Они танцуют и маршируют. Путинизм в полярной ночи (ВИДЕО)

Когда-то здесь стояли бараки подневольных тружеников сталинских строек, потом лагеря расформировали, но бывшие заключенные и их охранники остались как вольнонаёмные рабочие – Родина нуждалась в руде. Потом им на помощь пришли комсомольцы.

Кольский полуостров, Заполярье, город Апатиты Мурманской области. В хрущевские и брежневские годы его население росло, но вот уже 30 лет сокращается – люди бегут из этих живописных, но угрюмых и холодных мест.

Документальный фильм Ксении Охапкиной "Бессмертный" – самый обсуждаемый фильм 2019 года о России. Он получил главный приз на фестивале "Артдокфест" в Риге, победил в документальной секции Карловарского кинофестиваля и выдвинут от Эстонии на премию "Оскар".

"Бессмертный" – копродукция Эстонии и Латвии, но снимался он в Апатитах, и его герои – дети, состоящие в патриотическом движении "Юнармия" и посещающие танцевальный кружок.

Ксения Охапкина

Эти дети родились через 15–20 лет после крушения СССР, но живут в советском мире, и воспитывают их как пионеров брежневско-андроповской эпохи. Девочки пляшут под гармонь, мальчики учатся убивать врагов. Наставники Юнармии, путинского комсомола, тупоголовые солдафоны, учат их любить родину так, как любил ее летчик-камикадзе Гастелло. Десятилетним внушают мысль, что лучшая участь для мужчины – погибнуть за родину в Сирии. Это мертвая петля истории, архаичная пьеса, где роли сохранились со времен ГУЛАГа, и главная мечта заключенного – сделаться надзирателем.

Но "Бессмертный" – ни в коем случае не прямолинейная публицистика. Ксения Охапкина – дочь петербургского поэта Олега Охапкина, произведения которого в советские времена публиковались только в самиздате, и ее фильм можно назвать поэмой о темном космосе, стране, где исчезло солнце, а его заменяют искусственные источники света, такие как золотой бюст Путина, сияющий на почетной витрине юнармейцев.

Мы разговариваем с Ксенией после показа ее фильма на Венском кинофестивале.

– Вы меня предупредили, что фильм лучше смотреть в кинотеатре, а не на маленьком экране. Действительно, там много темных кадров, и я бы сказал, что тьма – главный герой фильма. Полярная ночь и примерно такое же помутнение сознания у ваших персонажей.

– Да, это важный мотив. Когда мы сняли кадр с мальчиками, разбирающими автоматы, я поняла, что есть ощущение мрака, в котором и космос есть, и помутнение сознания.

– В "Завее" был такой же зимний мрак, хотя этот фильм вы снимали в Белоруссии.

– Да. "Завея" – это тоже постсоветская реальность. Одинокая женщина тетя Валя остается один на один с этим миром, никого нет, кроме президента по телевизору, который заменяет собой реальные человеческие связи. А "Бессмертный" – фильм, который дальше пошел, фильм о пропаганде, о странных субстанциях, которые приходят на место зияющей пустоты.

– Но президент тоже есть. В "Завее" был Лукашенко, а здесь золотой Путин, и этот бюстик появляется крупным планом.

– Нам показывал этот бюст организатор кружка: "А вот это наши дети сделали сами, добровольно, из уважения, им просто захотелось". Я решила дать это без комментария, потому что не так важно, что за персона, которую люди делают из золота, а странно вообще, что мы каких-то персон облекаем в золото.

– Можно ведь сказать, что фильм и о природе путинизма. Как бы вы определили, что такое путинизм?

– Ленинизм, сталинизм – это вещи одного порядка. Людям нужен такой символ, и пока эта доминантная фигура им нужна, ничего не будет меняться. Я хотела исследовать это в фильме: почему мы проживаем как будто бы не свою жизнь, а жизнь в предлагаемых нам обстоятельствах? Если бы мы исходили из того, к чему ведет наша природа, а она всегда очень индивидуальна, то мир выглядел бы иначе.​

– Множество ненужных государству людей. И вот, чтобы держать их в узде, придумывают развлечения: девочкам – балет, мальчикам – автомат, героическую смерть в Сирии.

– Да, эта фигура жертвоприношения тоже в народный архетип попадает. Советская культура во многом зиждется на этом самопожертвовании. И эта невероятная энергия, готовность людей принести себя в жертву прагматически используется, направляется в русло, интересное государству. Кто-то из знакомых сравнивал наш фильм с сериалом "Чернобыль", где они расставили акценты на том, что люди всегда готовы пожертвовать собой, если им показать высокий смысл.

