Война «фрицев». Обычные немцы и мировая катастрофа

"Не жди меня. Отпуска не будет. Нас через пару минут рассадят по грузовикам. Пришел мобилизационный приказ".

Это письмо, вернее, записку, отправленную парой дней ранее, жительница городка Лаутербах в Вюртемберге Ирена Райтц получила 1 сентября 1939 года. Написавший ее жених Ирены Эрнст Гуйкинг в этот день в составе 163-го пехотного полка вермахта пересек границу Польши. Тогда, ровно 80 лет назад, Германия начала войну, которая станет Второй мировой. Правда, на протяжении всей войны в немецких календарях в качестве дня ее начала значилось не первое, а третье сентября, когда войну Германии объявили союзники Польши – Великобритания и Франция. День же нападения на Польшу был для немцев лишь датой "контратаки", предпринятой, как уверяла нацистская пропаганда, в ответ на серию пограничных провокаций со стороны поляков.

"Мы не можем желать падения Третьего рейха из чувства огорчения или неприязни, как многие. В этот час борьбы с внешней угрозой мы не можем надеяться на восстание или переворот", – записывал в дневнике в первый день войны немецкий литератор Йохен Клеппер, набожный протестант и противник Гитлера, женатый на еврейке. А учитель из города Фульда, католик и член НСДАП с 1935 года Вильм Хозенфельд писал тогда же: "Сейчас все внутренние политические разногласия должны уйти на задний план. Каждый обязан быть немцем". Позднее, будучи призванным на фронт, Хозенфельд останется столь же ярым патриотом, но отойдет от нацистских идей и, находясь на службе в оккупированной Варшаве, спасет от гибели двух евреев.

Что означало – быть на стороне агрессора в войне, начавшейся 80 лет назад, и почему абсолютное большинство немцев не считало свою страну агрессором? Как менялось в течение почти шести военных лет восприятие происходящего населением Германии – солдатами на фронте и гражданскими лицами в тылу? Остается ли проблема вины в развязывании Второй мировой актуальной для сегодняшних немцев? Об этом в интервью Радио Свобода рассказывает Йохен Бёлер – профессор университета Йены, автор ряда книг по истории Второй мировой войны, прежде всего о польской кампании 1939 года, военных преступлениях и Холокосте.

Йохен Бёлер

– Как реагировали обычные немцы на сообщение о начале войны, о том, что войска их страны вторглись в Польшу?

– Я бы назвал превалировавшую в обществе реакцию несколько шизофренической. С одной стороны, более 20 лет, с момента окончания Первой мировой, очень многие немцы считали несправедливым то, что Германия лишилась части территорий на востоке, которые были уступлены Польше. Еще до прихода Гитлера к власти большинство немцев было убеждено, что эти территории (речь идет о районах Западной Пруссии, Силезии и Поморья, переданных Польше по условиям Версальского мира. – РС) должны быть во что бы то ни стало возвращены. Так что конфликт с Польшей воспринимался как неизбежный. С другой стороны, существовали большие опасения по поводу войны не только против Польши на востоке, но и против ее союзников на западе. Тут опять-таки свежи были воспоминания о Первой мировой, когда Германия воевала на два фронта. 3 сентября 1939 года, когда Франция и Великобритания объявили Германии войну, эта тревога достигла апогея.

– Насколько сильным было влияние нацистской пропаганды, подогревавшей воинственные настроения?

– Фактор лично Гитлера был не слишком силен. За ним на тот момент еще не числилось никаких военных успехов, поэтому пропаганда не превозносила его как непобедимого вождя. Вера в Гитлера как полководца пришла к немцам позднее – после разгрома не только Польши, но и Франции в 1940 году, и первых недель войны против России. Основным мотивом нацистской пропаганды в 1939 году были преследования немецкого меньшинства в Польше. Они действительно имели место, особенно по мере того, как польско-немецкие отношения портились, а война приближалась. Но нацисты раздували эту информацию, заявляя о польских жестокостях, об убийствах и пытках женщин и детей. В течение лета поток этих fake news усиливался. Война против Польши представлялась войной не только за возвращение утраченных земель, но и за спасение этнических немцев, живущих в Польше. Хотя трудно сказать, какова была доля людей, слепо веривших пропаганде.

– А что думала о войне нацистская верхушка? Мне доводилось читать, что, например, Геринг пребывал в конце августа – начале сентября 1939 года в очень нервном настроении, боялся, что война с Польшей перерастет в войну с Западом, и всё это кончится плохо для Германии…

– Смешанные чувства были прежде всего у военных. О них можно сказать примерно то же, что и об остальном обществе. С одной стороны, они были убеждены, что разрешить так называемый польский вопрос без войны невозможно, а с другой – опасались, что войну не удастся локализовать и она перерастет в мировую. Такие записи встречаются, например, в дневниках многих генералов. Однако эта обеспокоенность не перерастала в противодействие планам Гитлера: генералы опасались войны, но выполняли приказы. Эта ситуация повторилась и накануне наступления на Францию, и лишь после этого пришла вера в непобедимость вермахта, которая накануне нападения на советскую Россию была уже почти всеобщей.

