Linkuri accesibilitate

Русская сказка. Рассказ ирландской служанки о России XIX века


Федор Алексеев. Вид Москвы. Воспитательный дом. 1800-е
Федор Алексеев. Вид Москвы. Воспитательный дом. 1800-е

В июле 1805 года 32-летняя незамужняя британская дама Кэтрин Вильмот отправилась в сопровождении горничной из отчего дома близ Корка в Ирландии на континент. Мисс Вильмот к тому времени уже совершила большое европейское путешествие вместе с семейством своих дальних родственников. Ей удалось встретиться с Наполеоном, познакомиться с Талейраном, получить аудиенцию у папы Пия VII. Свои впечатления она записывала в дневник, свидетельствующий о ее наблюдательности и незаурядном литературном даре.

На этот раз ее путь лежал в Россию. В империи уже два года жила ее младшая сестра Марта. Когда-то Ирландию посетила Екатерина Романовна Дашкова – сподвижница Екатерины II, в 18-летнем возрасте принявшая деятельное участие в дворцовом перевороте 1762 года, а затем возглавлявшая императорскую Академию наук. С тех пор осталось знакомство. С княгиней, удалившейся от дел в свои имения, списались, и та изъявила полнейшее желание принять чужеземку. Видимо, в княгине проснулся материнский инстинкт (беспутную родную дочь Анастасию она лишила наследства). Она всячески ублажала Марту и осыпáла ее драгоценными подарками, та в свою очередь называла ее своей русской матерью. Семья читала ее письма из России и диву давалась великодушию Дашковой. Наконец, в дорогу собралась и Кэтрин, соскучившаяся по сестре.

Иван Федоров. Екатерина II у Ломоносова. 1894. Стоят Екатерина Дашкова и Иван Шувалов
Иван Федоров. Екатерина II у Ломоносова. 1894. Стоят Екатерина Дашкова и Иван Шувалов

Письма и дневники сестер Вильмот общим объемом в несколько тысяч страниц по сей день остаются ценнейшим англоязычным источником по истории александровской России, ведь иностранец часто замечает и описывает то, что для русского мемуариста само собой разумеется. Но свое свидетельство оставила и служанка Кэтрин, Элеонора Кавана, писавшая отцу и подругам на родину. Эта простая девушка в своих безыскусных, наивных, не очень грамотных письмах сумела донести до нас свои искренность, любопытство и девичью непосредственность. В России и до нее побывало немало ирландцев. Многие служили империи верой и правдой, дослужились до больших чинов и снискали почет и славу. Но записок никто из них не оставил. Элеонора стала первой.

До наших дней дошло два ее письма, к подруге Генриетте Четвуд и к отцу. Остальные бесследно исчезли. На русский, в отличие от текстов сестер Вильмот, они до сих пор не переводились.

4 августа 1805 года Кэтрин Вильмот и Элеонора Кавана прибыли морем в Кронштадт. Юная ирландка сразу же начинает изумляться:

Никогда я еще так не удивлялась, как при виде экипажа мистера Рука в Кронштадте (это где мы бросили якорь в России), встречавшего нас на берегу, чтобы доставить в его дом. Кучер был с черной бородой, подпоясан странным длинным кушаком, в верхнем платье, собранном на талии в складки (вот не сойти мне с места!), как нижняя юбка.

Элеонора недослышала: британского вице-консула в Кронштадте, в чьем доме остановилась Кэтрин Вильмот с прислугой и который прислал за ней карету, звали Джон Букер.

Фрэнсис Гибсон. Кронштадт. 1807
Фрэнсис Гибсон. Кронштадт. 1807

Из Кронштадта путешественницы направились в Петербург. Княгини Дашковой не было в столице, и она попросила свою сестру Елизавету Романовну Полянскую, в девичестве Воронцову, в прошлом фаворитку императора Петра III, принять Кэтрин. Полянская с мужем жили в большом доме на Английской набережной, в котором ныне располагается дворец бракосочетания №1.

