Координатор штаба Навального Алексей Шварц рассказал, что на него напал сотрудник военного комиссариата в Кургане Вячеслав Очиров. Активист пришел в офис военкомата по требованию военного комиссариата 25 сентября вечером. Очиров ударил Алексея Шварца, выгнал из здания и пытался силой отобрать телефон у сотрудника штаба Навального Никиты Ильина.
Это только один из эпизодов преследования военкоматом сторонников Навального в Кургане. Недавно координатора штаба Навального допрашивали в Следственном комитете по делу об уклонении от призыва на военную службу. В интервью Радио Свобода Алексей Шварц рассказал, почему, несмотря на немецкое происхождение, он еще не эмигрировал из России, как противостоит давлению со стороны военкомата, что изменилось в работе регионального штаба после отравления Алексея Навального.
– Как вы себя сейчас чувствуете?
Как только я стал заниматься политикой, медицинская информация из папки пропала
– Очиров ударил меня по ребрам и пытался спустить с лестницы. В понедельник я пойду на медицинское освидетельствование. Они меня сами позвали в военкомат и там отлупили. По-моему, это верх кретинизма. Я недавно написал заявление, что хочу перевестись в городской военкомат из сельского по месту постоянной регистрации. Я уже давно постоянно живу и работаю в Кургане. Мне ответили, что надо прийти в комиссариат в Кургане, я и пришел. Сначала нам сказали, что комиссариат не принимает посетителей, хотя до окончания рабочего дня был еще час. Потом вышел Очиров. Он сразу стал кричать: "Ты в розыске. Почему ты не в армии?" Я сказал, что мне не нужны его эмоциональные выпады, а нужен штамп. Тогда военный набросился на меня и выгнал нас на улицу. Я написал на Очирова заявление в прокуратуру и полицию.
– Вы признаны годным к военной службе?
– У меня есть серьезное заболевание глаз и другие болезни. Я почти не вижу одним глазом, и мне нужна операция. Информация об этом была в моей папке, которая хранилась в районном военкомате. Но как только я стал заниматься политикой, медицинская информация из папки пропала. Мне на один день назначили призывную военную комиссию и медосвидетельствование. Так обычно не делают. Я думаю, что они собираются отправить меня "топтать сапоги". По моему мнению, на военкомат давит Центр “Э”. Повестки мне и другим активистам вручают полицейские и эшники. Один раз повестку мне вручал участковый. Чаще всего повестки составлены неправильно или просрочены. Недавно, когда я шел из магазина, передо мной эффектно остановилась машина. Из нее вышли три человека и вручили мне повестку на допрос в СК по делу об уклонении от призыва. В СК военный комиссар области вручил мне сразу три повестки. Они наконец были составлены правильно, и мне пришлось их принять.
– На вас возбудили уголовное дело за уклонение от военной службы?
Власть хочет любым способом затащить меня в армию
– Я написал запрос о состоянии дела, но мне ничего не ответили. Я думаю, что дело не возбудили, иначе мне бы не вручили повестки в военкомат. Я не скрываюсь от армии и переписываюсь с тремя комиссариатами: районным, городским и областным. Поэтому оснований для возбуждения уголовного дела у них нет. Я понимаю, что власть хочет любым способом затащить меня в армию. Это известный метод давления на политических активистов. В конце прошлого года сотрудника ФБК Руслана Шаведдинова отправили служить в военную часть на Новой Земле. Часто силовики ведут себя совсем абсурдно: например, недавно Никите Ильину пытались вручить повестку, хотя у него военный билет на руках.
– Как вы планируете защищать себя от службы в армии?
– У меня нет уверенности, что мое заболевание подтвердят врачи. По моему мнению, "эшники" требуют, чтобы врачи подтверждали годность активистов к службе в армии, даже если они страдают серьезными заболеваниями. Сегодня я подал заявление на альтернативную гражданскую службу. Тем более я убежденный пацифист. Я ненавижу милитаристскую тему.
– Как у вас сформировались такие взгляды?
