«Мы выгрызем у них своих детей». Елена Шакурская — о сыне, пытках и ФСБ

Илья Шакурский – самый молодой из семерых обвиняемых по делу "Сети". Ему всего 23 года. Он учился в Пензенском государственном университете на педагога. В свободное время организовывал ярмарки по бесплатному обмену вещами, играл в страйкбол, устраивал экологические акции и был известным в городе антифашистом.

Илью Шакурского арестовали 18 октября 2017 года около дома. Во время обыска обнаружили в квартире пистолет "Макарова" и баллон, напоминающий самодельное взрывное устройство. Эти предметы, как убеждены Шакурский и его близкие, ему подбросили. Срок, назначенный ему Приволжским окружным военным судом, оказался вторым по суровости – 16 лет колонии строгого режима – по обвинениям в создании террористического сообщества и незаконном хранении оружия и взрывчатки.

Радио Свобода встретилось с мамой Ильи Шакурского Еленой и расспросило ее об интересах сына, его аресте и давлении, которое на семью оказывали оперативники ФСБ:

– Илюша закончил школу в Мокшане. Это рабочий поселок приблизительно в сорока километрах от Пензы, – рассказывает Елена Шакурская. – Потом переехал в Пензу, поступил в институт, на физико-математический факультет. Он учился на педагога. Его одногруппники рассказывали, что у них был открытый урок и нужно было продемонстрировать, как они будут преподавать урок ученикам. Сначала, как они говорят, было скучно-скучно на этой лекции. А потом встает Илья и начинает рассказывать: он нашел какие-то пособия, и настолько все интересно изложил, что время пролетело так, что даже и не заметили.

Ему очень нравилось учиться, свободного времени у него оставалось немного. Выходные он проводил в Мокшане у бабули, два раза в неделю он ходил в спортзал, и много времени он проводил со мной. Он даже мог мне из института позвонить и сказать: "Ой, сегодня фильм интересный, может, сходим с тобой? Я билеты тогда закажу". В кино ходили, в кафе сидели, общение у нас было близкое и душевное. С друзьями он встречался. Был у него друг Егор Зорин (первый арестованный по делу "Сети", его признательные показания стали основой для обвинений против остальных подсудимых. – Прим. РС). Они познакомились в институте, поступили на один факультет, и у них завязалась дружба. Он приходил к Илье домой. Но даже не к Илье домой, а ко мне, потому что мы жили в одном доме, на одном этаже, прямо напротив друг друга, вот его квартира – и вот моя. И его друзья приходили ко мне. Мы знакомились, общались, разговаривали. У него не было никогда от меня секретов, он очень открытый.

Первый фримаркет Илья организовал, когда учился в школе в Мокшане. Фримаркет – это такой обмен вещами, например, если одежда стала мала или надоела, люди приносили ее и обменивались, каждый брал, что нравится. Потом такие фримаркеты они делали с друзьями уже в Пензе. Они созванивались, встречались, договаривались, устраивали фримаркеты, кинопоказы.

– Кроме фримаркетов, насколько я понимаю, Илья еще и за экологию переживал – мне встречалась история, как он с друзьями чистил речку в Мокшане.

– Да, мы живем недалеко от речки в Мокшане. Я в детстве ходила туда на пляж, мы там купались. Илюша, когда родился, мы первое время, до его 5-6 лет, туда ходили. А потом она стала сильнее и сильнее загрязняться. Там сейчас заросли, не знаю даже, что от пляжа осталось, река полностью загрязненная. Там огромная труба, и все нечистоты идут в реку. И он с друзьями записал видео и пошел в администрацию поселка. Тогда с чиновниками в администрации пообщались, но ничего не было сделано. И он уже с ребятами лично ходил и убирал с берегов мусор.

Среди его интересов была ещё положительная игра страйкбол. Но почему-то она стала у нас настолько отрицательной, что я даже не знаю, как про нее рассказывать. Я всегда эту игру называла не "страйкболом", а "зарницей". Я сама играла в нее до 18 лет, у меня даже шрам над бровью есть, мы тоже всякую технику готовили, кидали, что-то у нас взрывалось, что-то отлетало. Вот и отлетело, хорошо не в глаз. Я всегда была только за эту игру. Когда он собирался идти на игру, мы это называли "походом". Накануне мне, например, говорил, что пойдет "в поход", утром я ему собирала еду с собой, одежду, все было приготовлено, сложено в рюкзак. Я знала, куда он идет, ни от кого это не скрывали. И видео, которые ему вменяют, как подготовку к чему-то там, они сами выкладывали в "ВКонтакте", они были в открытом доступе!

