«Попасть за решетку в современной России не так уж и сложно»

Материал проекта Радио Свобода «Сибирь.Реалии».

Из колонии в Бийске вышел на свободу 35-летний барнаулец Сергей Панарин, одним из первых в России получивший в 2015 году реальный срок за репост в интернете – три года лишения свободы. Именно с его дела в регионе началась череда громких уголовных процессов по схожим статьям и обвинениям.

– Сергей, давайте напомним всем, за что именно вас осудили?

– Для меня все началось 14 августа 2014 года, когда ко мне домой пришли с обыском и материалами о возбужденном уголовном деле сотрудники регионального Центра "Э". Сначала было возбуждено дело по пресловутой 282-й статье УК, ныне, как известно, частично декриминализированной. Увидев сотрудников Центра "Э", я не сразу понял, о каком моем посте "ВКонтакте" идет речь. Как выяснилось, был обнаружен "нехороший" пост аж двухлетней давности – за 2012 год. Представляю, сколько рабочего времени было затрачено, чтобы перерыть на моей странице множество постов, чтобы найти-таки криминальный!

​– О чем был тот пост? Как писали СМИ, в деле фигурировала еще и картинка.

– Это было такое довольно задиристое эссе, содержавшее разного рода образы, популярные у левой и правой радикальной молодежи. Я репостнул его из одной группы "ВКонтакте". В тексте содержались выпады против действующей власти, мимоходом затрагивались представители, скажем так, народов Кавказа. На картинке было изображение "коктейля Молотова" – бутылки с зажигательной смесью. Она сопровождала текст. Меня, скорее, привлек тогда стиль эссе – боевой, наступательный. Я сам человек незлобивый – говорю это не для того, чтобы представить себя такой безвинной овечкой или "покаяться", но те, кто меня хорошо знал тогда и знает сейчас, подтвердят это. В интернете гуляло тогда и гуляет сейчас множество текстов куда круче, но о преследованиях их авторов не слышно. Кстати, я выяснил потом, что автор этого рокового в моем деле эссе получил штраф.

– Вы хотите сказать, силовики просто искали повод завести дело целенаправленно против вас?

– У меня сложилось именно такое впечатление. Иначе, зачем они вытащили на свет пост двухлетней давности?

– Может ли быть, что дело было в вашей принадлежности к незарегистрированной партии "Другая Россия", отделение которой, как писали СМИ, вы тогда возглавляли?

– На тот момент отделение вообще никто не возглавлял. Было такое коллективное решение вопросов. Моя фамилия в качестве руководителя появилась в период, когда партия пыталась получить регистрацию. Просто тогда был некий набор людей, а почти все активисты либо разъехались по другим регионам, либо отошли от дел. И я просто готовил документы для регистрации отделения в Алтайском крае. Отсюда и возникла моя фамилия.

​– А вообще, что это за партия – чего добивалась и что с ней стало?

– Это партия левого толка, хотя многие считали ее раньше (есть такие, кто считает до сих пор) радикально националистической. Задачи партии – социальная справедливость, сильное государство, построенное на гражданской инициативе. Партия ориентируется на молодежь, а также социально и политически активную часть общества. Она действует и сегодня – ведет борьбу доступными методами за свободу, справедливость, против олигархов и коррумпированных чиновников. Партийных активистов на протяжении всего существования преследовали, в том числе за АПД – акции прямого действия: где-то листовки разбрасывают, в какого-то чиновника пакет с майонезом кинут и т.д . Я в таких делах ни разу не был задействован. Ходил, раздавал листовки, газеты.

– Но почему силовики решили вас взять "на карандаш"?

– Для меня это так и осталось непонятным. Я не проявлял большую активность, мое имя не звучало в СМИ. Я не исключаю, что у Центра "Э" в крае есть некий план, по которому нужно прессануть столько-то активистов, скажем, "Левого фронта", столько-то либералов, столько-то нацболов – и далее по списку. Во время одного допроса оперативник проговорился, что они искали, чем можно зацепить других активистов "Другой России". Но, видимо, понял, что сболтнул лишнего, и больше эту тему не поднимал.

– Товарищи по партии помогали во время пребывания в колонии?

– Да, конечно. Вообще, в этот непростой период меня поддерживали очень многие, подчас незнакомые люди, узнавшие об этом деле. Что порадовало – поддержка от бывших одноклассников, с некоторыми из которых связь после окончания школы была утеряна.

– В итоге обвинение было переквалифицировано с экстремизма на оправдание терроризма?

– А это к вопросу о целенаправленности моего дела. По 282-й статье истекал срок давности, и силовики, видимо, желая довести дело до конца, так сказать, закрыли дело по этой статье и в декабре 2014-го завели по 205-й. Мне этот поворот никак не объясняли, просто ставили перед фактом.

– Как обращались во время следствия? Давили ли на вас во время допросов?

