Кремлевский кормчий

• В России складывается культ личности Путина с обязательными портретами, цитатами и турами "по путинским местам".
• Этот культ не похож ни на ленинский, ни на сталинский, равно как и нынешняя система заметно отличается от существовавших ранее.
• В нулевые годы существовал некоторый плюрализм человеческих лиц, олицетворяющих систему; сейчас осталось единственное лицо – это Путин.

Сергей Медведев: По мере оформления персоналистского режима в России складывается культ личности Путина со своей мифологией – полеты со стерхами, ныряние за амфорами, катание верхом, знаменитыми снимками с голым торсом, цитатами. Сейчас даже предлагают делать туры "по путинским местам" в Сибири. Президента называют "хозяин" и даже "кормчий".

^{Видеоверсия программы}

Удалось ли Путину воскресить архетип русской власти? У нас в студии политолог Глеб Павловский, человек, приложивший руку и мозг к созданию и образа Путина.

Глеб Павловский: Это не царский культ. Культ Путина, действительно, строился, но он ему совершенно не свойственен. Путин ведь веселый, даже легкомысленный человек.

Сергей Медведев: Он остался таким?

Глеб Павловский: Нет, конечно.

Сергей Медведев: Ему даже было присуще некое чувство самоиронии.

Глеб Павловский: Да, он выделялся этим даже в кругу своих комитетских друзей. Они с Медведевым вечно хохмили. Это, кстати, подтвердил недавно Пугачев в своем большом интервью: Путин был известен, как рассказчик анекдотов, душа компании. Культ царя был в крестьянском обществе, которого нет уже с незапамятных времен. Поэтому сталинский культ был совсем другим: он был как бы надстроен над культом революции. Ничего подобного здесь не было. Это новая ситуация.

Сергей Медведев: Но архетипы, по-моему, остались. Вот люди в магазине советуются, покупать ли сахар впрок: цены поднимаются. И основной аргумент, почему решили не покупать: Путин не допустит повышения цен на сахар.

Глеб Павловский: Одна из ролевых, символических и фактических функций Путина – контролировать уровень жизни населения, держать его на таком уровне, чтобы у того была уверенность, что он не погибнет, но при этом на не очень высоком. Система не гарантирует тебе преуспеяние, жестко отделяет успешных, они вверху, она около власти, к ним не попадешь. А населению гарантируется только одно – оно выживет на уровне чуть выше 90-го года.

Сергей Медведев: Но гарант выживания – все же Путин. И этот феномен "прямой линии": тысячи людей со своими просьбами...

Глеб Павловский: Образ Путина как некой государственной святыни сознательно строился с нулевых годов, и главный его строитель – Сурков. Между прочим, в середине нулевых совсем не было Путина-демиурга, тогда был очень высокий уровень доверия, лидерства, готовности пойти за ним. Потом это прошло, а сейчас этого нет вообще. Культа не было.

Сергей Медведев: Что случилось? Классическое бронзовение?

Глеб Павловский: Бронзовение началось довольно рано, но это вполне понятная личная слабость. Путин никогда не был никаким государственником, никаким верным сыном церкви. Он был штернианским человеком, анархистом, который очень ценил свою внутреннюю свободу, но свою, которая никак не проецировалась больше ни на что. Конечно, когда возникает такой кокон сакральности, это очень удобно – ты всегда можешь в него спрятаться. Сейчас есть макет под названием "Путин", организованный его окружением.

Сергей Медведев: Он сознательно конструировался как силовик, Штирлиц, молчаливый человек, решающий проблемы?

Глеб Павловский: Вначале – да, конечно, это был спортсмен, чемпион, но при этом он такой же, как все. Это человек, который делает подарки. Когда пошли выплаты пенсий, зарплат, было ощущение, что ведь он мог ничего этого не давать. В том обществе считалось естественным, что сверху ничего не дадут. Потом возникла привычка к этому.

Сергей Медведев: В итоге сложилась система, при которой без слова Путина не решается ничего, у всей административной вертикали наступает паралич: не открывается автобусная остановка в далекой глуши, не принимаются решения по трубопроводу...

Глеб Павловский: Решения Путина, как правило, не ждут, потому что не дождутся. Но есть правило: решение должно быть упаковано в Путина.

Сергей Медведев: А это традиционная русская система власти?

Глеб Павловский: Я не вижу здесь ничего традиционного. Более летучей, легкомысленной, нестабильной системы не было, и она до сих пор существует, потому что она непрочная, гибкая.

Сергей Медведев: Мы говорим о путинской России или о российском Путине? Нынешний Путин, может быть, создан той патерналистской, архаичной психологией власти, которая существует у населения, и она вылепила вот такого Путина, который просто юридически оформил свою систему в виде уже бессрочного правления.

