что вы не совершали. Иннокентий из Кургана, здравствуйте.

Слушатель: Мне 84 года, я инженер-энергетик, ветеран труда. Сегодня мне в Курганском государственном архиве не выдают расстрельное дело для ознакомления, чтобы обратиться в суд. Потому что он не реабилитирован, прокуратура отказала в реабилитации. Совершенно безвинный человек.

Лия Ахеджакова: Процесс "Новое величие" совершенно то же самое, что Промпартия. Силовики выдумывают эту Промпартию, втягивают детей, дети попадаются, и они уже в СИЗО.

Елена Рыковцева: Давайте посмотрим кадры самые страшные, этой реакции, когда прокурор предлагает: расстрелять.

Фрагмент фильма "Процесс" - прокурор требует расстрела

Елена Рыковцева: Реакцию радости все увидели. Она производит впечатление искренней.

Алексей Малобродский: У толпы есть определенные рефлексы, такая цепная реакция, это как волна на стадионе фанатская. Они внушаемы, они сами себя очень быстро вгоняют в этот раж, начинают искренне верить сами себе. Это такие чисто рефлекторные реакции, да простится мне, животные на самом деле. Почему я так усиленно настаиваю на разнице между толпой, между огромной массовкой в этом замечательном фильме и фигурами обвиняемых? Об обвинителях я сейчас не говорю – это отдельный уровень подлости, который еще надо осознать. Потому что "масса", введенный большевиками термин, она масса и есть, она достаточно безлика и управляема, а люди, которых мы видим на скамье подсудимых, – это ведь интеллигенция, это профессора, это люди, у которых за плечами очень серьезные изобретения. То есть это в каком-то смысле элита старого общества, знаниями, опытом, навыками которой, если бы были созидательные цели у нового общества, оно бы могло воспользоваться. В этом колоссальная трагедия заключается. Эти люди, будучи интеллигенцией, то есть по определению обязаны анализировать себя, свои поступки, отдавать себе отчет в последствиях своих поступков, они, вероятно, должны были и не могли не задуматься о том, какое тотальное историческое зло они совершают. Понятно, что на личном уровне, когда тебе угрожает смерть, у них было достаточно примеров, что с ними не будут церемониться, если они пойдут на эту сделку, которую им предложили, это трагедия – выбор между тем, чтобы сохранить собственную жизнь и ценой своей сохраненной жизни посеять тотальное непреходящее зло. Мне кажется, что режиссер Лозница был увлечен этим соображением, я не знаю, как он это для себя формулировал, но фильм дает однозначные основания для этого рассуждения и для попытки осмыслить эту проблему, в которой, казалось бы, нет однозначного решения, однозначный выбор сделать невозможно. И осудить их, с одной стороны, нельзя, и принять это тоже нельзя.

Елена Рыковцева: Потому что это было в песне "раньше думай о родине, а потом о себе", а в жизни это было "раньше думай о себе, а потом о родине". Хотя они выносили благодарность родине за то, что она их вовремя остановила. Это потрясающий текст, это нужно всем смотреть: спасибо, родина, что ты нас вовремя остановила.

Юрий Богомолов: Есть еще элемент психологический, актерский. Людям свойственно иногда поиграться, вот эти обвиняемые, им предложили роли, им предложили пьесу, она в известном смысле героическая. Как иногда бывает, артистам предлагают отрицательного злодея, он начинает в эту роль входить, увлекается, начинает его слегка оправдывать и так далее. Ум хитрее сердца, потому что он может обмануть сердце, он может его обыграть интеллектуально. Он может убедить в конце концов себя, что так надо. Я помню, было письмо Бухарина Сталину, где он объяснял, как он может сыграть эту роль предателя идеологического. Он предлагал эту роль, но только чтобы он оставил возможность жить дальше.

Елена Рыковцева: Лозница делал фильм-документ, архивный, он не делал фильм обо всех событиях, которые вокруг этого были, а ведь были письма Сталина, в которых он заказывал показания по делу Промпартии, он расписывал ход дела, что бы я хотел получить, что бы я хотел увидеть, какую я концепцию построил бы на всем этом деле. Он просто не мог этого включать, потому что это ломало бы саму структуру фильма, какие-то дополнительные письма, он делал стенограмму. Но ведь все это было распланировано не следователями ОГПУ, а самим.