По дороге в эту резиденцию любознательная горничная смотрит в окно и разглядывает крестьян. Вероятно, экипаж делал остановки – в своих письмах обе сестры упоминают, как подкреплялись в дороге черным хлебом и "лучшим в мире молоком". Элеоноре близкое общение с простым людом удовольствия не доставило:

Ох, а чего стоят деревенские женщины! Ну почему они не одеваются по-христиански? Мисс Генриетта, прямо противно смотреть на эти существа в синих, желтых и зеленых нижних юбках с золотым шитьем, с болтающимися в ушах серьгами и рукавами сорочек, похожих на мужские рубашки. Стыдно глядеть, как они подражают благородным дамам. Лучше бы они умылись и не разводили блох, которые того и гляди перепрыгнут с них на тебя.

Кэтрин Вильмот впоследствии напишет третьей сестре: "Низшие слои населения поражают своим гротескным видом, особенно смешно видеть патриархальные бороды мужчин". Марте, прижившейся в России, русский народный костюм, напротив, нравится: "Любуюсь всеми без исключения крестьянами: их причудливо-разнообразной одеждой, их веселыми живописными группами. Часто можно увидеть деревенскую девушку в головном уборе, шитом золотом, в серьгах, с браслетами из блесток etc, видимо, играющую роль первой красавицы в деревне и на зависть своим подругам принимающую дань восхищения".

Петербург очаровал и Кэтрин, которая называет его "волшебным городом", и ее служанку. Элеонора рассказывает о своей первой встрече с Медным всадником:

Я прямо завизжала и не могла остановиться, когда повернула голову налево. Я увидела великана верхом на страшном как дракон коне, перепрыгивающем через настоящую скалу. Я закричала: "Остановите его", – потому что ей-богу... Я думала, что смерть моя настала, когда увидела, что христианин строит из себя такого дурака. И что же я услышала? Оказывается, это мраморный император, которого они зовут Петр, или Петр Великий, или что-то в этом роде.

Кэтрин Вильмот по желанию Дашковой представлялась ко двору – супруге Александра I Елизавете Алексеевне и вдовствующей императрице Марии Федоровне. А Элеонора тем временем осматривала город в обществе соотечественников. Бороды русских мужиков не давали покоя юной ирландке, и однажды она не удержалась, сделала замечание незнакомцу:

Кучер. Открытка из серии "Русские типы"
Кучер. Открытка из серии "Русские типы"
На следующий день молодая англичанка и ее брат оставили меня в пассаже, куда пришли купить себе шляпы, и тут появился русский с бородой длинною с лошадиный хвост и молча прислонился к стене. Мне аж тошно стало при виде его, а он стоит такой весь из себя важный, как медный грош. Я говорю: "Жаль, что вы не сбреете этот конский хвост, что висит у вас на подбородке, и не повесите его где-нибудь для страху". И при этом я не него посмотрела с презрением. А он не обратил никакого внимания на то, что я сказала, надел пару белых нитяных перчаток и затянул свой персидский кушак. Мы вышли, и как вы думаете, что я увидела? Эта борода шла за нами. Я сказала: "Да мне было бы стыдно пройти по улицам Корка" и посмотрела на него презрительно, на что они все засмеялись, а я пришла домой и все рассказала моей хозяйке.
Неизвестный художник. Портрет Елизаветы Полянской. Третья четверть XVIII века
Неизвестный художник. Портрет Елизаветы Полянской. Третья четверть XVIII века

Элеонора еще застала довоенное русское барство во всей своей неописуемой роскоши и расточительстве. Дом Полянских потряс ее своим великолепием:

Просто удовольствие видеть столько комнат со спальнями, у нас их три, полных стекла и золота, со столами белого мрамора, арфой и клавикордами, с печками до потолка, украшенными золотыми ангелами, и часами, которые восемь раз в день играют музыку. А все полы покрыты квадратиками из красного дерева или чего-то вроде.

Элеонора хоть и служанка, но свободная девушка, в отличие от дворовых людей Полянских. Поэтому за столом ей прислуживает лакей:

За обедом я всякий раз чуть не помирала со смеху, глядя на арапа, который подавал мне. Говорю ему: "Дайте мне кусочек хлеба". Он говорит: Glup (потому что это существо понятия не имеет о настоящем названии). "Ну дай мне glup, раз тебе так веселее", – снова говорю я. Но, хотя он и говорит вот так, это настоящий хлеб, такой же, как в Ирландии.