– Он давно увлекался страйкболом?

– Увлекался практически с рождения, потому что у нас в Мокшане луга сзади дома, речка, лес. У нас бабуля очень любит природу, она у нас грибница и за ягодами ходит. Дед Илюшин – то же самое. Они всегда его брали с собой. Около речки был сделан турник, чтобы пресс качать, он ходил туда и там занимался. Вот сейчас как это называется? "Подготовкой" к чему-то?! Это же просто для тела, для души, для здоровья. Вроде говоришь об этом, даже смешно становится. До чего это мы дошли? То есть нам уже даже в лес нельзя сходить просто для своего здоровья?!

Когда он переехал в Пензу, тоже продолжил играть. В том же "ВКонтакте" группы есть, и вот один кто-то напишет: "хочу поиграть в страйкбол", "да, я тоже желаю", "да, и у меня время свободное есть" – и вот они собрались. Но они друг друга не знают. Они встретились, поиграли, разошлись. Хорошо, если они познакомились. И да, есть группа единомышленников, которые играют в страйкбол, пересекаются на игре, разговаривают, встречаются, но у них нет сплоченной группы, они просто играют. Кто-то, например, в эту субботу пришел поиграл, кто-то не пришел, кто-то новый добавился. Никто ничего противозаконного не делал.

– Как вы узнали о том, что Илью арестовали?

– Это было 18 октября. Я проснулась утром, пошла будить Илью. Он какой-то квелый был, голова болела. Ну давай, говорю, определимся, пойдешь ты в институт или нет. И пошла к себе завтрак ему готовить. Через какое-то время он пришел ко мне, говорит, голова болит, не пойду. Я тоже дома была, у меня был выходной. Он позавтракал, и мы сидели с ним: я на кухне готовила, он сидел рядом, мы общались. И он мне говорит: Егор Зорин не выходит на связь. Он ему звонит, тот трубку не берет. Они общались, они дружили, и Илюша волновался. Он позвонил его друзьям, те тоже не могли его разыскать, позвонили маме, она сказала, что работала в ночь и тоже его не видела. И вот время уже ближе к вечеру, он говорит: сейчас съездим с друзьями Егора, поищем его. И он ушел.

Было, наверно, часов шесть, когда я ему позвонила – Илюша не взял трубку. Такого вообще быть не может. Обычно он или берет, или через какое-то время всегда перезванивает. До восьми часов я ему периодически звонила – он не брал трубку. И тут я волноваться уже стала. Подошла на кухне к окну – а у нас окно выходит как раз на подъезд, – и я вижу, что Илья стоит в наручниках около подъезда. И я как была в тапочках, открыла двери и побежала вниз. Выскочила: "В чем дело?" – "Ваш сын арестован". Мне не говорили, почему он арестован, единственное, что сказали: "У вас сейчас будет обыск". Мы стояли у подъезда, мне показалось, минут 10–15, потому что я выскочила в халате и довольно сильно замерзла. И кого мы ждали? Сейчас-то я понимаю, кого и чего мы ждали. А мы, оказывается, стояли и ждали, пока сотрудники ФСБ нам СВУ с пистолетом не положат.

Через 10–15 минут мы поднялись. У сотрудника ФСБ был ключ Ильи, он им открыл квартиру. И это просто надо было видеть! Вот мы заходим: маленький коридорчик. Как я себе представляю, если вы начинаете обыск, то надо и в коридоре все осмотреть, все шкафчики, в ванной... Мы же прошли сразу на кухню, мы открыли пенал на стене – там посуда стоит, мы не посмотрели ни на пенале, ни за пеналом. И тут мы открываем нишу под окном и оттуда достаем СВУ (самодельное взрывное устройство. – Прим. РС). Как в кино! У нас с Илюшкой вот такие вот глаза, мы друг на друга смотрим и реально не понимаем. В этой нише мои вещи. Там контейнеры для еды, пакеты, контейнеры для яиц. И тут – этот баллон. Откуда он взялся и что он там делает? Тем более в этот же день утром я заглядывала в эту нишу, я брала оттуда контейнер, потому что, если бы Илья решил пойти в институт, мне надо было туда еду положить. Я стою и не верю своим глазам. Этого не было и вдруг откуда-то взялось!