Алексей Малобродский: Мне кажется, это очень важное замечание, которое вы сейчас сделали. Потому что эти злодеи наши исторические хрестоматийные, они мнят себя демиургами, им кажется, что именно они управляют движением светил и людскими судьбами, они на себя функцию рока берут. Этот на самом деле довольно дурно написанный сценарий, такой фальшак, они, видимо, льстили себе тем, что они гениальные драматурги и режиссеры этого дела. Мы сказали, что прокурор Крыленко в пламенной речи требует всех расстрелять, пройдет 7–8 лет, и он сам будет расстрелян. К слову говоря, мы, нынешние, с высоты этого опыта должны понимать, что эта машина, будучи однажды запущена, уже не останавливается никогда. Есть еще необходимость пару слов добавить об этой фигуре Рамзина. Потому что это человек, который получил в качестве приговора расстрел, который был заменен на 10 лет, потом провел в шарашке это время, турбины, паровые двигатели конструировал, изобретал, возможно, действительно была какая-то польза сельскому хозяйству. Потом получил Сталинскую премию, ордена. При неизвестных обстоятельствах, правда, погиб, у нас нет фактов в руках, поэтому мы не можем это комментировать. С одной стороны, мы говорим о том, что эти люди льстят себе, беря на себя функции рока, а с другой стороны – это колесо, которое в орбиту своего вращения вовлекает всех, эти бессловесные массы, которые лозунгом только могут объясниться, и этих малодушных обвиняемых, готовых каяться в чем угодно, и самих режиссеров этого действа.

Елена Рыковцева: Мы сегодня, может быть, жестокий вопрос задавали, я должна сразу за него принести лично вам извинения, мы прохожих на улицах спрашивали: а вы были бы рады, если "театральное дело" закончилось бы реальными сроками?

Елена Рыковцева: Пришел корреспондент с опроса и сказал, что не нашел ни одного, кто радовался бы. Мы не подбирали, не делали специально, нет, никто не рад, кровожадности нет. У меня есть версия как человека, который смотрит телевизор, что все-таки такого науськивания, такого пропагандистского катка по делу Серебренникова в ящике нет, как было по Ходорковскому. Не натаскана на него Скабеева, которую натаскивали на Навального, на Удальцова, мы прекрасно помним все эти репортажи, когда просто как "овчарка" бросалась корреспондентка, рвала их, драла, пока не довела до суда. Этого, слава богу, нет. Возможно, что такая не кровожадная реакция общества связана с этим, что, к счастью, этот процесс на периферии телевизионного показа?

Юрий Богомолов: Я думаю, здесь все-таки обольщаться не надо. Высказывание господина Клейменова на Первом канале о том, что Кирилл Серебренников порядочный человек, там ключевая фраза не то, что он порядочный, а ключевой момент о том, что есть биография, а есть судьба. Если говорить о биографии, то его можно посадить.

Елена Рыковцева. Он так не говорил.

Юрий Богомолов: Там логика такая. Я очень внимательно прочитал. Судьба может быть драматичной, может быть символичной. Навеяно это было известной репликой Ахматовой о Бродском, когда Ахматова сказала: "Делают биографию нашему рыжему". Примерно то же он хотел сказать, что делают биографию, вернее судьбу. Вопрос о достоверности этого дела абсолютно не стоит, он сказал: мы не судьи, судить не будем и не судимы будем. Это идеологическое оправдание возможного вердикта.

Елена Рыковцева: Во-первых, он мог вообще этого не говорить. Во-вторых, они могли напустить эту машину. Конечно, очень важную роль играет то, что люди, к нам приходили в эфир театральные режиссеры, они же с лупой следят за этим, оно же открытое дело, там все механизмы на виду, все обвинения на виду. Они говорят: пока мы не видим ничего, что не происходило бы со мной, сажайте меня завтра за то же самое, потому что мы делаем то же самое. Нет ничего, что выбивалось бы из стандартной работы с фирмами, с заказами, с постановками. Все-таки к вам, Алексей, приходят люди и поддерживают, вы же это чувствуете?

Алексей Малобродский: Безусловно. Но я вижу разницу в другом. Во-первых, мне кажется, что в высшей степени некорректно сравнивать судебный процесс, в котором, по несчастью, принимаю участие я, с делом Промпартии или с какими-то из этих процессов. Это было бы очень большой натяжкой. В одной весовой категории, в одном жанре надо выступать, а это разные коллизии. Кроме того, совершенно очевидно, что очень сильно изменилось время, информационный фон, возможности людей для принятия каких-то самостоятельных решений. Я, несмотря на разницу картинок, ваш корреспондент говорил с каждым отдельным человеком, здесь мы никогда не увидим такой мизансцены, которую постоянно видим в фильме, мизансцену массы в Колонном ли зале, на улице ли и так далее. Я в отличие от вас склонен обольщаться, потому что я как-то говорил уже, что одним из самых моих больших потрясений и открытий за полтора года приключений, из которых я 11 месяцев провел в тюрьме, заключается в осознании того факта, как много вокруг меня хороших людей, какое огромное количество людей не сочло возможным отмолчаться, как много людей высказали свою позицию, как много людей вступилось за нас, как много людей выразили доверие по отношению к нам. Эта общественная реакция, которую я, разумеется, вижу и в судебных заседаниях, сам факт, что на каждое заседание приходит большое количество заинтересованных людей, среди которых, может быть, и есть какие-то люди, настроенные к нам с недоверием, разделяющие, поддерживающие линию обвинения, возможно, они и есть, но я не слышу и не чувствую, я слышу поддержку и доверие. Это придает силы персонально мне, моим товарищам в нашей конкретной ситуации, обнадеживает в смысле моей оценки общего состояния нашего общества и каких-то перспектив нашего общества. Как это ни парадоксально, как это ни странно, но, оказавшись непосредственно внутри этого процесса, во мне он порождает больше положительных, обнадеживающих эмоций, больше надежд, чем прежде.

