Шнурки ему Белянчикова завязывала…
"Война это возможность прикоснуться к истории"
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", которую помимо нашего интернет-канала вы можете смотреть на телеканале "Настоящее время". Эта программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Сегодня в гостях у меня журналист Орхан Джемаль.
(Видеосюжет об Орхане Джемале. Закадровый текст:
Орхан Джемаль принадлежит к редкому, а теперь уже и просто вымирающему, во всяком случае, в России, племени журналистов-пассионариев. В свою очередь, пасионарии в нашей профессии водятся – вернее, водились – только в одном ее отсеке: в военной журналистике. Они, военные репортеры и корреспонденты, жили и живут короткими перебежками от одной войны до другой, а то, что мелькает во время этих перебежек по сторонам, картины мирной жизни, они им совершенно не интересны.
У этих, пишущих и снимающих, однако не стреляющих и не убивающих, псов войны, конечно, как и у профессиональных военных, произошла деформация сознания. Но и не только деформация сознания – они, военные репортеры, подобные Орхану, еще и немного, что называется, не на своей улице родились. Об этом лучше, чем Семен Гудзенко, замечательный поэт фронтового поколения, прошедший Великую Отечественную солдатом, израненный на ней и от этих ран через несколько лет после войны умерший, не скажешь:
Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.
Но если снова воевать...
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.
Вот такой, мне кажется, Орхан Джемаль – редкий тип журналиста сегодня, когда все источники информации нашему брату заменил интернет, и он, этот интернет, а не ноги, кормит журналиста. Поэтому я и позвал в программу его – журналиста не из фейсбука, не из редакции с теплым клозетом и кофемашиной, а, простите за пафос, из реальной жизни и даже – с реальной войны…
Студия
Леонид Велехов: Я хочу тривиально начать - с футбола. Смотришь?
Орхан Джемаль: Нет, не сморю, никогда не смотрел. Всегда испытывал к футболу неприязнь.
Леонид Велехов: Серьезно?
Орхан Джемаль: Она идет с глубокого детства. Я помню себя маленьким, мне четыре-пять лет, и мы с бабушкой идем к соседям в гости. А соседом был Андрей Дмитриевич Крылов, космонавт: никогда не летал в космос, но был в отряде космонавтов. И женщины на кухне между собой, моя бабушка с его женой. Мне скучно. Я выбираюсь в гостиную, где он сидит перед телевизором. Такой настоящий полковник, летчик, брутальный-пребрутальный, здоровенный, сидит, развалившись, перед телевизором, может быть, чуть-чуть выпил, и смотрит футбол. И я чувствую безумное разочарование! Потому что мне хотелось, чтобы какой-нибудь мультфильм шел, а тут скучный футбол: дядьки гоняют мячик, дядя Олег это смотрит. А он такой грозный, большой и страшный, что мне даже как-то неловко попросить его это дело переключить. Я думаю, что с тех пор я футбол невзлюбил. И свое мнение я с тех не пор не поменял.
Леонид Велехов: Понятно. Тогда поверну с футболом вопрос в политизированную плоскость.
Орхан Джемаль: А это очень даже!
Леонид Велехов: Сейчас, назовем ее, либеральная общественность раскололась в том числе и по отношению к футболу: одни им наслаждаются, рады успехам сборной России. Другие, наоборот, высказываются что это лишь инструмент, который власть в очередной раз искусно использовала для своего пиара…
Орхан Джемаль: Но это же правда, что использовала. Мы видим, как под футбол приняли указ, ограничивающий политическую активность на какой-то период. Тут же в этот момент засунули историю с пенсиями. Тут же засунули сюда же историю о родных языках в национальных республиках. Очень много неприятных вещей, которые задуманно протащили…
Леонид Велехов: Неужели, думаешь, так цинично их именно в эту ячеечку заложили?
Орхан Джемаль: Конечно! Вот закон о языках. Он вызвал возмущение, протесты, неприязнь, особенно в Татарстане. Тогда сказали: "Успокойтесь, успокойтесь, отложим до сентября, выслушаем всех, учтем". Бац! - 19 июня первое чтение проводят, и не попротестуешь, по крайней мере, на законных основаниях. Конечно, это цинично, конечно, очевидно, что это сделано именно с расчетом… Я не говорю, что чемпионат провели ради законов, но засунули закон в этот период, когда политические выступления запрещены.
Леонид Велехов: Некрасиво, согласись.
Орхан Джемаль: Я бы даже сказал, подло.
