Бывший координатор штаба Навального в Саранске Евгений Пашуткин попросил политического убежища в Финляндии. 12 сентября в квартире у родителей Евгения прошли обыски по делу против ФБК. Банковские карты активиста были арестованы, на них возник долг более 75 миллионов рублей. 21 сентября координатор уехал в Финляндию в запланированный отпуск с женой и дочерью. “Видите ли, у меня созрело 2 административки за нежелательную деятельность, и сейчас висит угроза возбуждения уголовного дела по 284.1. И я бы ещё мог ждать, но теперь меня привлекли как свидетеля по делу ФБК и арестовали счета. При этом Денису Михайлову из СПб в аналогичной ситуации приставы выписали исполнительный лист с запретом на выезд из страны. Ну и кому бы было лучше, если бы меня сначала закрыли в этой чудо-стране, а затем где-нибудь в Зубово-Поляне?”– написал через несколько дней после отъезда Евгений Пашуткин на своей странице в социальной сети Facebook. В интервью Радио Свобода политэмигрант рассказал, как адаптируется к жизни в Финляндии и при каких условиях вернется в Россию.
– Вы запланировали эмиграцию?
– Первый раз меня обвинили по статье 20.33 КоАП РФ “Осуществление деятельности нежелательной организации" после того, как в Саранске появилось региональное отделение “Открытой России”. На открытие приехала Настя Шевченко. Через неделю после этого события на Анастасию Шевченко возбудили уголовное дело. Когда Настю арестовали, мы организовали показ фильма о ней "Настя: в наручниках на глазах детей". Во время демонстрации фильма в кинозал вломились полицейские якобы по анонимному сообщению. Через два месяца на меня составили второй протокол по статье 20.33 КоАП за то, что в фильме был показан логотип “Открытой России”. Я понял, что против меня могут возбудить уголовное дело за участие в деятельности нежелательной организации и, видимо, придется бежать из России. Кроме того, в сентябре в квартире моих родителей прошел обыск. Полиция обманным путем вломилась в наш дом и что-то там долго искала. Полицейские сами не знали что. Бубнили “нам сказали – мы делаем, просто выполняем приказ”. Я им ответил, что гестаповцы тоже выполняли приказ, но от виселицы их это не спасло.
В Финляндию мы уехали в отпуск, который давно запланировали. Я подарил эту поездку жене в честь ее конфирмации. Жена – прихожанка Лютеранской церкви, и мы поехали в Хельсинки, чтобы побывать в Кафедральном соборе. Мы взяли только необходимые для отпуска вещи. У нас сейчас нет с собой теплой одежды. Когда мы разместились в хостеле в Хельсинки, мне позвонили знакомые и сказали, что против меня собираются возбудить уголовное дело, и если я вернусь в Россию, то не смогу оттуда больше уехать. Тогда мы решили остаться в Финляндии и просить политического убежища. Это было очень сложно решение. Нам было неловко идти в финскую полицию и говорить, что мы беженцы. Как-то не по себе было, немного унизительно. Несмотря на то что полицейские общались с нами дружелюбно. Один из них очень интересовался тем, что происходит в российской политике. В полиции забрали наши паспорта и отправили нас в лагерь для мигрантов. Он находится на территории бывшего дома отдыха. Мы живем в комнате, а кухню делим с другой семьей. Пособие нам не платят, так как мы сказали в полиции, что у нас есть сбережения. Сейчас мы ищем адвоката. Через три месяца у нас будет разрешение на работу. Надеюсь, что я смогу быстро найти работу.
– Как вы себя сейчас чувствуете?
– У меня шок. Я не чувствовал страха, когда жил в России и занимался политикой. Это было как прыжок с парашютом или как поведение в драке, когда все внимание сосредоточено на противнике. А сейчас мне страшно. Я понял, что могло бы произойти. Меня могли бы арестовать, как Настю Шевченко, или подбросить наркотики, как Ивану Голунову. И не думаю, что за меня вступились бы сотни людей, как за Голунова. Я рад, что этого не произошло. Да, я в чужой стране, где все придется начинать с нуля, но я на свободе и в безопасности.
Я не чувствовал страха, когда жил в России и занимался политикой
– Вы никогда раньше не были в Европе?
– Нет, и я под большим впечатлением от того, как в Финляндии заботятся об экологии. В городе воздух как в лесу под Саранском, воду из крана можно пить. В одном дворе может быть более десятка контейнеров для разных видов мусора. Отдельно собирают бумагу, картон, стекло, металл, органические отходы.
– Как вы стали координатором штаба Навального в Саранске?
– Я долго был стандартным гражданином Мордовии, который не любит всех политиков, потому что они все жулики и воры. И сделать ничего с этим нельзя. В какой-то момент стал осознавать, что все не так просто. Можно как-то противодействовать этой силе, если объединиться с другими людьми.