И как такового обыска больше не было. Баллон достали, положили на стол. Потом им писать неудобно было, и баллон убрали под стол, там он катался. Я не знаю, через сколько они вызвали взрывотехников. Жильцов не эвакуировали. Взрывное устройство непонятное, вы его изымаете. 9 этажей людей. Это как!? Мы как были в этой комнате, так и остались. Когда взрывотехник приехал, мы уже переместились в комнату. Что он там делал, мы не знаем, понятые тоже не знают, за его действиями не наблюдали. Даже если такой Илья опасный террорист, нашли у него этот баллон, вы как так к людям относитесь – 9 этажей!? Вы его вытаскиваете, откуда вы знаете – там что!? Как это сработает!? Это говорит о том, что они знали, что это такое, потому что сами и положили. А потом мы нашли еще пистолет под диваном. Обыск уже подходил к концу, и оперативник Шепелев говорит: "Под диваном нужно посмотреть". А они как-то забылись, все уже практически у выхода стоят, и он опять: "Под диваном надо посмотреть". Он раза три об этом сказал. И здесь прямо как в сказке: поднимается диван, пыльно, и пистолет – лежит и блестит. Как такое возможно? Сами прекрасно понимаем, что на диван два раза присядешь и уже что-то остается на полу. А здесь у нас абсолютно чистый и блестящий пистолет.

– Как вы в первые мгновения реагировали на все эти находки?

– Я как в тумане была, не верила своим глазам. Вроде бы, смотришь фильмы, а когда на себе все это испытываешь... даже сказать не могу... испуг ли это. Нет, на тот момент я даже и не испугалась, я просто не верила своим глазам, я думала, что такого быть не может. Я думала, что следователи, такие [компетентные] органы, сейчас со всем этим разберутся. Я понимала, что подбросили, но я не понимала, зачем, как и для чего это нужно. Какое-то кино, только вот почему-то мы там участвуем. Страшно, конечно. Этот день продлился до часу ночи, а потом Илью забрали, не знаю куда. Я уже ничего на тот момент не понимала, особенно, когда его забирали (плачет). Думала, что я сейчас найду адвоката и все сразу встанет на свои места. Но на свои места, к сожалению, не встало. Когда начинаю про это говорить, все равно тяжело, хотя, казалось бы, два с половиной года прошло... Долгое время к окну на кухне подходить не могла – перед глазами опять эта картина.

Сейчас, благодаря поддержке, благодаря тому, что люди понимают, что произошло, тому, что мы общаемся, мы все-таки выживаем и держимся. Хорошо, что мы объединились все. Когда мы были один на один: я отдельно с Илюшей, Куксовы отдельно с Васей, Пчелинцевы отдельно с Димой, мы не понимали вообще ничего. Тем более ребята между собой не общались. Илюша у меня только с Васей дружили. В эту же ночь я написала Лене (жена Василия Куксова. – Прим. РС), а она мне пишет: "Васю тоже арестовали", "Нам оружие в машину подбросили, это не его". А я говорю: "А нам какой-то баллон подбросили". Мы ничего не понимали, я на тот момент не понимала, что это СВУ, откуда я могу знать, я ж его никогда в глаза не видела! И тем более, что оно могло делать у моего Илюши! Пока мы были поодиночке, конечно, фээсбэшникам было очень легко нами манипулировать: и ребятами, и нами, родителями.

– На вас оказывали давление, чтобы вы уговорили Илью признаться?

– Да, чтобы он все подписал. В ФСБ я неоднократно приходила. У нас первый адвокат был Михаил Григорян, ему проще было работать с ФСБ, чем говорить правду. Он оказался непорядочным человеком. И мне звонил адвокат, мне звонил следователь, мне звонил оперативник Шепелев – все, конечно, в разное время, – но говорили, что я могу приехать в ФСБ и увидеть Илью. На этих встречах следователь мне говорил: "Если вы любите своего сына, вы должны его убедить, чтобы он подписывал", "Вы хотите, чтобы он был живой?", "Там ведь всякое может произойти, и изнасиловать могут". Адвокат мне говорил: "Пускай не кочевряжится, пусть подписывает". Тяжело было настолько, что мы смотрим друг на друга за этой решеткой, все прекрасно понимаем уже, у него глаза полные слез и у меня (плачет). Я ему единственное говорю: "Илюш, подписывай". Он: "Мам, я ж ни в чем не виноват". Я говорю: "Знаю, но ты мне нужен, просто подписывай". Вот так это происходило.

