"Возможно, нужно действовать наоборот, не "перекрывать", а "давать"? Например: давать инвестиции, подтягивать русский бизнес в тот же самый Крым. И тогда на классический вопрос "Будет ли Крым нашим?" появится выразительный технологический ответ: "Да". Только не потому, что мы его захватим или выстроим косу на остров Тузла, преодолев сопротивление украинских пограничников. Трудно придумать что-то более тупое и менее эффективное. А, наверное, просто потому, что туда придет русский бизнес, который имеет для этого все предпосылки, учитывая наши традиционные связи с Крымом. Это, собственно, и будет означать то, что Крым станет намного более российским, чем он когда-то был. В моем понимании это и есть стратегия России, которую я называл страшным словосочетанием "Либеральная империя".
Так говорил Анатолий Чубайс, автор популярной в начале 2000-х годов концепции "либеральной империи", призванной подчинить российскому влиянию Украину и другие соседние страны. Но не за счет военного вторжения или политического давления, а благодаря применению soft power – "мягкой силы", прежде всего экономической. С тех пор прошло 15 лет и целая историческая эпоха. Новые провластные идеологи предлагают совсем иной взгляд на Россию: его в статье "Одиночество полукровки", вышедшей в журнале "Россия в глобальной политике", сформулировал помощник президента РФ Владислав Сурков. В нем он провозглашает курс на "стратегическое одиночество" России – страны, которая по словам Суркова, "четыре века стремилась на Восток и четыре века на Запад", но не нашла себя ни там, ни там.
Нынешний глава "Роснано" Анатолий Чубайс (справа) когда-то тоже пробовал свои силы в роли идеолога. Не слишком удачно
"Самодержцы усердно женились на немках, имперские дворянство и бюрократия активно пополнялись "бродяжными иноземцами". Но европейцы в России быстро и повально русели, а русские все никак не европеизировались. Русская армия победоносно и жертвенно сражалась во всех крупнейших войнах Европы, которая по накопленному опыту может считаться наиболее склонным к массовому насилию и самым кровожадным из всех континентов. Великие победы и великие жертвы приносили стране много западных территорий, но не друзей", – пишет Владислав Сурков с чувством глубокой обиды на окружающий его страну неблагодарный мир – чувством, вообще характерным для рассуждений многих близких к сегодняшней власти людей в России.
Великие победы и великие жертвы приносили стране много западных территорий, но не друзей
Вывод Суркова: Россия – "страна-полукровка", ни Запад, ни Восток, "везде родственник и нигде не родная". Ей никто не нужен, она сама способна "конкурировать и сотрудничать, вызывать страх и ненависть, любопытство, симпатию, восхищение. Только уже без ложных целей и самоотрицания". Такое "геополитическое одиночество", по мнению Суркова, ждет Россию в ближайшие два-три столетия.
Стоит ли воспринимать всерьез размышления влиятельного, но несколько экстравагантного президентского помощника? С чем связано появление его концепции и способна ли она стать основой внешней политики России на годы вперед? Что такое изоляционизм – в России и других станах? Об этом в интервью Радио Свобода размышляет профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, историк-американист Иван Курилла.
– В 2003 году Анатолий Чубайс выступил с концепцией "либеральной империи" – активного присутствия, расширения влияния России на постсоветском пространстве (как минимум), прежде всего влияния экономического. Прошло 15 лет, и Владислав Сурков в своей статье провозгласил "геополитическое одиночество" России, да еще якобы пришедшее на 200–300 лет. Прямо противоположный взгляд на вещи. На ваш взгляд, о чем это говорит? Концепция изменилась, потому что что-то не удалось – или просто потому, что "новое время, новые песни"? Можно это считать признанием поражения внешней политики эпохи Путина?
– Мне представляется, что все подобного рода концепции, возникающие где-то недалеко от центров российской власти, представляют собой такую виньетку – попытку рационализировать решения, принимающиеся властью. Причем это попытки вторичные. Концепция "либеральной империи", конечно, была "подслушана" в Соединенных Штатах, там появились статьи в это время с такими заголовками. А то, что сейчас написал Сурков, "стянуто" с того, что писалось в XIX веке в России. Это попытка рационализировать то, что решается в Кремле, те повороты внешней политики, которые очень трудно объяснить рациональным путем. Именно поэтому возникают идеологические конструкции, но они здесь вторичны. Мне не кажется, что кто-то из действительно принимающих решение в области внешней политики сформулировал для себя какую-то идеологию и в соответствии с ней работает. Нет, здесь всё прямо наоборот. Вспомним, что тот же самый Сурков изобретал 10 лет назад концепцию "суверенной демократии", которая тоже какое-то время активно использовалась. Это тоже было объяснение, а не причина того, что происходило. Происходит наложение какой-то идеологической картины, которая на короткое время как бы объясняет происходящее. "Суверенную демократию" забыли спустя пару лет, то, что написал Сурков нынче, будет актуально еще менее продолжительное время.
Как "суверенную демократию" забыли, так и то, что написал Сурков нынче, быстро забудут
– Изоляционизм как таковой – это вполне конкретное историческое и политическое явление, довольно нередкое в истории многих государств. Соединенные Штаты тоже знали несколько периодов изоляционистской внешней политики. Дональда Трампа с его лозунгом America First ("Америка прежде всего") тоже иногда называют изоляционистом. Похож ли дух американского изоляционизма на русские идеологические концепции такого рода или это совсем другое явление?