Глеб Павловский: Я возражаю против слова "архаичный". Российская система абсолютно экспериментальная, супермодернистская, и поэтому она существует до сих пор и сохранится после Путина.

Сергей Медведев: Но она создана Путиным, Сурковым и всем мозговым синклитом или проросла на почве российских болот?

Глеб Павловский: Она проросла, прежде всего, на почве российских революций. Советский Союз был создан на почве революции и кончился-то из-за того, что Горбачев пытался реанимировать революционное начало, но на ненасильственной основе. Это было искусственное, экспериментальное государство. А теперь мы имеем второе 30-летнее экспериментальное государство, которое на самом деле не государство, которое не имеет ни национальной, на страновой, ни территориальной основы. И это окончательно выявится в ходе транзита. А транзит идет. Система изнашивается, потому что она должна все время изображать государство, во главе которого опять-таки изображаемый автор всего на свете. Смешливый, веселый нигилист превратился в функцию, в некий ролевой кокон, фронтмена системы.

Сергей Медведев: И одновременно в ее заложника.

Глеб Павловский: А она – тоже его заложник, потому что сейчас, когда дошло до обсуждения проекта транзита, оказывается, что она не знает, как без него обойдется.

Сергей Медведев: Нет Путина – нет системы власти, она просто растворится в воздухе с хрустальным звоном.

Глеб Павловский: Именно в последние годы Путин заговорил о преемнике (раньше он не любил этой темы). У него появилась потребность в каком-то понятном для него виде транзита, но это ошибка.

Сергей Медведев: К нам присоединяется Александра Архипова, антрополог, старший научный сотрудник ШАГИ ИОН РАНХиГС.

Какую роль играет Путин в народном сознании, в фольклоре?

Александра Архипова: Не бывает единого народного сознания. Он разный! Но у этого разного Путина есть некоторый знаменатель. У нас существует чудовищная дистанция власти: мы не можем находиться в одной плоскости с начальником. Когда Путин избирался, огромное количество людей пришло в Лужники. Вышел Путин, и все в едином порыве вынули смартфоны и начали его истерично фотографировать, а потом, не дожидаясь окончания мероприятия, стали уходить, забрав с собой подарки – пледы и апельсинчики. Царь вышел к людям. Эти фото – доказательство того, что ты был с ним в едином пространстве, чего практически никогда не бывает. Он – некоторый бог, который находится на вершине.

Сначала, 20 лет назад было то самое фольклорное сознание, задавался вопрос: а какой он, Путин? В анекдотах моделировалось: как бы Путин реагировал на разные ситуации. Вот он приходит в ресторан со своими коллегами. Официант спрашивает: "Что вы будете?" Путин говорит: "Я буду мясо". Официант спрашивает: "А овощи?" Он говорит: "Овощи тоже будут мясо". То есть он такой циник, жестокий и прочее. Сейчас таких анекдотов, моделирующих поведение Путина, фактически не осталось. Современные анекдоты высмеивают не Путина, а элиту и ее отношение к людям, результаты выборов, положение дел в России. Мой любимейший анекдот. Забегает человек в аптеку и говорит: "Пожалуйста, дайте мне побольше антидепрессантов". Продавец говорит: "А рецепт?" – "А вам что, паспорта гражданина РФ недостаточно?!"

Сергей Медведев: Про Путина новых анекдотов, по-моему, нет.

Александра Архипова: Потому что он перестал быть интересен. Последние новые анекдоты про Путина были в 2014 году. Алина Кабаева говорит подруге: "Ты знаешь, я у него на 8 Марта крем просила, а не Крым. Теперь боюсь коляску попросить".

Сергей Медведев: Можно ли сказать, что в культ личности Путина?

Александра Архипова: Он есть. Давайте посмотрим на совсем недавний опрос Левада-центра (организация принудительно внесена в реестр иноагентов – РС). В 2006 году 10% опрошенных были уверены, что есть культ личности Путина, а в 2021-м – 26%: это существенная доля людей.

Сергей Медведев: И мне кажется, этот культ в достаточной степени не спускается сверху, а является народным, низовым. Людям нужен некий собирательный образ кремлевского начальника. Его изображения охотно носят на майках. В достаточно широких массах к нему снисходительно-свойское отношение.

Александра Архипова: Бывает по-разному. Например, когда мы приезжаем в экспедицию, нам очень часто дают письмо: "Путину передайте". Мы ведь приезжаем из Москвы, а значит, мы ближе к Путину. В этой модели Путин мыслится, как некоторый добрый царь, до которого можно достучаться. Другой вариант представления о Путине – он некоторый кукловод, который все время дергает за ниточки. Когда полицейские выбивали из людей извинения на камеру, они говорили: "Он будет смотреть и решать, надо тебя прощать или нет".