Когда я следователя спросила, зачем его пытали, если, как они говорили, у них были против него все доказательства. Он ответил: "Это ж не я, это оперативники". Он смотрит на меня и говорит вот это все. Что у него в голове, непонятно. Если у тебя все есть, зачем пытать-то? Это очень сложно было. В какой-то момент Илья прошептал мне: "Мама, не приходи больше сюда, я боюсь за тебя". Каково ему на меня смотреть, я понимаю, что на тот момент у него в голове было… Да, мне хотелось Илюшу своего увидеть, но мне не хотелось ему говорить, чтобы он подписывал (плачет).

А потом мы, родители, объединились и поняли, что это не выход из положения. Я для себя поняла, что я должна помочь Илюше отказаться от этих всех подписей, потому что ему самому очень тяжело, как этот бред подписывать, когда разговор идет и о других людях?! Вот каково ему?

– Вы лично когда поняли, что сотрудничество с ФСБ, следствием бесполезно и надо срочно все менять?

– В феврале в последний раз я была в ФСБ, и я просто упала перед ним на колени. И я не говорила, я просто кричала, чтобы он подписывал. И я поняла, что это не выход из положения, что я должна как-то по-другому. Мне настолько больно, настолько тяжело было. И я в храм пришла, упала на колени и говорю: "Господи, вразуми меня, я не понимаю, что делать". А через несколько дней мне позвонила Татьяна Чернова, мама Андрея, и говорит: "Лен, нам нужно встретиться". Она всех нас собрала в один кружочек, мы познакомились, поняли, кто есть кто. Мы поехали в Москву, встретились с правозащитниками, и здесь уже картина начинала вырисовываться. Но мы очень боялись действовать быстро, в один день. Я не сразу отказалась от адвоката Григоряна, потому что я понимала, что он их адвокат, и это может отразиться на Илюше.

Последней каплей был апрель. Я приехала из Москвы, мне позвонил следователь и в 6 часов пригласил к себе в ФСБ. Конечно, было страшно, я думала, что мне сейчас привезут Илью и опять это все начнется. Но они решили через НТВ действовать. Мы сидели беседовали со следователем, потом пришел Шепелев, сказал, что приехали НТВ. Меня посадили в машину, мы поехали ко мне домой. Меня посадили на стул, задернули шторы. В кресле сидел оперативник Шепелев. Я должна была говорить, что правозащитники нам не помогают, что организация "Сеть" была, но Илюша в нее случайно попал. Мне говорят: "Расскажите про своего сына". Я рассказываю про него, у меня глаза светятся, какой он сам светлый и позитивный. Но тогда мне говорят: "Нет, не в этом смысле. Вы должны сказать, что эти тренировки были с целью..." – "Да с какой целью? Они в зарницу играли!" – "Ни в коем случае не говорите, что это зарница". Я говорю, что и я так же играла, ну то есть рассказываю все это. Ну и Шепелев сидит и говорит: "Вы понимаете, что если будете говорить правильно, то это зачтется вашему сыну. Вот он пока у вас жив". Эти фразы были произнесены не в один момент, но в ходе диалога. Я начинаю срываться, я начинаю ругаться на них. Маша, корреспондент НТВ, начала на меня ругаться: мол, что я здесь с вами до утра буду этот репортаж записывать!? Я таблеток уже напилась, вообще уже никакая была. Ещё до этих съемок Маша мне говорила, что надо будет съездить в Мокшан посмотреть фотоальбом. Договорились с ней на следующий день. А утром я проснулась до такой степени возмущенная: ну просто кошмар какой-то, что они со мной делают, так невозможно, я должна от этого всего отказаться. Я ей позвонила, она трубку не берет. Так и не взяла, фильм этот показали, и меня в том числе.

Для меня это стало последней каплей. Через несколько дней я позвонила адвокату Григоряну и отказалась от него. И в мае Илья у меня отказался от признательных показаний. Мы взяли другого адвоката, он к Илюше сходил, они пообщались. Когда мы отказались от признательных показаний, он к Илье ходил каждый день в СИЗО, проверял, все контролировал. И они все-таки, наверное, побоялись. Вот так началась наша борьба.

