Linkuri accesibilitate

Утраченные иллюзии 1989-го. Путь от Гавела и Валенсы к Орбану и Путину


Сторонники польской оппозиции празднуют легализацию "Солидарности", 1989 год
Сторонники польской оппозиции празднуют легализацию "Солидарности", 1989 год

"Я спрятался в туалете, чтобы избежать ситуации, когда меня увидят пожимающим руку бывшему шефу полиции. Я думал, что после этого жена не пустит меня домой. Подождал несколько минут, вышел – но Кищак по-прежнему был там и протянул мне руку. Свет, камеры, щелчки фотоаппаратов. Так я лишился политической девственности".

Это отрывок из воспоминаний Адама Михника, польского журналиста и бывшего диссидента, о событиях 30-летней давности. Так в феврале 1989 года в Польше начинался Круглый стол – переговоры между явно терявшей власть Польской объединенной рабочей партией (коммунистами) и оппозицией в лице профсоюза "Солидарность". Человеком, рукопожатия с которым пытался избежать Михник, был генерал Чеслав Кищак – бывший глава МВД, один из инициаторов введения в Польше в декабре 1981 года военного положения. Кищак был причастен к арестам диссидентов и жесткому подавлению антиправительственных выступлений рабочих. Но в тот момент он приветствовал от имени властей своих бывших противников, прибывших на первое заседание Круглого стола.

Начатая Михаилом Горбачевым перестройка была в разгаре, власть коммунистов если не в самом СССР, то в Восточной Европе выглядела надломившейся. Почти одновременно с началом польского Круглого стола была разрешена многопартийность в Венгрии, давно пользовавшейся репутацией "самого веселого барака соцлагеря". А 15 февраля 1989 года последние советские солдаты после 10-летней кровавой и неудачной войны покинули Афганистан. И тем не менее, вряд ли кто-нибудь на исходе зимы 1989-го решился бы предсказать, что в последующие месяцы события будут развиваться столь стремительно. В конце года в бывших восточноевропейских сателлитах СССР у власти уже находились либо недавние диссиденты, либо "перестроечные" коммунисты, быстро демонтировавшие систему, созданную их предшественниками.

Виктор Себестьен
Виктор Себестьен

Виктор Себестьен, британский журналист и историк венгерского происхождения, – один из тех, кто лично наблюдал за большинством антикоммунистических революций Восточной Европы. К 20-летию тех событий он написал книгу "Революция 1989. Падение советской империи". Сейчас, еще 10 лет спустя, в интервью Радио Свобода Виктор Себестьен размышляет о том, почему в бывших соцстранах усилилось разочарование в демократии, евроскептицизм и надежда на авторитарных популистских лидеров. Иными словами, нынче на подъеме нечто прямо противоположное тем надеждам, которые испытывали люди на улицах Варшавы и Берлина, Праги и Будапешта, Бухареста и Софии в "чудесном году".

– Какое из восточноевропейских событий 1989 года – триумф "Солидарности" в Польше, бархатную революцию в Чехословакии, падение Берлинской стены, кровавое свержение диктатуры Чаушеску в Румынии – вы считаете самым политически важным?

– Мне кажется, самым важным было падение Берлинской стены. В первую очередь символически важным, потому что это событие наиболее наглядно показало, что коммунистическая империя рушится. А вот характер и идею бескровной смены власти лучше всего отразила бархатная революция в Чехословакии. Там был одновременно и огромный порыв очень большого числа людей к свободе, и – за исключением первых событий, попытки брутального разгона студенческой демонстрации – такая праздничная, несколько фестивальная атмосфера. Сугубо мирная – и мне кажется, что именно этого люди и хотели.

Это были не только антикоммунистические, но и национальные революции

Но надо понимать одну существенную вещь: в каждой стране ситуация развивалась по-разному. Это были не только антикоммунистические, но и национальные революции. У каждой была своя специфика. Они часто воспринимаются как одно событие, этот "чудесный год" Восточной Европы, но на самом деле всё происходило хоть и почти одновременно, но неодинаково в разных местах. Особенно наглядно это проявилось в случае с последней из революций 1989 года – румынской, которая, в отличие от остальных, не обошлась без крови. У всех этих революций были национальные характеристики.

– Почему Румыния так выделяется? Почему там революция не стала "фестивалем", а чем-то куда более драматичным?

– Потому что это был единственный случай, когда правящий режим не признал, что его время вышло, и оказал активное сопротивление. В остальных случаях речь шла де-факто о переговорах о сдаче власти. Коммунистические лидеры Восточной Европы поняли, что после того, как Советский Союз де-факто провозгласил, что не будет защищать эти режимы силой, им придется как-то договариваться со своими противниками. Чаушеску, будучи, с одной стороны, давно изолированным от реальности, а с другой – менее зависимым от СССР, не понял, что происходит, и решил бороться за власть. В итоге революция в его стране приняла насильственный характер.

