– Правда ли, что вы можете сейчас встречаться, видеться с Эрнестом чаще, чем раньше, как, по крайней мере, утверждают молдавские власти?…
– Ну, как часто? Два раза в месяц. Звонят, и мы туда идем, дают нам минут 40-50.
– Вместе с детьми?
– Да, да. В министерстве. Нам официальных встреч не дают в СИЗО.
– Ирина, расскажите, пожалуйста, как выглядит, как чувствует себя Эрнест?
– Ну, как? Морально немного он расстроен, последние два раза он был какой-то… Не понравилось мне. Он расстроен, какой-то испуганный, подавленный. Не знаем уже чего ожидать, и когда ожидать… Тяжело очень, без детей ему тяжело. Переживает. И он увидел меня на последнем суде, когда продление было. Я уже не выдержала, расстроилась сильно, и он увидел мое состояние, и из-за
Этот процесс длился ровно пять минут. Вот судья пришла с готовым решением уже, распечатанным на компьютере, изначально она уже знала, что она там решит. Потом ему дала слово, а он говорит: что вы хотите от меня услышать, если вы уже все решили?
– Это первое заседание, на котором он присутствовал – и вы тоже?
– Нет, почему, его привозят туда. Потом уже, когда апелляцию они дают уже в Верховном суде, это без него происходит и без адвоката. А когда слушание на продление – его привозят туда.
– А государственный адвокат? Как ведет себя защита, которая представляет интересы Эрнеста?
– Никак не ведет. Ничего не предпринимает. Понимаете, он нас даже заранее не оповестил, что будет продление. Нам сказали за час. Ему тоже. Говорит: а мне тоже так сказали. Ну, как можно так вызывать адвоката на процесс – без подготовки, без ничего, мы бы подсуетились, ходатайства какие-нибудь, прошения… Хотя мы это делали каждый раз и на них никто не обращает внимания, но сам факт... Они решили, за час до этого нас предупредили, адвоката тоже. Он пришел, с ними там пообщался, очень радостно весело, ушел. Я говорю, что пять минут длилось это заседание. Ровно пять минут. Не больше.
– Ирина, а после того, как Эрнест якобы признал свою вину, приднестровский адвокат ходатайствует по поводу чего – смягчения приговора, освобождения на каких-то условиях?
– Ну, конечно, все это они просили, но все это было отклонено. За тяжестью преступления. Говорят, очень тяжкое преступление, поэтому под подписку нельзя его, даже несмотря на то, что у него смягчающие обстоятельства. Суда не было, но они же там уже все предъявляют ему преступление, понимаете? Начиная со дня этого… ну, когда огласили суть дела… Когда Антюфеев нарушил презумпцию невиновности, нарушил права человека. Я не знаю, как можно раньше суда вот так стопроцентно объявить человека уже преступником?! И каждый раз, когда я хожу к этим сотрудникам, непосредственно к начальнику подразделения – не знаю какого, Бардаряну – с вопросами, он мне говорит: не надо было совершать преступление. Идите обвиняйте в этом молдавский СИБ, а не нас. Это они ему испортили жизнь, а не мы. А мы что, мы делаем свою работу. Вот, особо опасный преступник, мы его поймали.
Они доводят свои дела, они вот показывают свою мощь таким образом. И никто больше, никакая организация, никакое государство, получается, не может на них повлиять
– А то, что у Эрнеста и у вас двое детей несовершеннолетних …
- Нет, нет…
– … не принимается во внимании?
– Что наши двое детей против всех детей Приднестровья, против которых совершал преступления мой муж якобы! Там же речь идет о целом государстве, на которое он покушался. А наши двое детей – что это? Капля в море. Особо опасный преступник, понимаете? Клеймо не на что ставить. Вот с такой точки зрения, понимаете, рассматривают. Они не понимают, что это все нонсенс какой-то, что это какой-то цирк дешевый – нет, для них это очень серьезно. Ну, это видно, если человек четвертый месяц сидит в тюрьме, и никто в ус не дует, никто ничего е делает, бумажками перекидываются четвертый месяц – и все. Они доводят свои дела, они вот показывают свою мощь таким образом. И никто больше, никакая организация, никакое государство, получается, не может на них повлиять.