Начало немецкого наступления на Польшу

– Предлогом для нападения на Польшу стал отказ ее руководства удовлетворить требования Германии: присоединение к Третьему рейху Данцига (Гданьска), имевшего статус вольного города, и строительство экстерриториальной магистрали через польскую территорию в Восточную Пруссию. Требования жесткие, но не сравнимые, например, с теми, что были годом ранее предъявлены Чехословакии. Как историки, в том числе немецкие, оценивают отказ Польши Гитлеру? Может, польские политики совершили ошибку и им стоило согласиться, сохранив тем самым свое государство?

– Мнения, конечно, есть разные, но доминирует – и подтверждается документами – та версия, что скромные на вид требования Гитлера к Польше не соответствовали его подлинным намерениям. Еще в начале 1939 года, выступая перед своими генералами, Гитлер заявлял, что проблема не в Данциге и что у него есть куда более далеко идущие планы на востоке. Польша была права, когда не удовлетворила требования Гитлера, так как он на этом не остановился бы. Став, как того хотел Гитлер, младшим партнером Германии в будущей войне против Советского Союза, Польша оказалась бы в роли орудия в руках нацистов – и как только нужда в этом орудии отпала бы, у них были бы все возможности окончательно разделаться с Польшей. На мой взгляд, соглашаться на условия Гитлера было бессмысленно: в более отдаленной перспективе это все равно привело бы к уничтожению польского государства.

– Война в Польше была с немецкой стороны с самого начала войной на уничтожение, войной "без правил"?

– Общий ответ: да, это была война с явными признаками геноцида. Но тут есть нюансы, связанные с поведением солдат вермахта, с одной стороны, и так называемой полиции безопасности – с другой. Массовые убийства гражданского населения Польши совершали те и другие. Разница, во-первых, в количестве жертв. За первые три недели сентября 1939 года – а всего польская кампания длилась чуть больше месяца – солдаты вермахта убили более 10 тысяч гражданских лиц. В то время как Einsatzgruppen – специальные группы полиции безопасности и СД, которые шли вслед за армией, – уничтожили в Польше до конца 1939 года от 50 до 60 тысяч человек. Позднее эти подразделения были известны своими преступлениями на оккупированных территориях Советского Союза.

Во-вторых, различными были мотивы убийств. У солдат это зачастую было следствием неопытности и страха: они были уверены, что в Польше развернется активная партизанская война (это впоследствии и случилось), что, по сути дела, врагом является каждый поляк, не только тот, кто носит военную форму. Поэтому они расценивали любые инциденты вроде открытия огня по своим или нервных выстрелов в пустоту как вылазки партизан – и начинали без разбору убивать мирное население. Это довольно типичная проблема армии вторжения с недостаточной дисциплиной. Тут можно вспомнить Вьетнам, Ирак и другие примеры. Правда, масштабы убийств мирного населения вермахтом все равно непропорционально велики, и тут, конечно, сыграла свою роль нацистская пропаганда с ее изображением славян и евреев как "недочеловеков". Ну а с Einsatzgruppen совсем другая история: у них с самого начала имелся неофициальный, но четкий приказ – проводить чистки, уничтожать прежде всего представителей польской элиты. Арестами и массовыми казнями они и занимались. Это была заранее продуманная программа геноцида.

Из письма солдата Фрица Пробста с польского фронта его жене Хильдегард: "Надеюсь, рано или поздно придет время, когда мы снова будем вместе, и снова наступит весна для нас с тобой. Я верю, что нашим детям не придется приносить те жертвы, которые мы приносим сейчас… Я верю в Адольфа Гитлера и победу Германии".

Рукопожатие немецкого и советского офицеров на одном из участков фронта в Польше, где войска новоиспеченных союзников вошли в соприкосновение

– 17 сентября в войну против Польши вступил сталинский СССР, заключивший с нацистами пакт Молотова – Риббентропа. Какова была реакция немцев, военных и гражданских, на сотрудничество с большевиками, которых им долгие годы описывали как лютых врагов Германии?