Румынские солдаты, перешедшие на сторону революции, оскверняют портрет диктатора Чаушеску. Декабрь 1989 года
Румынские солдаты, перешедшие на сторону революции, оскверняют портрет диктатора Чаушеску. Декабрь 1989 года

– Чтó в результате оказалось более важным для победы революций 1989 года – перестройка в СССР, которая привела, как вы уже заметили, к резкому изменению политики Москвы по отношению к ее сателлитам, или все-таки внутренние процессы в восточноевропейских странах? Революция пришла скорее "извне" или все-таки "изнутри"?

– Но ведь Советский Союз тоже оказался под влиянием разного рода событий, случившихся раньше. Перестройка не взялась ниоткуда. Был, например, тяжелейший финансово-экономический кризис, в котором оказалась в 80-е годы советская система. Другим фактором стала затяжная война в Афганистане, которую СССР наконец проиграл. Это тоже отбивало охоту к дальнейшим военно-политическим экспериментам, демонстрировало слабость системы. Падение цены нефти в те же годы проделало в советском бюджете огромную дыру. Собственные проблемы поглощали внимание Горбачева и советского руководства. И одновременно им становилось ясно, что империя – слишком дорогое удовольствие, в буквальном смысле слова. Я хочу подчеркнуть, что история крушения коммунизма в СССР и Восточной Европе – это сложная история, там не было какого-то одного решающего фактора, а было сочетание разных причин.

Горбачев принял правильное решение, исходя из неправильных мотивов

Не будем забывать и о факторе субъективном – избрании советским лидером именно Горбачева, который пришел к выводу, что удержание господства над Восточной Европой, возможно, ценой большой крови и уж точно больших затрат – это не та овчинка, которая стоит выделки. Империалистом по убеждениям он явно не был. Но, помимо этого, Горбачев принял правильное решение, исходя из неправильных мотивов. Он оставался коммунистом, пусть и умеренным, и верил – это легко прочитывается при анализе документов, публичных выступлений, стенограмм правительственных совещаний и т.д., – что отказ от жесткого доминирования в Восточной Европе каким-то образом укрепит его реформистский режим в самом Советском Союзе. Видимо, расчет был на то, что внешняя и внутренняя либерализация советского строя сделает его более популярным и позволит проявить те "преимущества социализма", о которых так любили говорить его идеологи. Это была совершеннейшая иллюзия, большая ошибка. Но многие "прорабы перестройки" в это искренне верили.

– Сейчас, 30 лет спустя, похоже, рассеиваются другие иллюзии. "Демократы первой волны", пришедшие к власти в 1989 году, полагали, что бывшие "бараки соцлагеря" быстро станут развитыми и процветающими демократическими странами. Что-то за эти годы удалось, страны региона вступили в ЕС и НАТО, что-то не получилось или получилось не совсем. Но настроения в обществе довольно пасмурные, популизм на марше, кажется, об идеалах 1989 года большинство восточноевропейцев забыло. Почему?

– Дело в том, что эти страны тогда четко не знали, куда именно они хотят идти. Общее настроение было таким – "хотим быть частью Европы". Но представления о том, чтó это за Европа, как она устроена и как стать ее частью, были самые нереалистичные. Странно было бы ожидать, что общества с довольно слабой традицией демократии на другой день после падения коммунистов проснутся в демократии с крепким правовым порядком. Ведь большая часть Восточной Европы в середине прошлого века шагнула почти прямо из фашизма или авторитаризма в коммунистическую диктатуру. Для тех, кто оказался у власти после 1989 года, быть частью Европы означало прежде всего вступить в НАТО и обезопасить себя от российского влияния. А затем добиться членства в Евросоюзе, которое тоже толковалось преимущественно как способ оживить свою экономику притоком большого количества денег с Запада.

Массовая демонстрация в центре Праги в дни "бархатной революции"
Массовая демонстрация в центре Праги в дни "бархатной революции"

– Как можно объяснить определенную ностальгию по коммунистическим временам? Она далеко не массовая, но она есть, прежде всего у старших поколений.

– Социализм в этих странах тоже не был одинаковым. Я часто бывал до 1989 года прежде всего в Венгрии и Польше. Там не было повальной нищеты, граждане этих стран, прежде всего Венгрии, имели возможность выезжать на Запад, в 80-е годы даже существовали какие-то зачатки свободной прессы. Торжествовал "гуляшный коммунизм" – частично либерализированная экономика, подпитываемая внешними займами. Да, было господство одной партии, но уже не было массовых репрессий – если не считать период военного положения в Польше. Однако за всем этим отсутствовала "материя" демократии – представление о разделении властей, независимых судах и т.д. Это пришлось потом создавать с нуля. Что же до процветания, то революции-89 отчасти его принесли, хоть и не сразу и не повсюду. Страны региона довольно бурно развивались первые 20 посткоммунистических лет, Будапешт, Прагу или Варшаву сейчас невозможно сравнить с тем, как они выглядели при коммунистах.