– Совсем другое. У американского изоляционизма корни еще в XVIII веке, их можно увидеть в так называемом прощальном обращении Джорджа Вашингтона, который говорил, что Соединенные Штаты представляют собой такой демократический эксперимент, что им не надо вмешиваться в политические дела Европы, потому что такое вмешательство может эксперимент погубить. Со времен Вашингтона эта идея сохранялась: мол, Соединенные Штаты строят новое общество и не должны вмешиваться в политические дрязги общества старого, европейского. Так вплоть до ХХ века и прожили – до эпохи обеих мировых войн, Вудро Вильсона и затем Франклина Делано Рузвельта. В России же совсем другая история. Здесь традиция дистанцирования от Запада восходит скорее к спорам после Чаадаева. Здесь совсем другая идея, она заключается в том, что Запад угрожает нашей самобытности. В США изоляционисты видели в Европе вчерашний день, прошлое, от которого надо дистанцироваться, а потому не принимать участие в политических союзах и военно-политических столкновениях Старого Света. А вот для России как раз участие в военно-политических столкновениях всегда было частью политики. Изоляционизма "по-американски" Россия никогда не придерживалась, никогда не выдвигала ничего подобного в качестве идеи. Даже в тех случаях, когда во внутренних дебатах Запад рисовался как нечто совершенно чуждое России, Россия или Советский Союз в ХХ веке активно участвовали во всех политических спорах и европейских войнах. Для России то, что мы можем назвать российским изоляционизмом, прежде всего касалось каких-то культурно-исторических угроз, которые якобы нависают с Запада, – примерно то, о чем писал Данилевский. Угрозу видели как раз в модернизации западного типа. Это противоположные с американским изоляционизмом понятия.
Владимир Путин открывает в аннексированном Крыму памятник Александру III – царю, которому приписывают фразу "У России есть лишь два союзника – ее армия и флот"
– То есть то, что предлагает Сурков, – это не какой-то вариант, условно говоря, доктрины Монро для современной России, а скорее вариант того, что когда-то избрала для себя Япония, пока не приплыл американский коммодор Перри со своей эскадрой "черных кораблей" и насильно не открыл ее остальному миру?
– Да, скорее похоже на этот опыт, но при понятной невыполнимости того, что говорит Сурков. Если японцы самоизоляцию действительно осуществили, то в XXI веке для России это нереально. Россия – совсем не остров, хотя некоторые российские геополитики любят словосочетание "остров Россия". Поскольку это невыполнимо, текст Суркова мне кажется проходной концепцией. Хотя какие-то похожие теории околовластные политологи предлагают уже несколько лет. Это идея особого пути – но какая страна не особая? Почему Россия более особая, чем Франция, или Испания, или Турция? Все по-своему особые. У всех есть какой-то путь, который отличается от соседей, но возводить этот особый путь в нечто альтернативное остальному человечеству – это особая "фишка" Суркова. Это не представляется мне серьезным, потому что государство у нас сегодня не идеологично. Это не Советский Союз, в котором действительно на идеологию обращали внимание, то есть идеология действительно определяла какие-то способы решения проблем. Я не вижу, чтобы в сегодняшней России идеологические конструкты каким-то образом предопределяли политические решения. Здесь, пожалуй, обратная последовательность: есть какие-то политические решения, которые продиктованы иногда экономической выгодой, очень часто – стремлением удержать власть, то есть чем-то вполне прагматическим и рациональным с точки зрения носителей власти. А на эту прагматику власти наклеена сверху вчера одна идеологическая концепция, сегодня – прямо ей противоположная, завтра может быть еще какая-то.
Это не представляется мне серьезным, потому что государство у нас сегодня не идеологично
– Сурков в конце своего текста оговаривается, что "Россия, без сомнения, будет торговать, привлекать инвестиции, обмениваться знаниями, воевать (война ведь тоже способ общения), участвовать в коллаборациях, состоять в организациях, конкурировать и сотрудничать". Тут приходит на ум еще одно историческое воспоминание – о так называемой "блестящей изоляции" Британской империи в эпоху королевы Виктории. Британия в какой-то период времени ни с кем особенно не сближалась, но при этом оставалась могучей и весьма уважаемой державой. Может, и России такая изоляция могла бы наконец пойти на пользу?
– Если у Суркова Россия собирается воевать и при этом не заключать ни с кем союзов, то это политика, обреченная на поражение. Одно из главных умений тех, кто собирается воевать, – это заключить союз. Великобритания как раз всегда очень хорошо умела, и в период "блестящей изоляции" тоже, сколачивать коалиции, находить союзников, которые воевали бы за ее интересы в Европе. Это опять противоположность тому, о чем пишет сейчас Сурков. Не вижу здесь аналогий. Да, многие страны в истории провозглашали или проводили в той или иной степени изоляционистскую политику, но в тех случаях, которые мы можем считать более-менее успешными, это была изоляция от вовлечения в чужие конфликты. Если бы Сурков написал, что Россия больше не будет вмешиваться в сирийские, например, проблемы или не будет вмешиваться в политику европейских соседей, это была бы та изоляция, которую можно было бы сравнивать с какими-то историческими примерами. Но как раз про это Сурков ничего не пишет, а, изъясняясь метафорами, пишет, по всей видимости, о том, что единственное, чего Россия не позволит, – это изменить свою собственную политическую систему. Это не изоляция, а скорее глухая оборона нынешней власти от любых проникающих извне влияний. Это не модернизационная изоляция, а наоборот, попытка защититься от модернизации, – говорит историк Иван Курилла.