– С чисто тактической точки зрения немецкие военные были довольны тем, что им не только не пришлось воевать с Россией, но наоборот, Россия пришла, чтобы разделить с ними добычу. Это было большое облегчение, учитывая то беспокойство немецких военных в начале войны, о котором я уже говорил. Объяснить столь неожиданный поворот событий населению Германии было не столь простой задачей для нацистов, учитывая, что антибольшевизм являлся важным элементом их идеологии и политики. Позднее, в 1941 году, когда СССР вновь превратился во врага, оказалось очень легко вновь оживить эти прежние мотивы. Но осенью 1939 года большинство немцев радовались тому, что война ведется только с Польшей, а не с Россией.

– А если говорить о настроениях обычных немцев не только во время польской кампании, но и в годы Второй мировой войны в целом, как они менялись?

– Как я уже говорил, поначалу были заметны опасения и даже страх, связанный с войной и обусловленный воспоминаниями о Первой мировой. Во Вторую мировую немцы вступали без эйфории. Но по мере того, как Германия одерживала одну победу за другой, росла уверенность в собственных силах и вера в Гитлера как не только великого политика, но и выдающегося военного лидера. Более того, поначалу население Германии получало выгоды от войны – об этом писал позднее немецкий историк Гёц Али. Огромное количество военной добычи поступало в страну. За счет эксплуатации оккупированных территорий в первые годы войны поддерживался уровень жизни населения Германии. Война стала популярной. Поворот в настроениях наметился только тогда, когда потери в ходе войны с Россией стали очень большими и всё большее число людей начало понимать, что эту войну на востоке выиграть нельзя. Ну а когда стала реальной угроза вторжения в саму Германию, прежде всего Красной армии, распространились антивоенные настроения и возник глухой ропот против Гитлера, который "втянул нас во всё это". Но это случилось не ранее 1943 года.

Из записок Вильма Хозенфельда, ноябрь 1943 года: "Национал-социалистическую идею… уже только терпят как меньшее из двух зол. Бóльшим злом является поражение в войне".

Польская девочка плачет над телом сестры, убитой в результате немецкого авианалета, сентябрь 1939 года

– Нельзя не спросить о том, чтó и в какой мере было известно среднему немцу, не находившемуся на фронте, о преступлениях, совершаемых его страной, прежде всего о Холокосте?

– Сразу после войны немцы предпочитали заявлять, что ничего не знали ни о каких военных преступлениях, прежде всего совершенных в Восточной Европе. Это нонсенс. Достаточно свидетельств того, что солдаты, приезжая домой в отпуск или поправляясь после ранений, рассказывали своим близким о том, что они видели на востоке (и в чем нередко участвовали). Военные преступления не были ни секретом, ни сюрпризом для немцев в тылу. Вероятно, масштабы этих преступлений не были известны в полной мере, недооценивались. Но в целом немецкое население знало: происходит нечто ужасное. Бесследно исчезают евреи, отправляемые в лагеря на территории Польши из других оккупированных стран, как и из самой Германии.

Еще одна важная вещь. Говоря о нацистских преступлениях, мы имеем в виду, конечно же, Холокост, но не только его. Это и репрессии против партизан и участников движения Сопротивления, и гибель миллионов людей от голода и болезней, вызванных войной и оккупацией. И наконец, практически забытый в Германии и других странах за пределами бывшего СССР факт: смерть примерно трех миллионов пленных солдат Красной армии в немецких лагерях. Эти лагеря находились не только на оккупированных территориях, но и в самой Германии. То есть немецкий обыватель не мог ничего не видеть и не знать о том, что совсем рядом с ним находятся в нечеловеческих условиях и умирают пленные.

Из дневника Августа Тёппервина, военного врача, служившего в Белоруссии, май 1942 года: "В нашей деревне были расстреляны 300 евреев. Обоего пола, всех возрастов. Их заставили раздеться и убили выстрелами из пистолетов. Их общая могила находится на местном еврейском кладбище… Я слышал [также] ужасные детали того, как наши уничтожают евреев в Литве. Мы не просто убиваем евреев, борющихся против нас, мы буквально хотим уничтожить этот народ как таковой!"

– Был ли какой-то шанс у противников Гитлера в самой Германии – я имею в виду прежде всего организаторов покушения на него 20 июля 1944 года? Или это был заговор обреченных?

– Честно говоря, сложно сказать, чтó произошло бы, окажись покушение на Гитлера удачным. В принципе нацистский вождь по состоянию на лето 1944 года был ключевой фигурой, которая еще объединяла значительную часть немцев, продолжавших верить в возможность того, что война не будет проиграна. Устранение Гитлера могло бы привести к падению всего режима и приходу к власти, скорее всего, временного военного правительства. Как развивались бы события дальше, сказать невозможно.