Лия Ахеджакова: Я абсолютно не обольщаюсь. Когда я слышу слово "либерасты", когда я слышу "дерьмократы".

Елена Рыковцева: От того, кто ходит туда? Мы же говорим о тех, кто приходит.

Лия Ахеджакова: Я вижу, что в этом процессе обвиняемыми являются только интеллигентные люди с определенной позицией. Если говорить о Кирилле, то это один из тех режиссеров, у которых есть мысли, то, что запрещено категорически. Показательность этого "театрального дела" в том, что обвиняются люди, которые способны думать, способны рождать смыслы. И спектакли Кирилла, и "Кафка", и "Кому на Руси жить хорошо", и "Маленькие трагедии" Пушкина говорят о том, что это думающий человек, человек, у которого сформированы смыслы, которыми всегда была больна интеллигенция. Это ведь не зря расстреляли не какого-то очередного человека, а именно расстреливают, гибнет Мейерхольд. Вот эти смыслы и есть то, что привлекает к себе ненависть.

Елена Рыковцева: Давайте опустим слово "обольщаться", которое вам не нравится, и просто зафиксируем, согласимся, что есть факт, что этот процесс выявил массу хороших, чистых и порядочных людей, мы их видим с вами, все-таки они существуют. Этому нужно радоваться, мне кажется.

Юрий Богомолов: Если говорить о каких-то возможных оптимистических вариантах, я наблюдаю за процессом и вижу какие-то вещи, они не очень меня обольщают. Но факт, который параллельно идет, а именно то, что за четыре дня собрали 25 миллионов рублей для журнала "Нью Таймс" – это действительно поднимает настроение и понимаешь, что это не просто, чтобы спасти журнал, а это еще для того, чтобы выразить протест, который накопился, который жил подспудно. Возможность так среагировать вдруг вышла наружу.

Елена Рыковцева: Я предлагаю вернуться еще раз к фильму Сергея Лозницы. Сегодня он всем передал приветы, сейчас он в Стокгольме показывает местной публике фильм "Донбасс", вчера в Севилье показывал "Процесс". Был фильм 40-минутный хроники тех лет, по тому же принципу и сделан фильм "Процесс" Лозницы, он просто его увеличил в три раза, потому что случилось чудо.

Сергей Лозница о создании фильма "Процесс"

Елена Рыковцева: Каковы ваши прогнозы? Два часа хроники, он ни слова от себя не добавляет. Есть люди, которые считают, что он все равно не получит прокатное удостоверение, потому что напрашиваются параллели.

Юрий Богомолов: Если вы помните, я уже однажды спорил в этой студии насчет прокатного удостоверения какому-то фильму, я считал, что не получит прокатного удостоверения, он не получил. Этот фильм, я думаю, так же, как не может получить "Донбасс".

Елена Рыковцева: "Донбасс" – это сделанный фильм, сконструированный фильм, там сценарий, актеры, здесь же только хроника 1930 года.

Юрий Богомолов: Слишком все становится понятно. То есть в зеркале этого фильма Лозницы и в зеркале того времени очень хорошо отражается сегодняшнее. Они могут быть немножко размытыми контуры новых процессов, но тем не менее. "Новое величие" – то же самое. Время другое действительно, но у власти есть способы воздействовать на определенное количество людей. Если кто видел выступление Никиты Сергеевича Михалкова по поводу Серебренникова, он там все объяснил на этот счет.

Елена Рыковцева: Мы пожелаем Алексею Малобродскому удачи, пусть все будет хорошо. Мы закончим словами судьи, когда объявляется приговор о том, что расстрелять, дело сделано, и вот этой реакцией зала. Хорошо бы, чтобы никогда больше не было такой реакции.

Фрагмент фильма "Процесс" - вердикт судьи