– Тут все-таки речь идет о детях. Жаль этих детей, из которых делают советских роботов и говорят им: "Будьте как Гастелло".

– Так и получается, что нормальные человеческие чувства перерастают в нечто монструозное и искусственное. Я не говорю, что не нужна армия, но когда в голову зашивается такой подход к миру, это страшно.

– Вы предупреждаете в начале фильма, что эти поселения возникли в невыносимых климатических условиях для нужд ГУЛАГа. И этот сталинский мир сохранился. Поразительные кадры – коридор жилого дома, похожий на тюремный с камерами. И юнармейцы ходят в униформе – съемка со спины, словно заключенных вывели на прогулку.

– Да, такие образы довольно просто найти в этом пространстве. Там осталась сталинская архитектура, но большая часть была построена в 50-е, когда была комсомольская стройка. Бараков, где жили первые зэки, которых привезли в конце 20-х, не осталось, на их месте хрущевки, но они по подходу к жилому пространству мало чем отличаются. Чуть более комфортные, и всё. Когда мы снимали, мне группа говорила: "Слушай, как ты не любишь людей!" Я говорю: "Мы сейчас ставим себя на место тех, кто управляет государством. Они определенным образом подходят к людям, и мы имитируем этот взгляд". Мы стремились делать такие портреты со спины, создавать ощущение замкнутости, потому что это то отношение к людям, которое создает эту систему. Кто-то сопротивляется, но вот ребенок – он не знает, как сопротивляться, у него нет примера, у него нет любящей семьи, которая могла бы ему предоставить другую реальность, и это рано или поздно подавит и убьет все живое.

– Они уже убиты или кто-то сопротивляется?

– Девочка у нас одна была, которая посещала оба кружка – и танцевальный, и патриотический. Она такая собранная, взрослое лицо у нее. Я ее спросила, это она выбирала, чем заниматься в свободное время? Она сказала: "Нет, родители. Но если бы у меня был выбор, я бы выбрала то же самое". – "Почему?" – "Потому что здесь жестко". Представляете, логика ребенка, ей 8 лет! "Здесь жестко, и это помогает мне стать сильной". Это выбор. Она сопротивляется или нет? Она понимает, что реальность не очень, и получает навыки выживания в ней. Мы снимали детей потому, что это трепетное состояние души, за которым интересно наблюдать. Здесь нельзя сказать, они убиты или сопротивляются, здесь все зависит от характера, какой человек сделает выбор.

– Апатиты – не тот город, где обычно снимают фильмы, которые номинируют на "Оскар". Как вы убедили их не бояться камеры? Начальник этого кружка даже не стесняется говорить матом, солдафонские шутки отпускать. Как вы с ними сосуществовали?

– Это искусственная ситуация, когда в твоей жизни присутствует камера, и я пытаюсь так с людьми общаться, чтобы они чувствовали себя максимально естественно, были похожи на себя. Сначала они выключаются из своей жизни, обращая внимание на камеру, потом снова в нее включаются. Я решила, что на этот раз мы будем снимать публичные мероприятия, и я дам людям показать то, как они хотели бы себя видеть. То, что мы сняли, – это не портреты, а манифест моих героев о себе в контексте их социальных ролей. По этому фильму нельзя сделать вывод, что за люди наши герои, но можно сделать вывод о том, как они себя позиционируют. Но из этого тоже многое следует, потому что фильм о коллективном архетипе.

– Два раза я заметил слово "бессмертие", сначала в разговоре юнармейцев, которые разговаривают о бессмертной медузе, и на стенде есть заголовок "Путь бессмертия", героическая смерть, вроде подвига Гастелло. Как вы объясняете название фильма? Кто бессмертен?

