Киевский фотограф Зоя Шу больше года снимает тех, кто оказался в плену в подконтрольных России сепаратистских регионах Донецкой и Луганской областей Украины. На ее фотографиях люди демонстрируют увечья, которые им причинили их пленители, или показывают, как происходили пытки – так, что зритель может ощутить пережитую ими боль. Шу не только снимает этих людей, но и рассказывает их истории. Все они собраны на ее сайте, который постоянно обновляется: последний обмен между Киевом, Донецком и Луганском состоялся 29 декабря, и сейчас фотограф ведет переговоры о съемках с пленными, которые недавно вернулись домой.
Среди героев фотоцикла, названного "После плена", есть пленные, о заключении которых хорошо известно. Это и художник Сергей Захаров, рисовавший карикатуры на лидеров сепаратистов и не побоявшийся оставлять их на улицах Донецка, и Владимир Жемчугов, потерявший зрение и кисти обеих рук из-за того, что он подорвался на мине во время выполнения боевого задания, после чего попал в плен (по его словам, он был членом одного из партизанских отрядов на контролируемой сепаратистами территории). Помимо них Шу рассказывает истории тех, кто оказался в плену на несколько часов или дней. Эти люди не обязательно оказывались на свободе по обмену, нередко благодаря счастливому стечению обстоятельств. Все они вынуждены самостоятельно справляться с теми тяжелыми испытаниями, через которые им пришлось пройти.
"Плен – не то же самое, что тюремное заключение. В тюрьме есть определенные правила, нормы содержания, известен срок пребывания. Но когда кто-либо задержан и заключен под стражу в зоне боевых действий, где отсутствует правовое поле и не действуют законы, – может происходить немыслимое, так как человек находится в полном распоряжении тех, кто его удерживает", – написано на сайте проекта.
Зоя Шу говорит, что решила снимать пленных не только потому, что она работает в жанре документальной фотографии:
– Когда я поняла, что есть группа людей, переживших плен, что они ходят к психологам, им необходима какая-то дополнительная реабилитация, и эта тема недостаточно освещена, я решила ею заняться. Тысячи людей пережили травмирующие ситуации в зоне боевых действий, поэтому отсутствие внимания к этой проблеме может влиять на развитие всей страны. Пример того, как люди продолжают жить войной, даже через десятки лет после ее окончания, я видела в Сараево в 2013 году. Тогда мне казалось это грустной экзотикой, а сейчас это превратилось в нашу реальность.
– Герои вашего цикла сняты необычно: многие из них демонстрируют то, что с ними происходило во время пыток или во время заключения. Как вам удалось уговорить их пойти на это – рассказать свою историю? Сложно ли было уговорить человека, у которого была вырезана на спине свастика, чтобы он ее показал? Это наверняка тяжелый опыт, и этим людям непросто было возвращаться к тому, что они пережили.
– Когда я начала заниматься этой темой, я старалась быть максимально деликатной, потому что я никогда с этим не сталкивалась. Я поняла, что если я хочу, чтобы люди мне открылись, нужно сделать шаг им навстречу, быть более открытой. Для меня лично это немного трансформационный опыт, потому что это был новый стиль общения, я начинала дружить и общаться. Что касается парня со шрамом на спине, он был в плену всего лишь 10 часов. Он даже не знал о том, что есть какое-то движение за права пленных, что люди, которые пережили плен, пытаются добиться от государства какой-то поддержки. Мы начали общаться, я осторожно спросила его, можно ли сфотографировать его шрам, и он сказал: "Да, конечно". А потом, когда я публиковала эти фотографии, я спросила, может, я не буду указывать полное имя, но он настаивал, что лучше опубликовать, потому что хотел, чтобы об этом знали. Все ведь в основном говорят только про обмен… но люди продолжают жить с этим. Придать это огласке – для тех, кто пережил плен, наверное, имеет в том числе терапевтический смысл. Это еще и поиск справедливости.
– Вы говорите, что некоторые пленные не знают о том, что существует возможность получить от государства помощь. Означает ли это, что многие из них оставлены один на один со своими проблемами после того, как их освободят?
– Да. Речь идет о гражданских лицах. Не все оказались на свободе в результате обмена, некоторые вышли из подвалов за выкуп. Кому как повезло: кто-то им помог, или их просто отпустили. Это совершенно разные истории. По разным оценкам, через плен прошли несколько тысяч человек. Точных данных нет. Большинство этих людей просто живут и пытаются обо всем забыть, или они уже обо всем забыли, воспринимают это как пройденный этап. Многие вынуждены выживать по причине отсутствия системного решения их проблем.
– Пленные все очень разные. Это люди из разных социальных групп, с разным образованием, разного возраста, они получили разный опыт. Несмотря на то, что, конечно, большинство из них пережили пытки, все равно у каждого своя история. Во время съемок и общения с этими людьми у вас возникло ощущение, что у них есть что-то общее, что их объединяет?
– Этих людей объединяет общий травматический опыт, который оставляет очень глубокий отпечаток. Мы все переживаем в своей жизни стресс, и мы знаем, что любая стрессовая ситуация требует ресурсов для восстановления. Людям, которые пережили ситуации экстремального насилия, экстремального стресса, нужно больше ресурса для восстановления. Именно поэтому им необходима системная комплексная государственная поддержка. Кроме этого, вся эта ситуация влияет на общество в целом, поскольку многие прошли через плен, вообще пережили войну. Таких людей очень много, и это очень глубокая травма. Мы должны это понимать и что-то с этим системно и комплексно делать.
– Мне кажется, ваш проект, несмотря на то что он описывает довольно тяжелый опыт, несет в себе и долю оптимизма. Это следует, например, из истории священника Виталия Параскуна: он оказался в подвале, был доведен до животного состояния, но нашел в себе силы убеждать людей, с которыми он сидел, проповедовать им. И, конечно, он нашел в себе силы оставить пережитое в прошлом и жить дальше.
– Мой цикл не о жертвах, а о выживших. Эти люди выжили, и, конечно, это положительный проект, но его целью является дискуссия на эту тему, на тему травматизации общества. Конечно, речь идет об очень сильных людях, которые имеют внутренний ресурс для того, чтобы жить дальше, да еще и в условиях, когда государство им никак не помогает. Это, конечно, положительная сторона. Один из моих героев, испанец, был в плену один месяц. Он говорил, что привычная концепция отношения к жертве – превосходство и снисходительность – неверна, и на людей, которые прошли страшный опыт, не нужно смотреть как на жертв, что им не нужно сочувствие. У нас сочувствие обычно демонстрируется как ритуал. Мы считаем, что мы кому-то посочувствовали, и все, и дальше пошли. Людей, которые пережили страшные травматические ситуации, нужно уважать, прислушиваться к их мнению. Они потенциально могут сделать более важный вклад, чем, например, те, кто просто считают себя экспертами в этой сфере. К тому же у этих людей есть дополнительные ресурсы, в них есть определенная дополнительная ценность, и нельзя ее приуменьшать до роли жертв с пассивными потребностями. Они могут сделать очень положительный вклад в развитие общества.
Фотограф Зоя Шу говорит, что общение с пленными повлияло и на нее саму. "Начинаешь бережно общаться с другими людьми, потому что ты не знаешь, может, этот человек пережил страшный опыт..." – говорит она.