– Что именно изменило ваше отношение к политике?
– Крым. Эти поступком власть перешагнула красную черту, потому что нельзя взять и оторвать кусок от соседнего государства. А еще я увидел, что есть много здоровых на голову людей, которые были против войны с Украиной. Сначала я долго не знал, с кем объединяться. И так совпало, что Навальный решил открыть в Саранске штаб. Я посмотрел фильм-расследование ФБК “Полет над гнездом сумасшедшего губернатора” о бывшем губернаторе Мордовии Николае Меркушкине и решил, что Навальный – это нормально. В 2018 году я возглавил штаб Навального. Когда штаб закрылся, мы стали работать как народный штаб за счет собственных ресурсов.
– Почему вы решили сохранить штаб?
– Наш регион называют электоральным султанатом. Я заметил, что жители Мордовии запуганы и стараются в политику не лезть. Я хорошо их понимаю, потому что я сам был такой.
– Как жители Мордовии относились к волонтерам Навального?
Реальной оппозиции до появления штаба Навального в Саранске не было
– Позитивно. На мой взгляд, многие жители Мордовии воспринимают власть без восторга, но, стиснув зубы, молчат. Реальной оппозиции до появления штаба Навального в Саранске не было. Мы решили стать контрсилой для “Единой России”, в первую очередь. Когда штаб Навального закрыли и денег на аренду офиса не было, мы все равно продолжали проводить оппозиционные митинги. Потом я стал координатором “Открытой России”. В первую очередь нам было интересно заниматься проблемами своего региона. А кто – Навальный или Ходорковский – предоставляет такую возможность, не играло роли. Хотят эти союзники вложиться в демократию Мордовии – мы только рады. Для меня Навальный никогда не был объектом поклонения. Да простят меня сотрудники штаба, я никогда не верил, что Навального допустят до президентских выборов. Избирательная кампания стала хорошим поводом показать людям, что у сегодняшней власти есть альтернатива, и не обязательно молча подчиняться беспределу.
– Как вам противодействовали силовые ведомства?
– Власть выбрала хитрую тактику. Руководство штаба они не пытались кошмарить, они запугивали наших юных волонтеров, поэтому они часто сменялись. Например, наших сторонников вызывали в ФСБ. Там им говорили, что я якобы нацист, фашист, у меня есть нож и пистолет. Все это чушь. В штабах были обыски перед каждой крупной общероссийской оппозиционной акцией. Накануне инаугурации Путина меня взяли на улице сотрудники Центра “Э”. Они рекомендовали "проехать с ними". Я от этой рекомендации отказался. Тогда меня протащили по асфальту, запихнули в автомобиль, приволокли в отделение полиции и держали там до окончания акции. Тогда мне не смогли пришить никакой протокол. Но меня оштрафовали после “Забастовки избирателей”. В этот день в Саранске прошло несогласованное шествие. А после несогласованной акции против пенсионной реформы 9 сентября мне присудили трое суток административного ареста.
– На вас пытались давить через работодателя?
– Начальник цеха на заводе, где я работал, сказал, что ему без разницы мои политические взгляды, но у него из-за меня могут быть проблемы. Я ответил, что ничем не могу помочь, и начальник цеха меня больше не беспокоил.
– Почему вы с высшим юридическим образованием работали на заводе?
Жена – врач-терапевт – ушла из больницы, потому что работать там стало невозможно из-за оптимизации системы здравоохранения
– В Мордовии высокая безработица. В нашем регионе 15 000 рублей считаются хорошей зарплатой. Работу выпускнику вуза найти сложно. У меня был вариант устроиться судебным приставом или полицейским. Я решил, что лучше пойду на завод. Кстати, моя жена – врач-терапевт – ушла из больницы, потому что работать там стало невозможно из-за оптимизации системы здравоохранения. У жены не было времени, чтобы выполнять свои профессиональные обязанности, приходилось все время заполнять бумажки. Она решила, что лучше никак не работать врачом, чем делать это плохо.
– Как ваше окружение реагирует на то, что вы уехали?
– Некоторые говорят, мол, революционер должен сидеть в тюрьме и надо бороться до последнего. Не смог бы я ничего хорошего делать из тюрьмы. В век информационных технологий большая часть работы происходит в интернете. И хочется обратиться к тем, кто рад моему отъезду: не надо вздыхать с облегчением. Да, я уехал в другую страну, но я буду дальше помогать Мордовии. Я собираюсь связаться с политическими фондами, которые сотрудничают с эмигрантами из России.
– Что должно произойти, чтобы вы вернулись?
– Я вернусь, когда в России не останется ни одного политзаключенного.