Леонид Велехов: Советская власть себе таких фокусов не позволяла. Ты родился как раз в год самого знаменитого чемпионата мира для советской сборной - 1966 год, чемпионат в Англии.
Орхан Джемаль: Даже не знаю его результат.
Леонид Велехов: Ну, что ты?! Советский Союз, блестящая команда, вышла в полуфинал. Правда, там проиграла, но получила бронзовые медали. Там были тогда два комплекта бронзовых медалей для третьего и четвертого места. Власть болела вместе с народом, но ничего на этом не хотела наварить. Так что, в каком-то смысле была большая мера порядочности.
Орхан Джемаль: Я думаю, что футбол все-таки всегда был… Вообще, болельщицкое движение - система альтернативных связей, не контролируемых государством. В Византии, в Константинополе, болельщики однажды чуть императора не свергли из-за футбольного матча. У Сальвадора с Гондурасом война в 60-х годах случилась по поводу футбола. Четыре тысячи человек убито было на той войне.
Леонид Велехов: Да, это факт. А вспомним знаменитые расследования Щекочихина, который раскрывал взаимосвязь футбольных фанатов с органами.
Орхан Джемаль: Сейчас это уже общее место, а тогда это казалось внове…
Леонид Велехов: О футболе все. Обратимся непосредственно к тебе, к твоей жизни, к твоей семье, такая богатая родословная, с одной стороны азербайджанцы, советская номенклатура, причем, как я понял, высокого уровня, там же и художник, твой дед. С другой стороны дворяне, совершенно замечательный дворянский род, в котором участники битвы при Аустерлице…
Орхан Джемаль: При Бородино.
Леонид Велехов: При Бородино, что тоже неплохо. Ты дорожишь этим всем: предками, памятью, родословной? Что это такое для тебя?
Орхан Джемаль: Гордится прошлым, предками тот, кому нечем в своей собственной жизни гордиться. Например, мой дед очень любил вспоминать о карабахских родовитых корнях, а отец над ним всегда очень смеялся и говорил: "И чем ты гордишься? Тем, что мы сдались без боя? (Смех в студии). Тем, что мы проявили лояльность, когда русские на нас пошли войной?!" Да, это красивые завитушки - именитые предки, но, в общем, я и сам свою жизнь прожил так, что, наверное, есть чего стыдиться, но есть чем и гордиться.
Леонид Велехов: Бесспорно. Отец, которым, я думаю, ты гордишься, действительно крупная фигура уже нашего времени, с очень интересной судьбой, по-своему, противоречивой. Он ведь выпал, что называется, из семейного гнезда? Потому что его дед - это советская номенклатура…
Орхан Джемаль: И его отец, мой дед, Джаид, выпал… В восемнадцать лет уезжает из Азербайджана учиться в Москву. Он долго не мог решить - стать живописцем или оперным певцом? У него был прекрасный голос.
Леонид Велехов: Хороший выбор.
Орхан Джемаль: Да, он очень красиво пел. В итоге он стал художником. Но он уехал вопреки воли своего отца, который в разные времена занимал посты и верховного судьи Азербайджана, и прокурора, какой только страшной шишкой он там не был. Это был настоящий чекистский человек, который что угодно мог свернуть в бараний рог. А сын его, мой дед, уезжает в Москву, учиться, на вольные хлеба, художник, богема, носит модные одежды, курит трубку и все такое прочее! Точно такое же преодоление было и у прадеда, вот этого держиморды, который и Верховный судья, и прокурор. Но, как говорил мой отец: "Все они были чекистами, вне зависимости от того, занимались они юриспруденцией или культурой". (Смех в студии) Он тоже порвал со своим родом! Это же было время революции. А он исподтишка, будучи должностным лицом в Российской империи, поддерживал революционеров-большевиков, за что, кстати, не был расстрелян после 1917 года. А мой отец, Гейдар, конечно, взбунтовался в юности: совершенно такой андеграунд, диссидент, он выпал из советского общества целиком и полностью. Это был круг друзей, единомышленников, как их называли тогда - шизоидное подполье. Мамлеев Юрий Витальевич, покойный Головин Евгений, еще очень много фигур принимали участие в этой культурной деятельности. К 1970-м годам Гейдар, любя горы, ездя постоянно в Таджикистан, столкнулся с такой вещью, как параллельный ислам, то есть ислам народный, не подконтрольный духовному управлению той поры.
Леонид Велехов: Альтернативной.