Сергей Медведев: Это некая верховная этическая инстанция. Недавно, когда разгоняли митинги коммунистов, не признавших итоги сентябрьских выборов, полицейские машины на полную мощность врубали песню, по-моему, "Дядя Вова, мы с тобой", то есть именем Путина разгонялась "нечистая сила", вышедшая протестовать.

Глеб, Путин становится некой моральной инстанцией, которая и легитимирует весь порядок и даже полицейское насилие? "Будешь извиняться перед Путиным", как раньше перед Кадыровым.

Глеб Павловский: Это скорее запрос, который был, я думаю, очень давно. С момента, когда возникла связка государственности и Путина, возникло отношение к нему, как к инстанции, к которой можно обратиться. И я бы не сказал, что это какое-то самодержавие. Это вполне рациональное поведение. Система власти построила себя на полном разрыве так называемых элит и населения. Между ними нет никакой коммуникации. И в то же время для людей, которые социально выжили, Путин – гарант сохранения того, что у них есть.

Сергей Медведев: К нам присоединяется Гульназ Шарафутдинова, политолог, профессор лондонского King’s College, автор вышедшей в прошлом году книги "Красное зеркало: лидерство Путина и нестабильная идентичность России".

Гульназ, в книге вы делаете интересное заявление о том, что Путин первым после долгого периода безвременья дал определение русскости: что такое быть русским в XXI веке; фактически можно сказать, что его популярность строится на том, что он дал России идентичность.

Гульназ Шарафутдинова: Когда Путин пришел к власти, люди говорили, что у России нет достаточного своего видения того, что есть Россия. Кремль очень хорошо заполнил эту нишу.

Сергей Медведев: Какие элементы этой идентичности появились в эпоху Путина? В какой степени она советская, а в какой степени постсоветская, пелевинская?

Гульназ Шарафутдинова: Фундамент советской идентичности, который я рассматриваю как очень важную составляющую контекста, в котором Кремль и Путин уже развивали свои идеи, основывался, во-первых, на образе врага, во-вторых, на образе советской исключительности. Эти элементы не являются только советскими: это используется в разные исторические моменты в разных государствах. Молодое поколение, которое не проходило через советский опыт, не является частью этого пространства, но является частью пространства, для которого работает образ лихих, ужасных 90-х.

Сергей Медведев: Вы используете такой термин, как "избранная травма". В какой степени вот эта травма 90-х, от которой отталкивался Путин, была придумана, наведена на общество?

Гульназ Шарафутдинова: Этот опыт был полностью предложен в темных ужасных криминальных тонах, не учитывая болезни роста и того, что реформы 90-х и привели к экономическому росту 2000-х. Но то, что от 90-х отталкивались, привело к тому, что дискурсивный конструкт экономического чуда в Германии или в Японии не произошел в России. Вместо этого от 90-х оттолкнулись, ушли, и Путин был представлен обществу как человек, который спас от ужасных 90-х.

Сергей Медведев: Глеб, что дальше? Возможно ли представить себе преемника Путина?

Глеб Павловский: Трудно сказать, так ли значимо эмоционально будет исчезновение Путина. Может быть, оно будет значимо, потому что никакого другого человеческого лица у системы нет. Раньше, скажем, в нулевые, еще существовал некоторый плюрализм человеческих лиц – было человеческое лицо Шойгу, было лицо Матвиенко, было когда-то даже человеческое лицо Памфиловой. Сейчас у системы осталось одно единственное человеческое лицо.

Транзит в финале – это возникновение новой лояльности новым людям, переход от лояльности старому руководителю – новому.

Сергей Медведев: А лояльность – равно собственность. В России нет собственности: в ночь "длинных ковшей" об этом узнали владельцы киосков в Москве, сейчас люди в Сочи узнают, что они живут на территории нацпарка. А когда уйдет Путин, крупнейшие олигархи узнают, что их собственность равнялась только личной унии с Путиным.

Чего же нам ждать в 2024 году? Скорее всего, Путин, любитель интриги и неопределенности, будет до самого конца держать всех в подвешенном состоянии.

Глеб Павловский: Но он не управляет интригой. Все это будет решаться в течение ближайших двух-трех лет. И, к сожалению, состояние исполнительной власти Кремля (я уж не говорю про представительную власть и силовиков) таково, что они не могут создать механизм перехода.

Сергей Медведев: Можно спорить о том, есть или нет сегодня в России культ личности, но очевидно, что, как и в сталинский период, по мере возвышения правителя вокруг нарастает пустота. Когда правитель уходит, страна оказывается в вакууме, и наступают истерические акты, как с похоронами Сталина. А нам сейчас впору писать роман "Путин и Пустота": та пустота, которая нарастает вокруг него и куда может провалиться Россия в момент транзита, который все равно рано или поздно неизбежен.