Элеонора знает, что слуги – рабы своих господ, но не совсем понимает, в чем заключается их рабство:

Музыки у нас во всем доме довольно. Восемь слуг сидят со своими флейтами и скрипками. Их называют рабами, но я ни разу не видела на них никаких, даже малюсеньких, цепей.

Наконец Элеонора и ее госпожа переезжают из Петербурга в Москву.

Мы ехали из Петербурга в чудесной карете восемь дней и восемь ночей. Моя госпожа купила мне одеяла и подушку (такие же, как и себе самой), и еще у нас куча была кожаных, и я могла вытянуться во весь рост, потому что эта карета сделана как раз для путешествий днем и ночью. Ну вот так мы и приехали прямо в Москву, и там был самый красивый дворец, какой я только видела, полукруглый с портиком на каменных ступенях. В таком доме могла бы затеряться целая армия. Это был дворец княгини Дашковой. Уверена, что я никогда его не забуду.

Почему в дорогу нужно было покупать подушки? О странном русском обычае возить с собой все необходимое пишет Кэтрин Вильмот: "Например, каждый должен сам обеспечивать себя постельными принадлежностями, даже во дворце. У нас свои стеганые и простые одеяла, простыни, которые мы отдаем прачке вместе с одеждой... Вообще здесь принято, чтобы каждый человек имел при себе все необходимое: кастрюли, свечи, подсвечники, приборы для чая, кофе... Когда мы приехали, княгиня прислала пару серебряных подсвечников и восковых свечей впрок! Затем я ожидала получить в дар заступ или рашпер, но не угадала, так как на следующий день нам подарили по сковороде".

Московский дом княгини Дашковой с полуротондой по фасаду находился на Большой Никитской. Он сгорел в 1812 году. Сейчас на его месте стоит здание консерватории, сохранившее лишь фрагменты прежней архитектуры.

Элеонора скучает по дому, но возвращаться из сказки ей не хочется, хоть она немножко и стыдится этого:

Мне было бы жалко вернуться прямо сейчас, потому что здесь чудесно, и мне всегда очень весело, но я часто вспоминаю всех в Ирландии, когда сижу за работой.

В Москве Элеонора наконец-то встретилась с Екатериной Романовной и была совершенно очарована 62-летней княгиней:

Неизвестный художник. Портрет Екатерины Дашковой. Миниатюра. Кость, акварель. 1800-е
Неизвестный художник. Портрет Екатерины Дашковой. Миниатюра. Кость, акварель. 1800-е
И вошла княгиня с большой звездой на груди, улыбаясь так кротко, как может улыбаться невинный ребенок... Она постояла с минуту, наблюдая за мной, а я стояла в дверях спальни, потом взяла меня за руку, сказала: "Рада тебя видеть" и поцеловала меня, как родную. Я сказала: "Премного благодарна, мадам" и покраснела, как маков цвет. Она говорит: "Эллен, ты еще жива после такой дороги?" – "Да, мадам, ей-Богу", – сказала я, а сама думаю: "Чуть она меня не доконала, эта дорога", но вслух не сказала. С места мне не сойти, если она не приятнейшая леди, какую только я видала не в Ирландии.

Звезда на груди – знак ордена Святой Екатерины. Княгиня Дашкова носила его даже на домашнем платье.

Из Москвы гостьи отправились в Троицкое – калужское имение Дашковой, о котором Элеонора прилежно записывает:

У княгини 16 деревень, в них живут около трех тысяч мужчин и женщин, все ее подданные. Они любят ее, как родную мать. Сюда входят и двести слуг, живущих в доме и на дворе.

Сведения точные. Они есть и в переписке Кэтрин Вильмот. Однако хозяйка Элеоноры смотрит на крепостное право гораздо более трезво: "Княгиня милосердна; участь ее крестьян гораздо лучше, чем крепостных других хозяев, но это никоим образом не улучшает систему в целом. Каждый дворянин всемогущ. Он может быть ангелом или дьяволом! Шансов стать дьяволом гораздо больше, потому что тот, кто не развратился под влиянием неограниченной власти, действительно должен быть похож на ангела. Я рассматриваю каждого дворянина как железное звено массивной цепи, опутывающей это государство. Встречаясь с представителями знати в Москве, я постоянно помнила, что они являются порождением системы деспотизма, в их суждениях "хорошо" или "плохо" становится синонимами "быть в милости" или "быть в немилости".