– Ирина, а кроме самооговора, – да, можно так сказать? – кроме того, что Эрнест сам на себя наговорил, они предъявляют какие-то собственные обвинения, доказательства?
– Нет, не предъявляют. Потому что, во-первых, еще не закрыто следствие. Во-вторых, следствие ведется особо секретно, дело
Вот когда следствие закроют, передадут дело в суд, они обязаны передать это дело Эрику и адвокату, чтобы они его рассмотрели. И вот тогда будет понятно – есть у них какие-то доказательства, какие-то серьезные вещи, или просто это так называемое признание.
– Скажите, а что стратегия защиты, какие варианты просчитываются? Скажем, известно, что ко 2 сентябрю готовится амнистия. Есть надежда на то, что Эрнеста освободят, амнистируют?
– Нет. Во-первых, эта самая амнистия – я не вникала в подробности, но говорят, что эта амнистия – фикция. Там попадают под эту амнистию три с половиной человека. Там очень большие ограничения. А наша статья не предполагает амнистию вообще, изначально. Потому что она считается особо тяжкой. Наша статья предусматривает только помилование президента.
– Вы говорили раньше, что, в крайнем случае, напишете Смирнову. Вы не передумали?
– Нет, не передумала. Ведь если будет суд, как они обещают, и приговор, не дай Бог, кто его оттуда вызволит? Если до суда никто не побеспокоился о том, чтобы его оттуда освободить…
– Молдавские власти – во всяком случае, они так говорят, – делают все, что в их силах, и гласными, но больше негласными путями. Скажите, вы почувствовали поддержку властей или представителей власти, которые обещали помочь вам?
– Ну, семье они помогают, да, мы получили помощь. Но по существу будет считаться тогда, когда Эрнест будет на свободе. Ну, конечно, власти обещают, да, они говорят, что даже если это не гласно, то они не забывают об этом и рассматривают этот вопрос при каждой
Да, мы получили помощь. Но по существу будет считаться тогда, когда Эрнест будет на свободе
– То есть об Эрнесте, скажем так, не забыли, как у вас сложилось впечатление первоначально…
– Ну да, после того, как я это сказала, о нас резко вспомнили. Но все равно, знаете, вопрос не будет закрыт, пока Эрнест не окажется на свободе. Я считаю, что нельзя эту проблему решить частично, понимаете? Потому что мы все на пределе, и дети страдают, и Эрнест – он вообще никакой, я вам говорю, он в таком состоянии, это просто надо знать, как сильно любит Эрнест своих детей и как он к ним привязан. И что с ним творится каждый раз… Право, даже не знаю, эти встречи помогают нам или еще больше угнетают… Потому что каждый раз, когда мы оттуда выходим, мы просто морально истощены. Когда мы оттуда выходим, а он остается, ощущение такое, что… И мысли у него какие-то дурные возникают, не дай Бог. В общем, не очень, моральное состояние у него не очень хорошее, мягко говоря. Хотя он довольно стойкий и довольно спокойный такой, уравновешенный человек в жизни, сейчас видно, что он держится из последних сил.
– Ирина, извините, что спрашиваю, а как в плане отдыха – ведь сейчас лето, период отдыха, дети его так ждут…
– Нет, лето у нас спартанское, потому что я работаю, Настеньке всего лишь годик, она еще не ходит, т.е. всегда должна быть при мне, старшенький в школу пойдет 1 сентября, поэтому сейчас заботы начнутся – подготовка в августе, так что не до отдыха сейчас. Вот у меня сейчас просто пара выходных наметилось, и я приехала к маме ненадолго.
Надеюсь, что с Божьей помощью до сентября может, будет Эрик уже дома, а там все эти проблемы уже не важны. Приятные хлопоты уже...
–То есть, по-прежнему помогают родственники, да?
– Да.
– Нянечку вы так и не наняли, как вы надеялись?
– Нет, пока учебный год не начался, мы справляемся. Дальше я уже надеюсь, что с Божьей помощью до сентября может, будет Эрик уже дома, а там все эти проблемы уже не важны. Приятные хлопоты уже...