Орхан Джемаль: Да, со своими учителями, со своими учениками. И вот это пространство, которое достаточно оппозиционно властям, но оппозиционно не по-московски, где Хельсинкская группа хочет либерализации, а очень специфически. Вот он очень легко и просто вошел в это пространство. И дальнейшая его политическая судьба начала определяться этим вектором. То есть он сознательно в юности ушел в маргиналитет по отношению к Советской власти, а дальше наоборот, в 90-е годы стал вполне респектабельной фигурой, общественной, политической.
Леонид Велехов: Но ведь в какой-то период его имя связывалось с обществом "Память".
Орхан Джемаль: Да, да, да. В 80-е годы он, действительно, познакомился с Васильевым, вошел в это пространство на какой-то не очень большой срок. Потом у них произошел конфликт. Они вместе с Дугиным туда зашли, и вместе с Дугиным они, по-моему, оттуда и вышли в результате большого конфликта. Но с той поры у него остались связи с патриотически-ВПКашным пространством. Они сохранялись практически всегда.
Леонид Велехов: «Патриотически-ВПКашаным». На слух не сразу воспримется даже.
Орхан Джемаль: Многие люди из нашей семьи были связаны с армией, с войной, дослужились до генеральских погон, воевали. Это тоже часть нашей семьи. Это тоже нам было не чуждо. Но у Гейдара, в отличие от меня, был какой-то необъяснимый сантимент к русскому.
Леонид Велехов: А у тебя такого сантимента нет?
Орхан Джемаль: У меня нет такого сантимента. К русскому, к русскому пространству, к русской культуре. Он любил русских. У него была необъяснимая любовь к русским.
Леонид Велехов: Что же в этом необъяснимого-то?!
Орхан Джемаль: Для меня это не очень понятно.
Леонид Велехов: По-моему, это замечательно.
Орхан Джемаль: У него это было. Он был сентиментален в этом отношении. Он обожал Достоевского. А я люблю Гоголя. Мы разные. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Но Гоголь тоже русский.
Орхан Джемаль: Он был последовательный интернационалист, интеллектуальный. Как он говорил: "Вера и убеждения - это результат интеллектуального усилия".
Леонид Велехов: Большое на тебя влияние отказал отец, да?
Орхан Джемаль: Да. Он не просто оказал на меня большое влияние… Уже после его смерти, я подумал, что обычно, пока человек совсем маленький, главная – мама. А потом, когда он подрос, отрок, юноша, на него влияет отец, но дальше он утрачивает влияние.
Леонид Велехов: Разрываются связи.
Орхан Джемаль: И к годам двадцати молодой, с пробивающейся порослью вместо усов, говорит: "Родителей нам дает бог, поэтому мы друзей выбираем сами". Идет и ищет иные ориентиры, иных учителей и так далее. У меня не так. Отец на меня влиял до самой своей смерти. И до самой своей смерти он был ориентиром интеллектуальным, духовным для меня. И это не было в силу традиции. Это было в силу того, что он обладал определенным превосходством над очень многими людьми. Он был фантастический собеседник. С ним можно было обсуждать специфику каких-то шариатских проблем, а можно было обсуждать теорию относительности, а можно было обсуждать какие-то математические проблемы.
Леонид Велехов: Я не случайно такое большое место уделил твоим воспоминаниям об отце. Мне кажется, что это в нашу эпоху девальвации всех ценностей и разрыва связей, тема отцов и детей снова вышла на первый план. И пример твоих отношений с отцом очень важен… Ты стал безумно на него похож.
Орхан Джемаль: Когда мне об этом говорят, я говорю: "Логично! На кого же мне еще быть похожим".
Леонид Велехов: Логично, но раньше это не так чувствовалось, а вот с годами все больше.
Орхан Джемаль: Мне вообще повезло с родителями.
Леонид Велехов: Да. Маму мы не упомянули, это, конечно, неправильно совершенно.
Орхан Джемаль: Мама тоже была очень необычным человеком. Она точно так же, как и отец, выпадала из советского социума. Но она значительно радикальнее него была. Она была, если на такой жаргон перейти, настоящим отрицаловым. Они никогда не работала на власть.
Леонид Велехов: Но это могла себе позволить только домохозяйка.
Орхан Джемаль: Нет. Она большую часть жизни проработала регентом церковного хора.
Леонид Велехов: Ах, вот оно как!
Орхан Джемаль: Да.
Леонид Велехов: Я же говорю - богатая родословная.