– Психологически – давили, конечно. Говорили порой таким тоном, будто я уже виноватый и пособник террористов. Предлагали признать "вину". Более того, мою банковскую карту заблокировали еще во время проведения следствия. У меня неоднократно возникало ощущение, что меня подводят под реальный срок, хотя до этого в подобных случаях, насколько мне известно, обвиняемым присуждали штраф, исправительные работы или условный срок. Особенно следователей бесило непризнание мною вины. Они настойчиво пытались убедить меня, что данный текст с рисунком могут едва ли не спровоцировать всплеск терроризма в стране.

– Из чего складывалось такое ощущение?

– Трудно сказать, тут целый комплекс ощущений. И как ведут следователи допрос, как реагируют на жалобы адвоката, какие аргументы приводят – все совокупности рождало такое предчувствие, многие детали сегодня уже трудно вспомнить. Поворотным пунктом, конечно, была замена статьи – на 205-ю, более тяжелую. Тогда мои подозрения укрепились.

– Почему дело рассматривал суд по делам военнослужащих?

– Такой порядок рассмотрения дел по 205-й статье. В начале 2015 года дела по ней в стране рассматривал именно Московский окружной суд. Так по всей стране, кроме Северного Кавказа – там, если не ошибаюсь, свой военный суд. Кстати, в тексте приговора упоминается не только текст поста "ВКонтакте" и картинка, но и изъятые во время обыска книги (одна из которых входит в список запрещенных изданий), повязки с изображением гранаты "лимонки" (партийного символа). Все это посчитали "одобрением терроризма".

– Как в колонии воспринимали тот факт, что вас осудили по статье, по которой осуждают обычно реальных пособников террористов?

– Да дикий смех вызывал порой. Как у персонала колонии, так и у заключенных. Бывало, не верили, что меня упекли только за репост, клик компьютерной мышью. Некоторым казалось, что у меня есть какие-то еще проступки. А вообще 205-я статья в среде заключенных считается уважаемой.

– Кто из людей, сидевших вместе с вами, запомнился больше всего? Чем?

– Да много кто, если честно. Многие запомнились своей безбашенностью, если можно так выразиться. Скажем, регулярно в колонию поступали "аварийщики" – те, кто попадал в автомобильные аварии и признавался виновным. Причем некоторые попадали в аварию в пьяном виде, лишались прав, получали штрафы, но потом все равно, напившись, садились за руль и снова попадали в ДТП. Такие поражали, конечно. Среди таких "аварийщиков" был директор бийского колледжа.

​– Были ли осужденные по политическим, идеологическим статьям?

– Был один мужчина – татарин из Иркутска. Он целый год распространял ролики ИГИЛ (запрещен на территории России. – Прим. С.Р.). Причем делал это вполне сознательно. В один из дней удалил страницу "ВКонтакте", а наутро к нему пришли силовики. Потом они сказали ему, что решили, будто он собрался ехать, пополнять ряды боевиков. Когда с ним общался, сообщил, что станет заниматься политикой. Другой татарин, уже из Казани, тоже агитировал за ИГИЛ различными способами, включая интернет. Был чеченец из Грозного – он попал в колонию за то, что пустил в дом людей с автоматами, в подробности он не вдавался. Довелось общаться с фигурантами уголовных дел, о которых, как я потом выяснил, активно писали в местных новостях. Так, была в колонии женщина, которая была одним из руководителей жилищного ипотечного агентства и отбывала срок по обвинению в мошенничестве. Она говорила, что на самом деле дело против нее сфабриковано силовиками.

– Как персонал колонии относился к вам? Сталкивались ли со случаями нарушения прав заключенных?

– О нарушениях в колониях регулярно пишут СМИ, и неправды в этих описаниях не так много. В моей колонии особенно усердствовал замначальника колонии Мазаев. Он, как мне кажется, был явно типом с отклонениями. Причем его поступки напрягали даже персонал, поэтому от него, в конце концов, избавились. Он мог напиваться целыми днями, избить заключенных. Однажды распорядился собрать всех обитавших на территории колонии кошек, собак и сжечь их в печи. Вообще, я считался ценным хозяйственным кадром там – с высшим образованием, человеком грамотным, это неожиданно сыграло мне на руку. Такие там требуются на "умных" работах, когда требуются бригадиры. Поэтому ко мне относились мягче. К тому же ранее я лично был знаком с некоторыми правозащитниками, что тоже сыграло свою роль – меня лишний раз не прессовали. Видимо, заглянули в мое дело и поняли, что я и вправду могу их знать. Персонал колонии вообще не любит каких-то проблем, исходящих от правозащитников. Всякие жалобы могут стоить какому-то работнику продвижения по службе. Я знаю, что жалобы поступали на упомянутого Мазаева. Он, говорят, очень хотел стать начальником колонии после ухода предшественника, но его не назначили.

– Что за "умные работы"?