Но я хотел бы обратить внимание на другой момент – мотивы заговорщиков. Люди из военной среды долго верили в победу Германии и следовали за Гитлером. Только после Сталинграда, не ранее 1943 года, в этой среде относительно широко распространилось убеждение в том, что войну уже нельзя выиграть. В этих условиях складывается военный заговор. Мотивы абсолютного большинства его участников не были моральными – мол, так дальше нельзя, нужно прекратить совершаемые преступления, – а сугубо военно-политическими: устранить Гитлера и начать переговоры с противниками Германии об условиях мира, попытаться избежать безоговорочной капитуляции. Не стоит забывать и о том, что очень многие заговорщики, будучи высокопоставленными гитлеровскими генералами и офицерами, были лично причастны к военным преступлениям. Устранение Гитлера было для них также способом защитить свои жизни и карьеры.

Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, один из лидеров заговора военных в 1944 году

– Гитлер, однако, не был убит в 1944 году, и немцы продолжали сражаться. Почему их сопротивление было столь упорным, хотя в последние месяцы войны, наверное, лишь самые отъявленные фанатики-нацисты могли еще верить в то, что Германия не проиграет войну?

– Мотивов было несколько. Отчасти сказывался пропагандистский эффект: нацисты заверяли население, в первую очередь солдат, в том, что на подходе "чудо-оружие" массового поражения, способное изменить ход войны. Впрочем, в 1945 году, в самые последние месяцы войны, этому уже почти никто не верил. Более существенным мотивом был страх расплаты, мести со стороны наступающей Красной армии: немецкие солдаты, в первую очередь воевавшие на Восточном фронте, прекрасно знали, чтó они или их коллеги делали на оккупированных территориях. Менее известный факт – то, что в конце войны немецкое общество начало в каком-то смысле пожирать само себя. Фанатичные нацисты, преданные Гитлеру и еще в него верившие, устроили режим террора, уничтожая и запугивая тех, кто считал дальнейшее сопротивление бесполезным. Так, специальные группы ездили по стране, отлавливали и убивали дезертиров. Эти действия – плод отчаяния и, честно говоря, их трудно объяснить рационально.

Из письма Ингеборги Т., жены немецкого офицера, своему мужу в американский лагерь военнопленных, лето 1945 года: "Ни один народ, насколько правым он бы себя ни чувствовал (а такого не бывает – вина всегда на обеих сторонах!), не вправе осуждать другой народ полностью, целиком, и лишать его свобод по праву победителя. Ни раньше, ни сейчас я не чувствую себя виновной в войне, ужасах концлагерей и всех постыдных деяниях, которые совершались нашим именем".

Немецких военнопленных ведут по улицам Москвы, 1944 год

– Для нынешних немцев война – это что-то далекое или, наоборот, по-прежнему актуальное? Эта тема заметна в общественных дискуссиях, в политике?

– Здесь есть разница между поколениями. Чем моложе люди, тем дальше от них темы, связанные со Второй мировой. Тем не менее публикуемые книги, телепрограммы, изучение в школах и университетах – благодаря всему этому война присутствует в сознании нашего общества. Немцы знают о преступлениях нацизма, хоть и не в равной мере: больше всего – о Холокосте, меньше – о других преступлениях, например, о массовой гибели советских военнопленных, о которой я уже говорил. Наша память о войне имеет несколько "слоев". В последние годы чаще стали звучать голоса, говорящие, что мол, хорошо, мы признаём и осуждаем преступления нацизма, но давайте поговорим и о преступлениях союзников против мирного населения Германии – от бомбардировок немецких городов до массовых изнасилований женщин красноармейцами.

В целом я бы сказал, что память о войне по-прежнему важна для современной немецкой идентичности. Это, в частности, выражается в том, что до самого недавнего времени большинство немцев было против участия наших солдат в тех или иных международных операциях за пределами страны. Использовались аргументы, непосредственно связанные с войной: мол, в прошлом мы так активно воевали за границей, что это привело к невообразимым ужасам, которые больше не должны повториться. И только в последние годы общество понемногу привыкло к тому, что Германия посылает свои небольшие воинские контингенты для выполнения определенных миссий в другие страны – в рамках НАТО и других международных организаций и соглашений, – говорит немецкий историк, специалист по истории Второй мировой войны Йохен Бёлер.

Из "Штутгартской декларации вины", принятой Советом Евангелической церкви Германии 19 октября 1945 года: "[Немцы] стали орудием, с чьей помощью бесконечное зло было причинено многим народам и странам… Долгие годы мы во имя Иисуса Христа боролись против того типа мышления, который нашел свое ужасное воплощение в национал-социалистическом режиме насилия. Но мы виним себя в том, что не защищали свою веру более мужественно, не молились более истово, не верили более радостно и не любили более горячо".

Цитируемые отрывки из писем и документов военного времени взяты из книги британского историка Николаса Старгардта The German War. A Nation Under Arms, 1939 – 1945