Орхан Джемаль: Она была православная. Это называется клирошанка, то есть часть клира, часть церкви, не рукоположенная, а где-то рядом находящаяся. На самом деле, более антиклерикального человека я в своей жизни не видел. Я помню в юности ее рассказы о перипетиях отношений митрополита Питирима и митрополита Ювеналия…Она была настолько ядовита по отношению к попам! При том, что она была, безусловно, очень верующая и очень внутри религии находящаяся.
Шнурки ему Белянчикова завязывала…
Леонид Велехов: Теперь о тебе. Почему, собственно, журналистика? Слушаю, какие интеллектуальные корни твоей семьи и… журналистика…
Орхан Джемаль: Легкий жанр.
Леонид Велехов: Да, да, да.
Орхан Джемаль: Может быть, в какой-то степени это и случайность. Я был совсем юным человеком, когда взрослая женщина, сделавшая много добра, звали ее Людмила Попова, взяла меня за руку и отвела в третью редакцию Центрального телевидения, в медицинский отдел, который изготовлял передачу "Здоровье" и передачу "Мамина школа".
Леонид Велехов: Юлия Белянчикова!
Орхан Джемаль: Юлия Белянчикова. Устроила меня помрежем. Конец 80-х годов, я помреж. В титрах мое имя мелькает. В тот момент у меня какой-то период была сломана рука. Я помню, шел я по коридору, Юлия Васильевна какие-то распоряжения мне отдавала. И в этот момент я заметил, что у меня развязался шнурок. Я наклонился, пытаясь одной рукой завязать его, она увидела это, сама присела, завязала мне шнурок, и мы пошли дальше. И я услышал в спину: "Не знаю, кто это, но шнурки ему Белянчикова завязывает". (Смех в студии) Такая смешная история. И я проработал год в этом отделе. И дальше все начало потихонечку сыпаться. Перестройка. И я ушел из "Здоровья", ушел на какие-то там вольные хлеба. Это был самый, наверное, прекрасный период жизни моей страны - перестройка, постперестройка, вокруг поэты, художники, бандиты, коммерсанты.
Леонид Велехов: Да, это было замечательное время.
Орхан Джемаль: Я обожал все это дело. Я впутывался в какие-то жуткие истории. Однажды мне пришлось бежать в Алжир от неприятностей: кто-то сел, а я сбежал. (Смех в студии). Я очень люблю эту эпоху. Эти лихие и ужасные 90-е я их обожаю! Это самое прекрасное время.
Леонид Велехов: Конечно, это было очень яркое время.
Орхан Джемаль: И когда уже все стало таким совсем критичным, это надоело моему папе. (Смех в студии). Он сказал: "Хватит, успокойся! Чем-нибудь займись. Есть разные виды деятельности легкой, оставляющей много свободы". И я решил попробовать себя в пишущей журналистике. И первый мой настоящий учитель в журналистике, тот человек, который научил меня ремеслу, - это, конечно, Муратов Дмитрий Андреевич. Я всегда ему буду благодарен, потому что я считаю себя учеником Муратова, хотя рядом работали мэтры, у которых тоже было чему поучиться. В соседней комнате сидел ныне покойный Микеладзе. Это человек, который пек, как пирожки, звезд журналистики. Он умел воспитывать. Он умел это делать. А еще был жив Щекочихин, который увидел, что я ухожу в пространство, где у нас планерки проходили, на намаз, помолиться. Он сказал: "Я все равно весь день сижу в Думе. Мой кабинет пустой. Вот тебе ключ". У меня в "Новой газете" была собственная мечеть. (Смех в студии). Через два кабинета был кабинет Политковской. У нее не было телевизора и видеомагнитофона, а у меня был. И когда ей приносили какие-то кассеты, она шла ко мне, там ставила и смотрела. Меня окружали титаны.
"Война это возможность прикоснуться к истории"
Леонид Велехов: Ты был на нескольких войнах – в Осетии, в Ливии…
Орхан Джемаль: Донбасс, Афганистан, Чечня, Сомали.
Леонид Велехов: А зачем журналист нужен на войне?
Орхан Джемаль: Так уж повелось, по-моему, с Крымской кампании, когда впервые стала профессиональная журналистика сопровождать армию. Если уж это есть, если это имеет определенный выход, определенный выхлоп, значит это все правильно.
Леонид Велехов: А разве можно, находясь в гуще событий, понять и донести правдивую информацию о войне?