А у Марты Вильмот была даже собственная крепостная: "Вечером приехала маленькая Пашенька, и княгиня объявила, что отныне она навечно моя собственность. Бедняжка. Но она никогда не испытает того, что понятие собственность я употреблю во зло. Напротив, я с радостью приняла власть, которую смогу использовать, чтобы дать девочке свободу или, если она ко мне привяжется, взять ее в ту часть света, куда отправлюсь сама. Теперь я считаю себя ответственной за счастье и благополучие своего ближнего. Дай Господи, чтобы я смогла хорошо исполнить свой долг. Пашенька сказала, что ей пошел 11-й год, дать же ей можно не больше 9".

Сальваторе Тончи. Дашкова в ссылке. 1796
Сальваторе Тончи. Дашкова в ссылке. 1796

Кажется, Марта так и не осуществила свое намерение. После нескольких упоминаний Пашенька исчезает из ее дневника.

Госпожа, как видно, не слишком утруждала свою горничную работой. В одном из писем она сообщает об Элеоноре: "Передайте ее родным, что она жива и здорова, делает успехи в русском языке. Элеонора замечательно танцевала на двух балах, которые давала старшая горничная, а скоро будет веселиться на празднике в честь св. Екатерины, наших с княгиней le jour de nom <именинах>, так как меня, как и княгиню, все зовут Екатериной Романовной".

А однажды Элеонора увидела нечто необыкновенное.

Следующим вечером княгиня отправила свою горничную, горничную мисс Матти и меня в лучший театр, какой только видел свет. По этому случаю я надела свою шаль. Добрались мы со всей приятностью. Я обернулась, а за нами идет слуга, как за благородными дамами, как будто так и надо. Я и говорю Матильде, горничной княгини: "Иди помедленнее, видишь, он никак не может нас догнать". Она только головой покачала, и мы продолжили свой путь к театру. Когда поднялся занавес, у меня прямо дух захватило. Мы сидели в партере, и нам прямо-таки прислуживали, потому что возле нас в течение всего представления стоял охранник, который нас и домой проводил вместе со слугой. Представление было неземной красоты. Я как будто оказалась в раю. Там был дракон, и птицы, и короли, и ведьма, и пропасть музыки и цветов, и леди и джентльмены в золоте и бархате, и всякого рода удовольствия. "О! – говорила я, хлопая в ладоши. – Мэри Наггент и Китт не поверят, что я это видела!" Тут я посмотрела вверх и подумала, что летаю с ангелами в небесах.

В каком театре они были и какой спектакль смотрели? У Дашковой в Троицком был свой крепостной театр, но о нем практически ничего не известно. В одном из писем Кэтрин Вильмот есть описание праздника в подмосковном имении известного богача Николая Дурасова, славившегося своим крепостным театром: "В перерыве между пьесой и фарсом был балет. Хозяин почтительнейше извинялся за "убожество того, что мы видим", объясняя это занятостью людей на уборке урожая. На самом деле здание театра было роскошным, а представление очень хорошим".

Вот еще одно описание спектакля в крепостном театре князя Заборовского. Оно взято из повести Мельникова-Печерского "Старые годы":

Тут занавеска на подмостках поднимется, сбоку выйдет Дуняшка, ткача Егора дочь, красавица была первая по Заборью. Волосы наверх подобраны, напудрены, цветами изукрашены, на щеках мушки налеплены, сама в помпадуре на фижмах, в руке посох пастушечий с алыми и голубыми лентами. Станет князя виршами поздравлять, а писал те вирши Семен Титыч. И когда Дуня отчитает, Параша подойдет, псаря Данилы дочь.

Эта пастушком наряжена: в пудре, в штанах и в камзоле. И станут Параша с Дунькой виршами про любовь да про овечек разговаривать, сядут рядком и обнимутся... Недели по четыре девок, бывало, тем виршам с голосу Семен Титыч учил – были неграмотны. Долго, бывало, маются, сердечные, да как раз пяток их для понятия выдерут, выучат твердо.