Опускать руки мы, родители, не собираемся. Сейчас мы выгрызем, мы заберем у них своих детей. Ну нельзя так! Я знаю, что мой сын ни в чем не виноват, что у него не было никакой подготовки. Но как у нас следователь говорит: "У меня все есть на него". Ну, давайте, я посмотрю: я хожу на суды, слушаю сторону обвинения. И за все 8 месяцев процесса я не услышала, что совершил мой сын, что он планировал совершить, где он планировал, как, когда, куда, почему, зачем? Я не услышала ответов на эти вопросы. У нас просто обвинили по бумажке, написали, расписали: "неустановленное место, неустановленные лица, неустановленные планы, планировали спланировать". Что?! Для чего?! Почему?! А дальше – 16 лет. Это как?!

– У вас есть объяснение, почему именно Илья? Я читала его дневники, мне попалась фраза, что его "вели с 2016 года". Что там произошло?

– Он в Пензе известный антифашист. Когда он учился в 10-м классе, он на своей странице в интернете выложил фотографию – фашистский крест, на который женщина наступила ногой. Из-за этой фотографии нас вызвали в Центр "Э". Вызывали тоже интересно. Илюше 10 апреля исполнялось 18 лет, а это было 8 апреля. Они его позвали на беседу. Он говорит: "Я один не приеду". – "Ты что, не пацан совсем?" – "При чем здесь: пацан или не пацан?! Один не приеду". И вот мы с Илюшей приехали туда. Я им объясняю, что не вижу ничего противозаконного, мы победили фашизм, наши деды воевали за это. Я говорю: "Это что, вообще?! Вы к чему цепляетесь?! Вы о чем?" – "Ну, Илья, наверное, понимает". В итоге у нас разговор закончился тем, что Илюше предлагают сотрудничество: "Ты же в институт собираешься поступать?" Он говорит: "Да, планирую". – "Вот если мы будем дружить, ты поступишь в любой институт. Ты понимаешь, о чем я?" Я говорю: "Если Илюша захочет поступить в Школу милиции, то поступит". Я тогда не понимала, при чем здесь дружить, не понимала про неонацистов и нацистов. На этом мы распрощались, сказав, что мы сами разберемся, в какой институт поступать. Выходим, Илюша говорит: "Мама, ты поняла, что произошло?" Я говорю: "Нет, не поняла". Он говорит: "Меня склоняли к сотрудничеству". – "В каком смысле? А как сотрудничать-то?" И вот здесь он объясняет про нацистов, я не думала, что это настолько серьезно. Такая первая встреча у нас с Центром "Э" была.

Мы выплатили штраф за картинку. В школу пришла инспектор по делам несовершеннолетних, ходила по классам и рассказывала ученикам, что Илья нацист, что с ним нельзя дружить. Это просто до смешного доходило. Опять же не будешь ко всем ходить: "Вы что делаете-то?!" Маразм какой-то у людей. Я говорю: "Илюш, давай, не будем этим голову забивать, потому что впереди поступление. Переедешь в Пензу и все". В Пензу он переехал. Со своей девушкой Викой они сидели в кафе. К ним подошли нацики разновозрастные, стали его оскорблять. Илюша им довольно достойно ответил. И потом эти интересненькие нацики почему-то выложили это видео в интернет. Оно собрало очень много просмотров и лайков в поддержку Ильи. К нему потом в соцсетях стали добавляться и какие-то мероприятия проводить. Например, в память адвоката Маркелова он устраивал и кинопоказы, и акции. Все-таки, наверное, в нашей стране нужно быть быдлом каким-то, обкуренным, пьяным, и тогда на тебя никто не обратит внимания. А если ты делаешь что-то доброе, от чистого сердца, во благо людей, и в итоге ты почему-то оказываешься плохим.

А за что? За чье-то повышение эфэсбэшное. Я считаю, что они выбирали специально активных, чтобы они где-то все-таки пересекались. Взять Андрея Чернова. Он тоже организовывал вместе с братом-близнецом и концерты, и кинопоказы. Они пересекались, какими-то мыслями своими делились. Это нормально! Пенза – не настолько большой город, чтобы мы друг с другом где-то не пересекались. С Димой они изначально тоже встречались, разговаривали, общались на фримаркетах, кинопоказах. Близкой дружбы у них не было. И какого-то постоянного совместного круга общения у них тоже не было. С Андреем они там встретились, с Димой – там, с Васей вообще дома постоянно сидели, песни пели, с Егором Зориным он больше по институту общался, а Кулькова он вообще не знает! С Димой потом они разругались и передрались из-за Вики, год не общались. Где у них еще пересечение было? Они ходили все в один и тот же спортзал. По-другому, извините, никак! Мы все живем в одном районе, и этот спортзал был удобен для всех. Вот так они выбрали, вот так они схватили.