– Мне, видимо, как человеку с высшим образованием, поручили заниматься библиотекой. За это время я привел ее в порядок – систематизировал книги по темам, какие-то подремонтировал. Приходилось оформлять стенгазеты. Однажды темой стенгазеты было противодействие терроризму. И поручили готовить ее мне – осужденному за оправдание этого самого терроризма. Также мне даже иногда пригождались навыки по основной специальности архитектора. Один из таких эпизодов – когда сооружали снежный городок на территории колонии. Этот городок даже представляли на каком-то конкурсе. Вообще, в колонии ощущалась нехватка квалифицированных специалистов по разным направлениям – впрочем, это не удивительно, так как у нас и на воле сегодня тотальный дефицит грамотных специалистов едва ли не во всех областях.

– Кстати, правозащитники наведывались ли в колонию?

– Да, бывали. Был Александр Гончаренко – известный местный политик, он входил в состав структуры при уполномоченном по правам человека в крае, занимающейся правами заключенных. Его персонал явно побаивался. Тот же заместитель начальника Мазаев старался ограничить общение заключенных с ним. Конечно, общение все равно происходило, но я не помню, чтобы заключенные жаловались – кто-то боялся Мазаева, а многие не верили, что обращение что-то изменит. Поэтому приезды Гончаренко напрягали начальство колонии, но реально что-то не меняли. Приезжали разные другие комиссии – всех не упомнишь.

​– Вы не жаловались?

– Если честно, не видел смысла. Не верил, что это что-то изменит. Был один дед из Казахстана, осужденный за то, что на грузовой машине врезался в таможенный пост. Он постоянно писал жалобы, жаловался, видимо, правозащитникам во время их приездов. Но на его участь эти изменения никак не повлияли.

– Обсуждают ли в колонии политические темы, что говорят о действующей власти, Путине?

– Я уже упомянул татарина из Иркутска – он иногда затрагивал политические темы. Видимо, в связи с желанием заняться политикой после освобождения. Причем он говорил, что с приговором своим, как ни странно, согласен, но прессование его сильно возмущало. Однажды он сообщил, что вроде как кто-то из персонала сказал ему, что "сверху" дана команда обращаться с ним пожестче. А в основном политику обсуждают нечасто. Чаще говорят о деньгах, обсуждают шутки из "Камеди клаб".

– Вы пытались создать оппозиционную партию. Что не устраивало и не устраивает в нынешней власти, конкретно в Путине?

– Не думаю, что я тут слишком отличаюсь от большинства сограждан. Не устраивает коррупция, всевластие олигархов, отсутствие политических свобод, странное подчас толкование законодательства правоохранителями и т. д. Люди ведь попадают в такого рода дела не от хорошей жизни. Я скажу, что многие силовики и работники ФСИН фактически выражали солидарность с текстом того самого эссе – они порой говорили такое, что их самих при других обстоятельствах могли привлечь по той же 205-й статье. Кто-то крепко ругал тех же кавказцев, кто-то высокопоставленных чиновников, говорил, что "те дворцы строят, а мы тут в дерьме сидим". Что касается Путина, думаю, дело тут в системе, а Путин – лишь ее выразитель. Не будет его – будет другой, аналогичный по своему складу. Я еще во время следствия от "людей государевых" наслушался такого в его адрес. Один из них сказал в моем присутствии, что тот будто нарочно делает так, чтобы люди неприязненно относились к силовикам.

– Какие выводы сделали для себя из всей истории с уголовным преследованием? Станете теперь осторожнее? Продолжите ли заниматься гражданским активизмом?

– Главный вывод заключается в том, что в наше время угодить за решетку, как ни странно, не так уж сложно. Это стало ясно для меня после общения с теми, кто находился рядом все эти годы. Мелкая драка в быту может обернуться сроком. Скажем, попал в колонию мужчина, выпил, повздорил с женой, распустил руки, вызвал скорую. Медики сообщили полицейским, которые завели дело и посадили его. Причем мнение пострадавшей не сильно много значило. Другой случай. Молодой парень нашел банковскую карту, пытался снять деньги, был задержан. Полицейские надавили на него, предложили взять на себя три явки с повинной и дать минимальное наказание. Потом пытались оформить пять явок, но в результате ограничились тремя. И таких историй я выслушал немало. Поэтому посадки за интернет – это такая вершина айсберга, за него в колонию попадают такие "умники", а большинство из наших сограждан может спокойно сесть за бытовые мелочи и проступки. Да и моя история говорит о том, что за решетку может попасть любой. Я занимался мирной профессией – архитектурой, одну из моих работ на выставке отмечал бывший алтайский губернатор Карлин. Но в один из дней ко мне пришли из-за одного клика мыши, на который обратили внимание в лучшем случае десяток человек, плюс силовики. Поэтому мое будущее не зависит от того, буду я заниматься гражданским активизмом или нет. У нас под жернова системы может попасть любой.