Орхан Джемаль: А не нужна правдивая информация. Это иллюзия. Прежде всего, почему ты едешь туда? История - это история войн. Это история наполеонов. Ты едешь и пробуешь историю на ощупь. Потом в учебниках у тебя будет прекрасная картинка, которая в той или иной степени будет соответствовать тому, что было, но ты-то знаешь, как это было на ощупь! Это соприкосновение с историей.
Леонид Велехов: Ты апологет войны?
Орхан Джемаль: Я люблю войну. Я написал книжку об осетинской войне.
Леонид Велехов: Я знаю.
Орхан Джемаль: Там есть фраза, которую пытался вычеркнуть редактор, где я описываю, как меня раздражает пересечение границы Осетии Южной и Северной, когда я возвращаюсь. Я пишу, что я отвык от этих ментов, пограничников и так далее. Я привык к войне, где можно голоснуть вертолету: "Братишка, подбрось туда", где не нужны деньги, документы и так далее. К войне привыкаешь быстро. К хорошему вообще быстро привыкаешь.
Леонид Велехов: Но, как и у профессионального военного, происходит деформация сознания, что ты живешь в ожидании следующей войны. Ныне сидящий Квачков однажды рассказал мне о том, что один из его подчиненных подал ему рапорт: "прошу меня перевести в место для прохождения дальнейшей службы, где ведется активная боевая деятельность, потому что я более не в силах выносить ужасов мирной жизни". Конечно, к войне привыкаешь быстро. Война - это свобода.
Леонид Велехов: И что, ждешь следующей войны? Кому война, а кому мать родна. Все в точности по этой пословице.
Орхан Джемаль: Вот в Ливии меня подстрелили, я долго там лечился. Но как только встал на ноги, уехал на Донбасс. Если сейчас заварится где-то каша, конечно, я поеду.
Леонид Велехов: Я вспоминаю Вершинина чеховского из "Трех сестер", который говорит, что человечество не может без войн. Именно они двигают и человечество, и историю, и развитие вперед…
Орхан Джемаль: Это так, да. Скорость изменения скорости, производная в математике. Война - это самое динамичное изменение ситуации. Это квинтэссенция истории.
Леонид Велехов: Вспомним Осетию. Ты вошел в эти события вместе с батальном "Восток". Означает ли это, что…
Орхан Джемаль: Нет, вошел я за два дня до «Востока»…
Леонид Велехов: Я имею в виду в самом широком смысле слова. Означает ли это, что принял российское вмешательство, итогом которого стало отсоединение, отторжение части Грузии от ее территории?
Орхан Джемаль: Я скажу так. Технически это проходило следующим образом. События начались 1 августа еще: какие-то пострелушечки, туда-сюда. За этим следили: то это сгущалось, то это рассасывалось. Среди ночи мне позвонил заместитель главного редактора Степан Кравченко и сказал: "Езжай в аэропорт прямо сейчас". Отличное было решение, отличный был приказ, потому что я смог попасть вовремя на эти события до того, как все перекрыли и Рокский тоннель закрыли. Я довольно быстро понял, что все намного сложнее, чем это казалось издалека. К войне толкали обе стороны. Путин стремился к войне, Саакашвили стремился к войне. Это набирало обороты несколько месяцев. В какой-то момент грузинскую блокаду Цхинвали прорвал батальон "Восток": хищно, варварски вырезал всех артиллеристов на высотах, которые там удерживали подход российских сил. Разблокировал Цхинвали, туда вошли войска. И я отправился с батальоном "Восток". О батальоне "Восток" ходили страшные вещи, страшные рассказы о том, что они творили когда-то в Чечне. Но я хочу сказать, что на той войне, не осетинской войне 2008 года, эти чеченцы вели себя как абсолютные джентльмены. Это было абсолютно джентльменское поведение.
Леонид Велехов: Какое же джентльменское, если ты говоришь, что вырезали все артиллерийские расчеты?
Орхан Джемаль: Ну, а что же им оставалось делать? Их как диверсантов послали вырезать эти расчеты. Они пошли и их вырезали. Но, например, они саботировали приказы пленных не брать. Просто нагло саботировали. Я знаю, что этот приказ был, он был не в письменной, а в устной форме, но они это саботировали.
Леонид Велехов: То есть "пленных не брать", для штатских поясним, приказ просто уничтожать людей.
Орхан Джемаль: Да. Допустим, они взяли пленного, увидели, что бьет какой-нибудь осетин этого грузина, они этого грузина защищали, не мучили никого. Однажды застрелили корову на шашлык, а потом бегали, искали пастуха, чтобы расплатиться.