Я тоже постоянно думаю о том, почему именно они? Выложены вот эти страйкбольные игры с их участием. Там другие ребят есть. Почему именно наши? Почему, например, Андрей, а не Леша Чернов? Это два брата-близнеца. Там настолько абсурдное дело, что у нормального человека просто в голове не укладывается. Но у нас большая часть людей воспринимает, что, если суд выносит такой приговор, значит, действительно, вина доказана. Но надо понимать, что было в суде. Даже взять приставов, которые находились в суде, конвоиров – они настолько были шокированы. Изначально у нас мальчишек изводили "террористы, террористы", а потом изо дня в день они уже стали понимать, у них просто глаза вот такие – это как?! Они настолько были поражены!.. Эти люди присутствовали изо дня в день на каждом судебном заседании. Даже не вслушиваясь, и то понятно – нет доказательств. Ну как это так?! Такое серьезное преступление, такая серьезная подготовка должна быть, такие серьезные действия – и вы ничего не доказали! Я не знаю, у меня возмущение просто зашкаливает. Что у нас такое происходит?!

– Как реагировали соседи, знакомые? Было ощущение, что общественное отношение меняется вокруг вас?

– Да. Если изначально в 2017 году, когда это все произошло, например, у моих знакомых где-то мелькало, что, наверное, виноват в чем-то. А в этом году я обратила внимание на то, что даже объяснять людям ничего не надо. Они уже сами прекрасно понимают, что происходит. Страшно это все. Как Илюша у меня говорит, этот вопрос не выходит из головы никогда: "За что?!" Что он сделал? Просто так? Вот это самое страшное. И встаешь с этой мыслью, и засыпаешь с этой мыслью, и думаешь об этом постоянно. Хочется, чтобы все-таки люди не думали, что я, например, как мама защищаю своего сына. Нет! Я хочу, чтобы они задумались о том, что сейчас я сижу здесь, и он у меня там сидит, а завтра у вас то же самое будет. Я даже себе представить не могла, что буду ездить в СИЗО к своему сыну. Я не могу сказать, что он прямо нигде и никогда не подрался и пива не попил. Нет, конечно! Он нормальный пацан – и пиво мог выпить, и за разговором и сигаретку выкурить, где-то нахулиганить, но это все пацанское, легкое, юношеское. Вот сколько мы пишем нашему президенту Владимиру Владимировичу. Может быть, ему не передают наши обращения или он считает, что это все это правильно?

– Вы рассчитываете на то, что он может разобраться в этом деле?

– Я рассчитываю на все, поэтому и пишем ему. Но или до него просто не доносят, или он не хочет с этим разбираться. А если он даст такое разрешение – разобраться, то у нас там нет ничего: ни состава преступления, ни подготовки к какому-то преступлению! Останавливаться мы не будем, потому что это наши дети, он у меня один. Почему я его должна отдавать кому-то на растерзание?! Хорошо сейчас нам суд подписывает свидания, а до этого у нас свиданий не было. Единственное свидание, которое мне давал следователь ФСБ, это когда им нужно было, чтобы он подписывал признания. Около двух лет мы были без свиданий, только когда дело передали в суд, нам стали разрешать видеться два раза в месяц. По времени свидание длится час. Но это время пролетает в пять секунд. Мне кажется, я только зашла, а мне уже выходить надо. Но все равно хоть какое-то общение – я привыкла к тому, что мы постоянно с ним общались. Казалось бы, взрослый парень, живет отдельно в квартире. Но он из института всегда приезжал не в свою квартиру, а ко мне. У меня раздевался, вещи складывал, мы обедали, общались. Он ночевал только у себя в квартире. Нам было очень удобно – вроде бы и раздельно, но в то же время мы были вместе. Друг, подруга, сын – все в одном лице. Говорили на любые темы. Я уже до такой степени привыкла, особенно когда он уже взрослый стал, что я ему звоню, чтобы он мне подсказал что-то, посоветовал. Я жду, что он мне скажет, как надо сделать правильно. Когда все это произошло, когда его арестовали, мне надо было ему позвонить и спросить: "Илюша, а что делать-то?!" А его забрали от меня, и я не понимаю, что делать, –- говорит Елена Шакурская.