Андрюшку-поваренка сверху на веревках спустят. Мальчишка был бойкий и проворный, – грамоте самоучкой обучился. Бога Феба он представлял, в алом кафтане, в голубых штанах с золотыми блестками. В руке доска прорезная, золотой бумагой оклеена, прозывается лирой, вкруг головы у Андрюшки золочены проволоки натыканы, вроде сияния. С Андрюшкой девять девок на веревках, бывало, спустят: напудрены все, в белых робронах, у каждой в руках нужная вещь, у одной скрипка, у другой святочная харя, у третьей зрительная трубка. Под музыку стихи пропоют, князю венок подадут, а плели тот венок в оранжерее из лаврового дерева.

И такой пасторалью все утешены бывали.

Обе сестры Вильмот подробно описывают щедрые подарки, полученные ими по разным поводам от княгини. Не забывала она и служанку. Кэтрин Вильмот: "Дашкова прислала мне лисью шубу редкой красоты, а для служанки – штуку атласа и шелковое платье". (Вероятно, именно в этой шубе Кэтрин изображена на портрете, написанном по заказу Дашковой.) А однажды эта добрая фея одарила Элеонору деньгами:

Однажды утром она послала за мной. Это было в семь утра, она сидела в своей комнате. "Эллен, – сказала она, – по-моему, у тебя нет денег этой страны". Я говорю: "Нет, мэм". – "Ну тогда, – говорит она со всей возможной добротой, – ты должна научиться их считать. Вот тебе 20 рублей. Каждый рубль – больше, чем полукрона. Тебе надо уметь различать монеты разного достоинства". Я сказала: "Благодарствуйте, мадам" и поцеловала ей руку. О, я забыла сказать вам: она положила деньги в голубой кошелек, расшитый золотом и завязывающийся белой ленточкой с пятью золотыми кисточками. Я в жизни не видела ничего красивее.

Сестры Вильмот в гостях у Дашковой не только развлекались. Они переводили и редактировали записки княгини, написанные по-французски. В июле 1807 года Кэтрин и Элеонора покинули Россию. Они успели это сделать спустя считаные дни после заключения Александром I и Наполеоном Тильзитского мира, по условиям которого Россия разорвала отношения с Англией и присоединилась к ее блокаде. Из-за этих событий Марта получила возможность вернуться домой только в октябре 1808 года. В Кронштадте ее багаж обыскали: до правительства дошли сведения, что она вывозит секретный архив Дашковой. С этой миссией в Кронштадт прибыл Михаил Кайсаров – поэт, переводчик и доверенное лицо императора. Он тщательно изучил все бумаги и в конце концов отпустил Марту Вильмот с миром. Записки Дашковой Марта была вынуждена сжечь. Кайсаров не знал, что второй экземпляр записок благополучно вывезла Кэтрин Вильмот.

После смерти своей благодетельницы в январе 1810 года, в соответствии с ее волей, Марта, теперь уже Брэдфорд по мужу, стала готовить записки к печати, однако публикации решительно воспротивился брат княгини Семен Воронцов, бывший посол России в Лондоне, оставшийся после отставки в Англии как частное лицо. Пришлось дожидаться смерти самого Воронцова. Английский перевод записок вышел в свет в двух томах в Лондоне в 1840 году. По-русски их впервые издал Александр Герцен в 1859 году, тоже в Лондоне.

Письма и дневники сестер Вильмот увидели свет в 1934–1935 годах. Но еще в июле 1813-го в лондонском журнале Universal Magazine of Knowledge and Pleasure были напечатаны два письма Элеоноры Кавана.

Эту публикацию мы и цитировали выше. В кратком предисловии, подписанном инициалами M. S., рассказаны обстоятельства появления этих текстов и говорится, что они отражают "бесхитростные чувства необразованной ирландской девушки", но вместе с тем и "сообразительное простодушие, которым отмечен ирландский характер". Под инициалами скрылась писательница Мария Жозефа Стэнли.

О дальнейшей судьбе Элеоноры ничего не известно. Не сохранилось, конечно, и никакого ее изображения. По возвращении из России Кэтрин Вильмот из-за слабого здоровья переехала из Ирландии во Францию, где и скончалась в марте 1824 года. Марта Брэдфорд дожила до 99 лет и умерла в декабре 1873-го.

В России их дневники и письма полностью впервые изданы в 1987 году вместе с новым переводом записок Дашковой (по этому изданию они и цитируются здесь). Но писем Элеоноры Кавана в этом томе нет.

XS
SM
MD
LG