Леонид Велехов: Это интересно, я этого не знал. Я там был. Я видел дико разоренные грузинские села. Это производило страшное впечатление.
Орхан Джемаль: Это делала толпа добровольцев, которых запустили уже после войны.
Леонид Велехов: Конечно, конечно.
Орхан Джемаль: Они сожгли эти села. Я нисколько не стыжусь своего знакомства с Ямадаевым, с которым впоследствии мы сдружились. Несмотря на то, что я знаю о его "подвигах" эпохи чеченской войны, тем не менее, я говорю - да, я с ним дружил. Это был интересный, необычный человек, которого можно было уважать.
Леонид Велехов: А теперь о Донбассе. Я знаю, что ты был там несколько раз, причем, что называется, с обеих сторон.
Орхан Джемаль: Да, переходил линию фронта туда-сюда.
Леонид Велехов: Сердце, душа, интеллект – на какой из сторон?
Орхан Джемаль: Я - "укроп", я проукраинский человек в этом смысле. Я-то как раз считаю, что у местных, у жителей, у населения есть право на восстание и на самоопределение, и это право выше права на государственную целостность. Но я же там был много и иногда довольно подолгу, и я видел, что это очень быстро перестало быть восстанием местных. Я скажу больше - это вообще не было так уж восстанием местных.
Леонид Велехов: А какая-то реальная угроза для их жизни была со стороны Киева?
Орхан Джемаль: Не было. Мы можем посмотреть на соседние регионы, где точно такое же русскоговорящее население: и что? Там что, бандеровцы жарят их младенцев и кушают на завтрак? Нет. Максимум, что… Я вот говорил с моим водителем. Хороший парень, был абсолютно на тот момент продонбасский, пророссийский. Сейчас поменялся. Я с ним говорил. "Ну, какая реальная угроза? Ну, вот они в Днепропетровск поехали памятник Ленина обрушивать. Не то, что я большевик, не так, чтобы я за Ленина, но это наш памятник!" Вот уровень угрозы. Угроза от бандеровцев была вымышленная, пропагандистская. Из беспорядков и волнений в формат мятежа и гражданской войны это, конечно, перевели русские. Это перевел, можно персонально сказать, господин Гиркин, который явился, стал расстреливать, ввел чудовищные порядки. Поскольку он тупой, он бы проиграл быстро. Но у него был умный Бородай, действительно хороший политтехнолог, который позволил продержаться какой-то период всей этой системе, чтобы полностью подключилась Россия, и сделал это все необратимым. Пасту нельзя запихнуть назад в тюбик.
Леонид Велехов: Годы идут. Что дальше будешь делать? Тем более что журналистика у нас… Сжимается островок, на котором может существовать.
Орхан Джемаль: Но ведь я, когда был юношей, я же не думал, что буду журналистом. Я полагал, что буду геологом. Сейчас задним числом я понимаю, что это определенный эскапизм, возможность сбежать от совка. Вокруг тайга. Тайга - закон.
Леонид Велехов: Медведь хозяин.
Орхан Джемаль: Тогда я этого не понимал, я искренне интересовался геологией и так далее. У нас, у студентов, была игра: подкинуть камень, пока он летит, назвать входящие в него минералы, которые успел усмотреть. Я был искренне этим всем увлечен. Но стал журналистом. Я же не предполагал, что так будет. Я не буду загадывать, чем я буду заниматься. Мы живем в большом пульсирующем мире, мире страдающем, мире, на который мы никак не можем повлиять, но мы не имеем права от него отгородиться. Я проживу ту свою судьбу, которую этот мир и определит. А искать какой-то вариант, то есть чем я буду заниматься, буду ли я пенсионером, бизнесменом, главным редактором…
Леонид Велехов: Но все-таки журналистика - хорошая профессия.
Орхан Джемаль: Журналистика - это профессия, которая позволяет тебе быть свободным.
Леонид Велехов: Конечно, конечно.
Орхан Джемаль: Ты просто живешь, а тебе за это деньги платят.
Леонид Велехов: Конечно.
Орхан Джемаль: Это величайшая свободная профессия, когда тебе платят за то, что ты просто живешь.
Леонид Велехов: Это хорошо сказано. И, действительно, журналистика профессия, с которой связаны лучшие годы нашей жизни.
Орхан Джемаль: Да.
Леонид Велехов: Замечательно, Орхан. Спасибо тебе за этот разговор!