В исторической перспективе ЕС – это феноменальный успех

Потом пришел глобальный кризис, начавшийся в 2008 году. Оказалось, что корни этого процветания не очень глубоки, а недовольство части общества, особенно сильно пострадавшей от кризиса, привело к резким переменам в политике – не только на востоке Европы, но и в западной ее части, и в США. Это то, что мы называем подъемом популизма, а я бы назвал утратой здравого смысла в политике. В эти годы проявилось, насколько глубоко укоренен в политической культуре многих стран антилиберализм. Это очень депрессивная картина, достаточно взглянуть хотя бы на Венгрию. Да, со многими иллюзиями пришлось попрощаться. Впрочем, частично это началось еще в 90-е, когда пришла война в бывшей Югославии, продемонстрировавшая разрушительную силу национализма.

– А если взглянуть на опыт последних 30 лет с другой стороны: Евросоюз был "голубой мечтой" большинства восточноевропейцев, разочарование и подъем евроскептицизма пришли позднее. Не поспособствовал ли этому сам Брюссель, слишком напиравший на ускоренную интеграцию и часто смотревший на "новую" Европу откровенно свысока: мол, получаете евродотации – так помалкивайте и делайте так, как мы вам скажем?

– ЕС, понятное дело, не идеален и никогда идеален не был. И ошибки, конечно, делал. Миграционный кризис 2015 года стал большим "подарком" националистам и популистам не только на востоке, но и на западе Европы – во Франции, Австрии, Нидерландах и т.д. Или слишком быстрое введение единой валюты евро – это тоже было ошибкой. Но при всем при том в исторической перспективе ЕС – это феноменальный успех. Мир и рост благосостояния на протяжении трех поколений – для Европы дело почти невиданное. И надо отметить, что в случае с Евросоюзом, куда они вступали уже через 15 лет после революций-89, страны бывшего советского блока знали, куда они идут и на что соглашаются. Я имею в виду общие правила и ценности, которыми руководствуется Евросоюз.

Виктор Орбан и Владимир Путин, два видных "нелиберальных демократа"
Виктор Орбан и Владимир Путин, два видных "нелиберальных демократа"

Если в обществе на востоке Европы распространилось убеждение, что ЕС – это возможность получать дотации и жить как заблагорассудится, то это впечатление старательно пестовали у своих избирателей тамошние политики. И они продолжают манипулировать общественным мнением. В Венгрии крупнейшая политическая тема последних лет – угроза со стороны мигрантов. При этом нелегальной иммиграции в эту страну почти не существует. Проблема прямо противоположная: эмиграция! Слишком много венгров, прежде всего молодых и образованных, покидает страну в поисках заработка.

– Получается, в этих условиях Россия начинает выглядеть как привлекательная политическая или даже цивилизационная альтернатива? Сильный лидер, консервативные ценности, антизападничество, "духовные скрепы" – весь набор, предлагаемый пропагандистами Кремля.

Со стороны Москвы это чистая геополитика, стремление ослабить ЕС и НАТО

– О нет, я думаю, это чистая геополитика. Со стороны Москвы это стремление ослабить западный альянс – ЕС и НАТО, которые она по-прежнему рассматривает как даже не конкурентов, а противников. Ну, а насчет возможного восстановления сферы влияния России так далеко от ее границ, как Центральная Европа, – в это мало кто всерьез верит. Это вряд ли возможно, нынешняя Россия – совсем не СССР, располагавший и колоссальной имперской мощью, и до поры до времени убедительной для многих идеологией с глобальными претензиями. Есть определенные сегменты общества, в которых популярность Путина и его политики действительно выросла, но ни в одной из европейских стран это нельзя назвать мейнстримом.

– Ваша книга о революциях 1989 года начинается словами: "Это история со счастливым концом". Если ограничиться рамками 1989 года, то конец действительно был счастливым: миллионы людей хотели избавиться от надоевших авторитарных режимов – и успешно этого добились. Но с расстояния в 30 лет, как мы уже выяснили, история эпохи, старт которой дали революции-89, представляется менее однозначной. Возможен ли еще счастливый конец?

– Честно говоря, если бы я писал эту книгу сегодня, то начал бы ее с какой-нибудь другой фразы. Но я, тем не менее, по-прежнему верю в либеральную демократию, несмотря на все ошибки и слабости, которые она иногда демонстрирует. "Нелиберальная демократия", о которой иногда можно услышать, например, от Виктора Орбана, – это оксюморон, в этом есть внутреннее противоречие. Демократия без либерализма, без свобод и их гарантий для всех – это потенциальная диктатура. Это может проявиться очень быстро – но я надеюсь, на сей раз мы не перешагнем грань, отделяющую демократию от нового авторитаризма, – говорит британский журналист и историк, автор книги "Революция 1989" Виктор Себестьен.

XS
SM
MD
LG