Расследование и рассмотрение уголовных дел, связанных с событиями 6 мая на Болотной площади, продолжается уже десять месяцев. Под обвинения попали более 20 человек, 13 находятся под арестом, несколько десятков проходят в качестве свидетелей, несколько человек от возможных преследований и обвинений бежали за границы России. Вынесен пока только один приговор – в отношении Максима Лузянина, признавшего себя виновным и заключившего договор со следствием. Чем объяснить такой беспрецедентный размах следственных мероприятий и медлительность судов? Об этом размышляет московский политический эксперт, заместитель директора Центра политических технологий Алексей Макаркин.
– Думаю, что такая тщательность связана с желанием отбить у активистов оппозиции желание идти на конфликт с правоохранительными органами. Просто показать, что в случае любого такого конфликта власть однозначно встает на сторону "своих". Какие бы ни были там обстоятельства – у человека могут быть больные родители, малолетние дети, может быть не очень здоров человек, наконец, может быть вариант, что человек покаялся, попросил, чтобы его "провели" по упрощенной схеме – все это не освобождает от преследования. Похоже, что власть испугалась акций протеста и хотела бы ввести ограничитель, найти сдерживающий фактор – для тех, кто уже участвует в оппозиционной деятельности, и для тех, кто только к ней присматривается...
– Почему тогда не выносятся приговоры? Не проще ли было тогда просто посадить всех этих людей?
– У нас формально судебный процесс – открытый, состязательный, и власти, наверное, хотелось бы провести его достаточно убедительно. Процесс будет очень непростым для власти, к нему будет приковано внимание правозащитников, международных СМИ, будут активные адвокаты, которые станут обращать внимание на все ошибки и пробелы суда и следствия. Понятно, что приговоры никоим образом не убедят и ни при каких условиях не устроят оппозицию. Но тщательность подготовки процесса может быть убедительной хотя бы для колеблющейся аудитории. Многие считают: вроде, и те неправы, и эти неправы, и те не должны были так поступать, и эти... Власть делает ставку на неопределившуюся, колеблющуюся аудиторию, которой пытаются предъявить судебные аргументы. Приговоры, безусловно, будут опротестованы (а в том, что будут вынесены обвинительные приговоры, сомневаться не приходится), причем будут опротестованы и в России, и в Страсбурге.
– Тактика, которую сейчас использует власть, отличается от ее прежних действий, скажем, в случае с Михаилом Ходорковским или группой Pussy Riot. Те процессы тоже имели политическую подоплеку, если не были вообще политизированными, но проходили по-другому.
– Что касается суда над Ходорковским, то он проходил совсем в другой России, совсем в других условиях. Там, кстати, подготовка шла довольно долго, это был непростой процесс. Что касается процесса над Pussy Riot, то сама история была значительно проще. В общем, участницы группы не отрицали, что они присутствовали, участвовали, совершили те деяния, которые им инкриминировали, вопрос был только в квалификации, в непризнании вины. А здесь есть проблема с конкретными обстоятельствами: если, предположим, человек вступает в конфликт с сотрудником правоохранительных органов, наносит ему удар, то возникает вопрос о причинности, о последовательности событий. Допустим, может ли человек, участвующий в акции, ударить полицейского в ответ на удар? Здесь акценты, нюансы имеют очень большое значение.
– Рискнете предположить, сколь эффективное психологическое воздействие окажут судебные процессы по "болотным" делам на российскую оппозицию?
– На тех участников оппозиции, которые уже находятся в конфликте с Кремлем, с властью, влияния большого не окажешь – эффект скорее возможен в плане стимулирования конфликта. В России уже появляется новое поколение политических эмигрантов, которые уезжают из страны, опасаясь репрессий или ареста. Для властей важнее не столько сообщество политических активистов, а те люди, которые им пассивно сочувствуют, которые думают о том, идти на митинг или, может быть, отказаться, поскольку это опасно. Вот на эту публику, вполне возможно, суды окажут значительное влияние, люди решат: мы останемся в своих квартирах, не пойдем на митинги, а власть будем ругать в семейном кругу.
Фрагмент итогового выпуска программы "Время Свободы"
– Думаю, что такая тщательность связана с желанием отбить у активистов оппозиции желание идти на конфликт с правоохранительными органами. Просто показать, что в случае любого такого конфликта власть однозначно встает на сторону "своих". Какие бы ни были там обстоятельства – у человека могут быть больные родители, малолетние дети, может быть не очень здоров человек, наконец, может быть вариант, что человек покаялся, попросил, чтобы его "провели" по упрощенной схеме – все это не освобождает от преследования. Похоже, что власть испугалась акций протеста и хотела бы ввести ограничитель, найти сдерживающий фактор – для тех, кто уже участвует в оппозиционной деятельности, и для тех, кто только к ней присматривается...
– Почему тогда не выносятся приговоры? Не проще ли было тогда просто посадить всех этих людей?
– У нас формально судебный процесс – открытый, состязательный, и власти, наверное, хотелось бы провести его достаточно убедительно. Процесс будет очень непростым для власти, к нему будет приковано внимание правозащитников, международных СМИ, будут активные адвокаты, которые станут обращать внимание на все ошибки и пробелы суда и следствия. Понятно, что приговоры никоим образом не убедят и ни при каких условиях не устроят оппозицию. Но тщательность подготовки процесса может быть убедительной хотя бы для колеблющейся аудитории. Многие считают: вроде, и те неправы, и эти неправы, и те не должны были так поступать, и эти... Власть делает ставку на неопределившуюся, колеблющуюся аудиторию, которой пытаются предъявить судебные аргументы. Приговоры, безусловно, будут опротестованы (а в том, что будут вынесены обвинительные приговоры, сомневаться не приходится), причем будут опротестованы и в России, и в Страсбурге.
– Тактика, которую сейчас использует власть, отличается от ее прежних действий, скажем, в случае с Михаилом Ходорковским или группой Pussy Riot. Те процессы тоже имели политическую подоплеку, если не были вообще политизированными, но проходили по-другому.
– Что касается суда над Ходорковским, то он проходил совсем в другой России, совсем в других условиях. Там, кстати, подготовка шла довольно долго, это был непростой процесс. Что касается процесса над Pussy Riot, то сама история была значительно проще. В общем, участницы группы не отрицали, что они присутствовали, участвовали, совершили те деяния, которые им инкриминировали, вопрос был только в квалификации, в непризнании вины. А здесь есть проблема с конкретными обстоятельствами: если, предположим, человек вступает в конфликт с сотрудником правоохранительных органов, наносит ему удар, то возникает вопрос о причинности, о последовательности событий. Допустим, может ли человек, участвующий в акции, ударить полицейского в ответ на удар? Здесь акценты, нюансы имеют очень большое значение.
– Рискнете предположить, сколь эффективное психологическое воздействие окажут судебные процессы по "болотным" делам на российскую оппозицию?
– На тех участников оппозиции, которые уже находятся в конфликте с Кремлем, с властью, влияния большого не окажешь – эффект скорее возможен в плане стимулирования конфликта. В России уже появляется новое поколение политических эмигрантов, которые уезжают из страны, опасаясь репрессий или ареста. Для властей важнее не столько сообщество политических активистов, а те люди, которые им пассивно сочувствуют, которые думают о том, идти на митинг или, может быть, отказаться, поскольку это опасно. Вот на эту публику, вполне возможно, суды окажут значительное влияние, люди решат: мы останемся в своих квартирах, не пойдем на митинги, а власть будем ругать в семейном кругу.
Фрагмент итогового выпуска программы "Время Свободы"