Мне казалось ужасным, что на малыша напялили форму, идентичную той, в которой солдаты воевали и умирали
– Меня с детства готовили к военной карьере – приучали к дисциплине. Мой дедушка мечтал, чтобы я учился в Суворовском училище. Но я еще в школе решил, что война – это мерзость. Произошло это благодаря учителю нашей сельской школы, ветерану-афганцу. Он рассказывал нам, школьникам, как воевал и убивал людей. В красках описывал, как закидывали на территорию части отрубленные головы сослуживцев. Некоторые истории физрука о войне я не буду вам пересказывать: настолько они отвратительные. После этих речей не было фразы, мол, война ужасна. Физрук все время повторял: "Вы – тряпки, на войне бы точно сдохли". На мой взгляд, война – это не история романтического противостояния всего хорошего всему плохому, а кровь, боль и ужас. В старших классах школы нас отправили на военно-полевые сборы. Нас заставляли отжиматься тысячу раз на раскаленном асфальте. Физрук-ветеран и директор кадетской школы, где мы проходили эти сборы, в ностальгическом угаре по дедовщине заставляли нас бегать строем по деревне до кровавых мозолей, лишали еды и запрещали звонить родителям. Когда у меня поднялась высокая температура, директор обзывал меня симулянтом и отказывался сообщить о болезни родителям. После этого я решил, что не буду делать военную карьеру. Окончательно всё военное стало вызывать неприязнь после того, как я на втором курсе университета стал одним из организаторов шествия "Бессмертный полк". Я тогда не интересовался политикой и согласился принять участие в этой акции из любопытства. Я должен был контролировать шествие “коробки” из 1000 человек. Участники траурного шествия из моей “коробки” ссорились друг с другом и даже дрались – каждый хотел быть в первых рядах. Я им объяснял, что наша “коробка” все равно идет в конце шествия и нет повода для ссор. Когда мы пересекали главную площадь Кургана, я заметил на переднем плане важные физиономии губернатора и свиты. Рядом с ними сидели какие-то “старики” на вид моложе моей бабушки. Она – трудовой ветеран, все военное детство работала в совхозе. И вдали, держась друг за друга, тихо стояли два настоящих ветерана. Завершилась официальная часть шествия, люди спрятали фотографии, побросали палки и ринулись толкаться в очередь за гречневой кашей. Участники шествия благодарили меня за то, что я усмирял потасовки толкающихся в “коробке”, командовал и не давал нарушать строй передней и боковых линий. “Молодец парень, настоящий русский мужик”, – говорили мне участники шествия. А я отвечал: “Спасибо, я немец”. Дальше начался праздник. Скоморохи плясали, в ларьках продавали пилотки и кители, играла военная музыка, люди пили водку и ели колбасу. Я увидел маленького ребенка, который позировал в военной форме, будто это новогодний костюм зайчика. Все ему умилялись. Я поклялся, что никогда не буду участвовать в таком “празднике”.
– Почему вы называете себя немцем?
– Мой дед, моя бабушка, мой отец – немцы. Мама – наполовину немка. Я вырос в немецкой деревне под Курганом. Ее основали в начале прошлого века немцы. Кто я в таком случае? Немец.
– У вас, наверное, не раз было желание эмигрировать?
Я могу претендовать на репатриацию, но я не могу оставаться в стороне, когда кому-то плохо
– Конечно, было. В первую очередь, потому что я хочу развивать науку. Это проще делать на Западе. Я хотел бы создать компанию, для которой уже зарегистрирована заявка на международный патент. Эта компания занималась бы разработкой возобновляемых источников электроэнергии, чтобы снять мир с нефтяной иглы. Меня очень волнуют вопросы экологии. Мы сейчас ведём кампанию против разработок урановых месторождений в Курганской области. Я могу претендовать на репатриацию, но я не могу оставаться в стороне, когда кому-то плохо. Я с детства вступался за тех, кого били на моих глазах. Я родился в стране, которой сейчас очень плохо, и я не могу ее бросить. Я не могу уехать, пока Россия в таком состоянии. Я не приемлю насилия, но за прекрасную Россию будущего я готов бороться. Если я увижу, что надо защищать свой край, я пойду воевать. Оружие в руки я все равно не возьму, но буду спасать раненых. Но, на мой взгляд, Россию сейчас надо защищать не от внешних врагов, потому что их не существует. Российская власть, по моему мнению, сама ведет себя как агрессор.
– Как работает штаб в Кургане после отравления Навального?
– Я не удивился, когда узнал об отравлении Навального, но мне было очень больно. Я подумал, что если Навальный умрет, меня в России больше ничего не держит. Навальный придает мне сил для борьбы. Он сильнее и смелее меня. Пока борется Навальный, буду бороться и я. После его отравления я почувствовал ярость, и мы стали работать с утроенной силой. Сторонники Навального сплотились, а в наш штаб стали приходить новые волонтеры. Они говорили, что решили присоединиться к нам из-за отравления Навального, так их возмутило покушение на него.
– Вы хотите, чтобы Навальный вернулся в Россию?
– Главное, что Навальный жив и выздоравливает. На мою работу его возвращение не повлияет. Я самостоятельно занимаюсь своими проектами, обучаю наблюдателей, взаимодействую с активистами из разных организаций, делаю региональные расследования. Я по-прежнему работаю с утра до вечера, не жалея себя и не думая об эмиграции, потому что сейчас в России идет самая настоящая война между добром и злом. После отравления Алексея Навального я это особенно хорошо понял.