– И диалог, и стенд – просто подарки. Я название фильма придумала раньше, у меня в качестве слогана к сценарию была строчка из "Марша авиаторов": "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Мы живем в придуманной сказке, и у меня был вопрос: почему люди настолько уходят от реальности? Если посмотрите вокруг, то там либо нужно требовать срочных перемен, либо просто бежать оттуда. Ни того, ни другого люди не делают. Вместо этого они танцуют, маршируют, делают еще какие-то вещи, не относящиеся к положению, которое угрожает их жизни. Но они живут так, как будто никогда не умрут. Я подумала, что всё это связано с бессмертием. Название довольно многослойное, потому что оно обнаруживает пропагандистскую модель. У нас часто звучит слово "бессмертный", обычно в контексте Второй мировой войны. "Бессмертный полк", "бессмертный подвиг народа", "путь бессмертия", все это связано с военными подвигами, с концептом, что мы победили. С другой стороны, это уход от реальности, другое восприятие времени. Ты физически умрешь, но останешься жить в потомках в виде памятника. У нас люди, которые стоят на автобусной остановке, героически отправляясь на работу в пять утра, в какой-то момент превращаются в памятники на кладбище. У них другое представление о времени. То, что происходит сейчас, не так уж важно, ценность момента, ценность личности уходят. Не важно, как прожить этот момент, с кем его прожить, каким образом. Важна некая цель, которая всегда по другую сторону реальности.

– Вы говорили о сказке, и я вспомнил замечательные кадры с золотым деревом на фоне хрущобы. Откуда оно там взялось?

– Это типичная вещь для городов за Полярным кругом. В Норвегии то же самое делают. Это подсвеченное искусственное дерево. Там мрак, полярная ночь, и такие светящиеся объекты выглядят как отчаянное утверждение жизни. Само солнце, сама жизнь становятся чем-то сказочным, по ту сторону от реальности. Потому что реальность – это мрак, в разных смыслах мрак.

– Вы сказали, что они не уезжают, но ведь тысячи уехали, и там много заброшенных зданий, остановленных строек. Вот и в фильме есть величественная руина, внутри которой тренируются юнармейцы. Что это такое?

– Это сталинский вокзал, одно из первых зданий, построенных еще в тот момент, когда там были лагеря. Сейчас он не работает. Действительно люди уезжают, там мало рождается детей. Но кто-то ведь остается. И экономика России держится не на тех людях, которые уезжают в Москву или Петербург, а на тех, кто остается. И власть держится на этих людях. А остаются они потому, что просто не могут себе позволить уехать. Изначально людей привозили туда принудительно, там были и настоящие уголовники, и раскулаченные, и политзаключенные, все вместе. И они там остались в 50-е, и потом много людей приехало туда работать.

– Не только заключенные, но и охранники остались, и возникали смешанные семьи заключенных и охранников...

– Да, и отсюда такая схема отношений, как заключенных и надзирателей. У подростков стремление быть сильным – это стремление статус заключенного сменить на статус надзирателя, потому что это дает более высокое положение в обществе.

– Наставник в фильме общается с детьми как с зэками.

– Да, такие отношения. Сначала тюрьма, потом за ту же работу, которую делали заключенные, стали платить деньги, и люди приехали делать то же самое, что делали заключенные, только за деньги. Бывают такие ситуации, когда нужно просто выжить. Но полностью принести в жертву свою жизнь ради выживания, продать свою жизнь фабрике?

– И еще один момент – это милитаризация, которая усилилась после Крыма и сирийской войны. Это замечаешь не только в провинции, но даже в Петербурге, где люди стали одеваться в стиле милитари, и такое впечатление, как будто половина мужского населения приехала на побывку из Донбасса или Сирии. Вы заметили это?

– Да, это происходит прямо на глазах. Много реконструкцией, детей наряжают в военную форму. Люди на самом деле не знают, что такое война. Я снимала в Чечне предыдущий фильм, и мне сложно представить чеченцев, которые своих детей в форму будут одевать, потому что они точно знают, что война – это кровь и мясо, у них просто рука не поднимется это сделать. А для нас это войны, которые происходят как шоу. Цель этих войн – создать фигуру внешнего врага и объединить людей в покорном и благодарном состоянии перед властью, которая их защищает. Поэтому все так охотно играют в военные игры.

– У фильма большой успех, награды, номинация на премию "Оскар", его показывают по всему миру. Что вас спрашивают зрители на фестивалях и как воспринимают фильм?

– Фильм многослойный. Мне интересно было сделать фильм о космосе, я эту историю вижу в контексте мифа, погружения в сказку, в которой нет времени, нет смерти. Этот контекст не так много людей видят. В основном, конечно, думают про российскую агрессию, про Путина. Но фильм можно смотреть по-разному. Как фильм о подростках, как фильм о гендерных отношениях, точнее, об их отсутствии, как фильм о космосе, как фильм об индустрии. Я старалась сделать фильм таким, чтобы люди находили разные связи внутри этой воссозданной реальности на экране.